Два балета Джорджа Баланчина

– Когда ты меня целовал? И еще...
– Очень, — ответил Ирсанов, но уже почему-то совсем шепотом.
– А хочешь еще ?
– Не знаю.
– А я хочу.
– А можно? — зачем-то спросил Ирсанов.
– Можно, можно, — заволновался Илья и на локтях подтянулся поближе, хотя ближе было уже и нельзя, к губам друга.
– Ладно, — согласился Ирсанов и улыбнулся Илье.
Он целовал теперь своего Илью медленно, иногда прерывая поцелуй своей счастливой улыбкой. Его руки снова прижимали к себе неистового Илью, и снова тело Ильи обжигало пальцы Ирсанова буквально до ногтей. «Какой ты красивый, Юра!» — шептал ему в лицо Илья и слышал в ответ: «Ты тоже красивый. Совсем как девочка». — «Но я ведь мальчик, Юра, я мальчик». — «А тогда почему мы целуемся?»
Они снова замолчали. Снова у Ирсанова закружилась голова. Снова часто застучали виски. Снова напряглось все тело. Снова стало сводить обе ноги.
Горячие губы Ильи теперь уже целовали грудь Ирсанова, весь его живот, в центре которого этой зимой образовалась волосяная дорожка.
– Что ты! Что ты! Это нельзя, — когда быстрые пальцы Ильи и его губы оказались там, где, по мнению Ирсанова, было «нельзя», он даже приподнялся на локтях.
– Можно. — твердо сказал Илья. — Если тебе приятно, то можно. Тебе приятно?
– Не знаю. Наверное. Да. О-о-о... Илюша, Илюшенька...
Ирсанов глухо застонал. Его руки снова стали искать тело Ильи. Найдя, они сильно сжимали сейчас бедра Ильи, а губы сами потянулись к его губам. — Еще, пожалуйста, — прошептал Ирсанов. — Еще разок.
Был ли Ирсанов сейчас истощен лаской Ильи, он не знал. Он лежал на узкой полоске вафельного полотенца и ни о чем не думал. Скорее всего, он даже задремал. А когда очнулся, широко открыл глаза, увидел, как Илья полулежит рядом и тонкой травинкой водит по его животу.
Ирсанов медленно встал и, не говоря ни слова Илье, а только широко улыбаясь ему, нагнулся к Илье и бережно взял его на руки и понес к воде.
Он бережно опустил Илью в воду и оба они начали тихо плавать, стараясь быть ближе один к другому.
– Ты давно мне нравишься, Илюша. Очень давно.
– И ты мне, еще с Озерков.
– А что же ты молчал тогда? Я бы тебя всегда целовал, сколько тебе захочется.
– Да?
– Честное слово.
– Я стеснялся, Юра. Я очень стеснялся...
– А теперь не стесняешься? —лукаво спросил Ирсанов и подплыл к Илье со спины. Выплыв на мелководье, он сильно прижал к себе Илью, всем своим существом чувствуя готовность Ильи продолжить их игры. — Вот видишь, я теперь тоже не стесняюсь. — Сказав это, Ирсанов выпустил Илью из своих объятий, показывая Илье себя без всякого стеснения.
Вытираться полотенцем было уже бессмысленно. Оно лежало на земле все в еловых колючках, которые никак не хотели с него стряхиваться. И тогда мальчики снова легли на полотенце и стали обсыхать.
– А ты когда узнал, что стал уже большим, Юра?
– По-настоящему — сегодня, с тобой.
– Я так и думал, — уверенно сказал Илья.
– Почему? — удивленно спросил Ирсанов.
– Потому что... Потому что я тебя люблю, Юра, — выпалил Илья. — И хочу тебе всегда делать это.
– Что «это»?
– Чтобы тебе было приятно. Всегда-всегда. Только тебе одному.
– А разве есть кто-то другой? — забеспокоился Ирсанов и приподнялся над Ильей. — – Разве есть? Скажи. Разве так бывает?
– Не бывает, — уверенно сказал Илья. — И никогда не будет. — С этими словами он прижался губами к губам Ирсанова, но как бы не для поцелуя, а с каким-то иным смыслом, в котором Ирсанов прочел нежность и верность Ильи.
– Это как сон, Илюша, — прошептал Ирсанов, снова откинувшись головой на короткую траву и смотря ввысь. — Один раз мне как-то однажды приснилось, что мы с тобой целуемся...
– И мне снилось. Много раз. Снилось, что ты меня ласкаешь, как сегодня, и целуешь, а я тебя тоже целую, всего тебя, понимаешь?
– Понимаю.
– А еще мне снилось, что ты...
– Что я? — с волнением и интересом спросил Ирсанов.
– Ну что ты, Юра... Что ты... Что ты очень хороший.
– Ты тоже хороший, Илюша. Самый хороший. Самый-самый.
Говоря это друг другу, мальчики снова почувствовали острое влечение один к другому. Но Ирсанову теперь хотелось, чтобы Илья без конца на него смотрел и восхищался им, его мужественной силой. И Илье хотелось того же.
 
Им обоим хотелось сейчас, чтобы эта светлая ночь, в которой они открылись друг другу с неведомой прежде стороны, со стороны своих давних догадок друг о друге, никогда не кончалась. Они не хотели и не могли сейчас даже подумать о том, что жизнь — эта наша всеобщая мачеха — когда-нибудь, а может быть, и очень скоро, разлучит их, и такую ночь им больше никогда уже не пережить, не прочувствовать, не узнать.
– Мы теперь всегда будем вместе, Юра. Да?
– Конечно, Илюша. Конечно.
– Я теперь тебя — такого красивого и доброго — никому не отдам. Никому-никому. Я ведь уже видел, как на тебя девчонки косятся в Озерках. Сегодня в Комарово и там, в Зеленогорске, тоже. И мне было уже тогда больно подумать об этом. Очень больно, Юра.
После этой неожиданного даже для разговорчивого Ильи пространного признания между ними снова возникло молчание, наполнившееся тем невыразимым чувством, которое только в юности посещает нас в первой близости с нашей первой любовью.
– А тебе нравятся другие мальчики ? — тихо спросил Ирсанов.
– Сказать по правде, мне нравился один парень в нашем классе. В прошлом году.
– Ты с ним тоже купался ночью? — с укором ревности спросил Ирсанов.
– Что ты! Как-то на физкультуре, в раздевалке, я видел, как он целовался с одной девчонкой. Я его сразу же возненавидел за это. На всю жизнь.
– Но он же не был виноват перед тобой, Илюша.
– Нет, был. Был! Он ведь мне очень нравился и не замечал меня. Я ему все уроки давал списывать. Все контрольные.
– Ну вот, пройдет лето, ты вернешься в школу и вы подружитесь. Он красивый?
– Я теперь так не считаю, во-первых. А во-вторых, он дурак. А в-третьих, в этом году родители переводят меня в английскую школу. Мама там будет преподавать английский и мой 9-й и 10-й будет английский. А потом я поступлю в Герценовский.
– А ты?
– В университет. Уже на будущий год.
– Давай вместе, а?
– Там видно будет. Как родители.
Возвращая разговор в прежнее русло, Ирсанов спросил Илью:
– А ты с девочкой целовался когда-нибудь?
– Зачем? А ты?
– Три раза. Она сказала, что иначе утопится в Смоленке — есть такая маленькая речка у нас на Васильевском — очень живописная.
– Ну и пусть бы себе утопилась, — сказал Илья и добавил, — Хотя я бы на ее месте тоже бы утопился, наверное. — И с этими словами прижался к Ирсанову и положил свою голову ему на грудь. Мальчики снова замолчали. Теперь оба они полудремали и каждый из них думал друг о друге благодарно, чисто и высоко.
Ирсанов чувствовал его горячее дыхание, его ровную и нежную кожу, все мышцы его необыкновенного тела, дрожь его спины, бедер и стройных ног... Он чувствовал проворную ладонь Ильи, которой тот водил по груди и животу Ирсанова, осторожно и любовно дотрагиваясь до того места, где был в эту минуту сосредоточен весь юный Ирсанов с энергией силы, мощи и красоты. И за это он был благодарен сейчас Илье. Он был счастлив сейчас и потому напряженно спокоен —достойно и уже по-мужски. Ибо этот маленький и нежный мальчик с чувственным ртом, с распадающимися по плечам кудрями и пробудил в шестнадцатилетнем подростке Юре Ирсанове — умственно и физически уже вполне взрослом — доселе неведомое ему, Ирсанову, нравственное чувство благодарности за испытанный восторг доверия и взаимопонимания.
Юра Ирсанов не мог и не умел осмыслить происходящее, да и не нуждался в таком осмыслении. Засыпающий на его груди Илья был для него самым близким и родным существом. Глядя его по голове одной рукой, а другой осторожно водя по телу этого мальчика, Ирсанов испытывал сейчас первую в своей начинающейся жизни нежность к другому человеку — хрупкому и беззащитному, взбалмошному и все более и более притягательному и желанному. Он не знал и не мог знать, чем это обернется ему в будущем, чем обозначится в судьбе. И такое неведение тоже было сейчас счастьем Ирсанова, формируя в нем новую волю к жизни.