Действительно ли была та гора?

За задними воротами, где стояли мы и сновали сотрудники, находился шумный переулок, в котором нельзя было спокойно поговорить; так получилось, что именно в тот день какой-то предприниматель вывозил выкупленный мусор. В РХ даже на мусор устраивали торги и продавали по самой высокой цене. В коробках было столько мусора, что стало ясно: на погрузку уйдет много времени. Когда я поняла, что тише не станет, разговор совсем разладился. Как раз в это время я попалась на глаза будущему мужу. Возможно, не знающая, как себя вести со взрослыми людьми, я выглядела жалко. Он подошел и сказал, чтобы мы вошли в его офис и поговорили там. На вид он был разнорабочим, поэтому мне показалось странным, что у него был отдельный офис. Но РХ — место, куда ни за что не впустят человека без пропуска. Даже Тина Ким не смогла бы устроить такое. Как я узнала позже, его офис располагался в подвале, но зайти туда можно было только снаружи — со стороны комнаты охраны, поэтому любой мог войти в офис. Это место — мрачное помещение со сложной внутренней планировкой — правильнее было бы назвать кабинетом, а не офисом. Рядом было машинное отделение, оттуда, словно чудовища, выходили переплетающиеся трубы различного диаметра, виднелась котельная, на полу которой громоздились высокие черные кучи угля. Помещение выглядело совсем не так, как торговая или даже подсобная часть РХ, здесь было грязно и мрачно. Но в то же время офис, благодаря доброжелательности хозяина, выглядел как пристанище честного человека.
В комнате стоял чисто прибранный письменный стол, за которым можно было спокойно переговорить с дядей и его старым другом. Хозяин офиса с почтением предложил нам выпить чаю. Слушая разговор, он вмешался в него, когда узнал, что друг дяди приехал просить устроить на работу свою дочь. Он сказал, что девушки, которые ходят на работу в такое место, внешне выглядят респектабельно, но впоследствии, возможно, никто не возьмет их замуж. Я подумала, что эти не очень лицеприятные слова, естественно, относились и ко мне, но слушать их, не знаю почему, было не так уж неприятно. Наверное, потому, что его слова были именно тем, что мне требовалось для отказа в просьбе старому другу дяди.
Дом моего будущего мужа находился в районе Мённюндон. Часто, когда я ждала трамвая, мы случайно встречались, и нам приходилось вместе идти до дома. Постепенно я узнала, что он за человек и чем занимается. Его работа была связана с коммуникациями, он был технологом и получал зарплату в РХ, но работал на владельца универмага «Донхва». Американской армии требовался специалист, знающий схему бесчисленных труб и проводов, проходящих через невидимую посетителям внутреннюю часть здания. Он был технологом, выбранным в соответствии с их курсом «разумного управления», согласно которому на ответственные должности допускались корейские специалисты. Прошел слух, что, когда закончится война, а правительство вернется обратно в столицу, РХ тоже освободит это здание и переедет то ли в Ёнсан, то ли еще куда, но он был сотрудником, которому не нужно будет уезжать. Что касается меня, то насколько я считала позором гулять по американской воинской части, настолько же презирала людей, работающих внутри нее, поэтому то, что он не был сотрудником РХ, удивило и обрадовало меня.
После случая с дядиным другом я начала выделять его из толпы, как члена семьи. Он стал выглядеть как-то иначе по сравнению с другими рабочими. Я не могла точно описать изменения, произошедшие в нем, но для меня он перестал быть человеком, работающим в РХ. Он говорил по-английски хуже, чем я, но слушать его было не так неприятно, как тех, кто работал в РХ. В магазинах работники, стараясь хорошо говорить на английском, который им не давался, подгибая язык, издавали какой-то странный звук, но он даже слово «вотхо»[116], которое я хорошо знала, произносил как «воро» — до такой степени не мог подстроиться под английское произношение. Ко всему прочему он не смог исправить японское произношение некоторых слов, например, вместо «хотель» он говорил «хотеру», а вместо «гриль» — «кириру»[117]. Но даже с таким неповоротливым языком он производил впечатление уважаемого человека, наверное, потому что выглядел он не так, как остальные работники. Казалось, что он мог в любой момент позволить себе уволиться, и это не лишило бы его последних средств к существованию. Он выглядел как благородный человек, умеющий поддерживать хорошие отношения со всеми.
 
Не умея говорить по-английски, он иногда уезжал с работы на джипе или грузовике, управляемом американским солдатом, наверное, потому, что его офис примыкал к помещению, похожему не то на склад, не то на гараж. Когда я ждала трамвая у входа в район Ыльчжиро, он, проезжая мимо, всегда предлагал подбросить меня до дома. В таких случаях, несмотря на то что было стыдно перед другими, лучшим выходом было быстро сесть в машину и исчезнуть. Надо сказать, что такие случаи были редкостью, но, так как нам было по пути, отказываться было глупо, поэтому мне ничего не оставалось, как ехать вместе с ним. Обычно он довозил меня до дома, но однажды он сказал, что, отправив машину, пойдет со мной в дом и познакомится с моей семьей.
Он был из тех людей, которые, не обучаясь умению держать себя в обществе, вели себя так естественно, что совершенно не ставили других в затруднительное положение. Однажды ночью он неожиданно пришел, держа в руке что-то похожее на пакет с фруктами. В качестве предлога он всегда говорил, что «зашел по пути». Он сказал, что забыл сойти в Мённюндоне и, доехав до Чжунчжона, решил зайти к нам. Племянники любили его, он обожал их, но никогда не покупал им американских вещей, даже пачки жевательной резинки.
Он знал о Чжи Сопе — однажды я познакомила его с ним при встрече за воротами РХ. Когда я весело проводила время с Чжи Сопом, он не мешал нам встречаться и не доставлял беспокойства. Он постоянно находился где-то рядом со мной, но я не ощущала его присутствия, когда Чжи Соп был в Сеуле. Мать оценила его как «уравновешенного человека». Я была согласна с матерью. И такое определение мне нравилось.
Только один раз я видела, как он сердился. Это было летом, во время перебоев с подачей электричества в РХ. Для жилых районов это было обычным делом, поэтому, жалея свечи, для освещения использовали масло с лучиной, но для РХ отключение света во время ведения военных действий было редким событием. Иногда, даже когда наступало временное перемирие, а оно длилось недолго, тут же снова давали свет. Но в тот день я ушла с работы, так и не дождавшись электричества. Конечно, когда пропадало электричество, торговля шла плохо. На следующий день разнорабочие шумели, собравшись в толпу, и о чем-то перешептывались друг с другом. Такое явление было здесь внове. Когда я узнала, в чем дело, оказалось, что во время прекращения подачи электричества не работал большой холодильник в баре и все мясо, находившееся внутри, испортилось. Нужно сказать, что сладковатый запах гамбургера, доносившийся из бара, даже когда я не чувствовала голода, пробуждал аппетит и порабощал мысли. Больше, чем другие американские соблазны, манящий запах жареного мяса порождал страстные мечты о богатой Америке, вызывал зависть и желание. Даже такая благовоспитанная женщина, как Тина Ким, говорила, что, когда иммигрирует, хочет вдоволь наесться мяса. Впрочем, так она лишь утешала саму себя, после того как исчезла надежда воссоединиться с Кэноном. Возмущение разнорабочих вызвала процедура утилизации испорченного мяса. Американцы собрались выбросить мясо, потому что истек срок его хранения, определенный законом. Но разнорабочие никак не могли понять, как можно выбросить мясо, которое выглядело намного свежее, чем мясо, продававшееся в местных лавках, лишь потому, что прошел определенный срок хранения. Чего они и вовсе не могли понять — почему американцы, несмотря на их настойчивые просьбы, не отдают мясо, которое они все равно выбросят! Американцы сказали, что будет неправильно, если они, отдав мясо людям, будут смотреть, как те его едят, не зная, какой вред оно может нанести их здоровью. В официальном деле американцы не могли позволить себе такого дискредитирующего поведения. Но их абсолютный гуманизм не был понятен рабочим, и они, сбившись в толпу, собрались протестовать против утилизации мяса. Обе стороны не совсем хорошо понимали друг друга, возможно, американцам показалось, что разнорабочие устроят беспорядки, они вызвали переводчика и начали шумное обсуждение. Ясно, что победит тот, кто держит рукоятку ножа. Проблема была быстро замята, не растаявшее до конца мясо погрузили в грузовики и вывезли из РХ прямо перед носом у разнорабочих.