Дочь Востока. Автобиография

Иногда я принуждала себя вставать по утрам. Быстро вон из постели! Встать, одеться — и за дела. Встречи с немногими оставшимися на свободе активистами партии. Интервью репортерам, которые роятся в Равалпинди. Контролируемые военными печатные издания лишь поливали отца грязью. Надежда на объективное освещение процесса — «Мусават» в Лахоре, все еще выходящая, несмотря на закрытие филиала в Карачи, и иностранная пресса. Питер Нисванд из «Гардиан» и Брюс Лаудон из «Дейли телеграф» стали добрыми знакомыми.
Пропагандистская машина военной диктатуры выпустила в конце июля первую из своих «Белых книг» с клеветой на организацию выборов 1977 года. Мы во «Флэшмане» усиленно работали над отцовским опровержением грязных измышлений военных. Подготовленные нами материалы мы собирались предъявить Верховному суду. Трудно было разбирать отцовский почерк на листках, исписанных им с обеих сторон, но каково было ему писать, голодающему в душной камере в палящую августовскую жару Рамазана! Мы распечатывали написанное отцом, адвокаты относили ему для редактирования, затем мы печатали на машинках набело. Получилась целая книга, которую мы между собой называли «Реджи». Материал отправили в секретную типографию в Лахоре.
Но прежде чем материал успели представить Верховному суду, тираж арестовали. Чтобы воссоздать документ для Верховного суда, активисты ПНП всю ночь копировали три сотни страниц. Эта операция требовала строгой конспирации, местонахождение фотокопира и имена людей, этим занимавшихся, сохранялись в строгой тайне.
Естественно, за «Флэшманом» наблюдали. Однажды вечером полицейский кордон у входа в отель арестовал одного из наших помощников. Его оперативно осудили военным трибуналом. Мы работали, не зная, что нас ожидает на следующий день.
Постоянно ходили толки, что решения Верховного суда следует ожидать с минуты на минуту. В начале слушания главный судья Анвар уль-Хак объявил, что задержек в ходе разбирательства не предвидит. Настрой адвокатов отца тоже отличался оптимистичностью. Пятеро из девяти судей задавали вопросы и комментировали показания с нескрываемым скептицизмом в отношении решения своих лахорских коллег. Но неожиданно в июне Анвар уль-Хак объявил перерыв и улетел на конференцию в Джакарту. Мы поняли, что рассмотрение апелляции откладывается до момента, когда самый опытный из судей уйдет в отставку в июле. Нашу просьбу дать этому судье довести до конца слушание Анвар уль-Хак отклонил. Другой независимо мыслящий член суда выбыл по болезни в сентябре. У него случилось кровоизлияние в области глазного яблока, неработоспособность временная, но его просьбу еще раз отложить рассмотрение до его выздоровления отклонили. В суде сложился баланс четыре к трем не в нашу пользу. Сам главный судья не скрывал своей антипатии к отцу, как и его лахорский аналог и друг, он тоже родом из индийского Джаландара. И снова мы увидели, что исполнительная и судебная власти спаяны между собой. Когда Зия в сентябре 1978 года направился в паломничество в Мекку, Анвар уль-Хак был приведен к присяге как исполняющий обязанности президента. Между офисами обоих уль-Хаков действовала горячая телефонная линия.
Подтверждение предрешенности решения Верховного суда я получила через несколько лет, в изгнании, из уст одного из бывших верховных судей. Сафдар Шах рассказал, что Анвар уль-Хак в доверительном «инструктаже» заявил ему во время рассмотрения апелляции отца: «Конечно, причастность Бхутто к этому заговору — полная чушь. Но Бхутто следует устранить ради спасения страны. Или он погибнет, или Пакистану конец». Несмотря на оказанное на него давление, Сафдар Шах проголосовал за оправдание отца и поплатился за это. Его преследовали и вынудили эмигрировать. Во время слушаний, однако, и Зия, и Анвар уль-Хак продолжали утверждать, что дело отца подвергается независимой судебной оценке. «Наши глаза и уши открыты истине», — высокопарно заявлял Анвар уль-Хак.
Что мы могли сделать? Генералы контролировали суды, армию, газеты, телевидение. Они выпустили еще одну «Белую книгу», заполненную фальшивками, пятнающими репутацию отца. Книгу отпечатали на четырех языках и распределили по иностранным посольствам. Обвинитель отца Раза Касури разъезжал по Европе и Америке, останавливаясь в дорогих отелях и проводя пресс-конференции, восхваляя «справедливое воздаяние», которое мой отец получает в Пакистанском суде. Касури утверждал, что оплачивает путевые расходы сам, но, согласно финансовым отчетам, которые он, как и все другие члены ПНП, включая бывших, обязан был предъявлять контрольным органам, у него не было на это средств. Из какого источника в этом случае получал он деньги, если не от военного режима?
 
— Тебе нужно съездить на границу, — сказал отец в сентябре. — Нужно морально поддерживать людей. Возьми мою кепку Мао. Она в гардеробной дома на Клифтон. Вы ступай в ней, а потом снимай и клади наземь. И говори: «Отец мой сказал, что шапка его всегда будет у ног народа».
Слушала я его внимательно, но не переставала беспокоиться о его здоровье. Он с каждым разом выглядел все изможденнее. Десны покраснели, видно было, что полость рта инфицирована. Часто его бил озноб. Мы с мамой всегда приносили ему бутерброды с курятиной и пытались заставить его есть. Заворачивали их во влажную ткань, чтобы сохранить свежими и мягкими.
Но отец не думал о еде. Он использовал время для инструктажа, он учил, что и как следует говорить.
— Военное положение не устранит злободневности вопросов автономии. Напомни людям, что я демократическими средствами дал им веру в объединенный Пакистан.
И только возвращение к демократии удержит страну от развала.
Когда я уходила, лицо его выглядело озабоченным.
— Пинки, не хочу подвергать тебя опасности. Тебя могут арестовать, от них всего можно ожидать. Эта проблема мучает меня с самого начала. Но я думаю и о других, арестованных, гниющих в тюрьмах, исхлестанных и пытаемых за наше дело…
— Папа, прошу тебя… Я понимаю твое беспокойство, заботу отца о дочери. Но ты для меня больше чем отец. Ты мой политический вождь, такой же, как для других наших сторонников, рискующих жизнью за наше дело.
— Соблюдай осторожность, Пинки. Имей в виду, ты отправляешься в племенные земли. Не забывай, насколько они консервативны. В ораторском пылу ты иногда роняешь с головы дупатту — не забывай тут же вернуть ее обратно.
— Обязательно, папа.
— Всего наилучшего, Пинки.
Северо-Западная пограничная провинция, и территории ее племен граничат с Афганистаном на западе и с Китаем на севере. Туда со мной отправилась Виктория. Поехала с нами и Ясмин — смелый поступок совсем еще юной девушки, выросшей в тесном кругу семьи, под защитой строгих исламских законов. Однажды она заночевала у меня в отеле, допоздна задержавшись за срочной работой. Бабушка ее долго колебалась, прежде чем это позволила, и не из-за военных, а из-за неслыханности такого происшествия — чтобы незамужняя женщина ночевала вне дома!
Но Ниязи, как и многие другие семьи, с отвращением воспринимали тиранию военного режима. Люди, ранее не интересовавшиеся политикой, не могли оставаться в стороне. Сознавая, чем это им грозило, Ниязи настояли, чтобы я остановилась у них, в семейной атмосфере, вместо холодной анонимности отеля. Это навлекло на них немилость режима. Доктором Ниязи заинтересовались налоговые органы. Перед его домом всегда дежурили военные автомобили,
сопровождавшие госпожу Ниязи на рынок и его детей в школу. Военная разведка донимала пациентов Ниязи и свела его практику почти к нулю.
Сопровождаемые местным руководством ПНП, мы поехали в Мардан, когда-то центр буддийской цивилизации Гандхаран, посетили Абботабад, бывший британский укрепленный пункт, Пешавар, столицу Северо-Западной провинции, охряные кирпичные стены которой в течение веков выстаивали против натиска завоевателей из Центральной Азии. Слова без усилия истекали из моего сердца на каждой остановке на территории провинции и в автономных племенных областях, живущих по строгому кодексу патанов, требующему мести за каждое оскорбление и радушного гостеприимства.