Действительно ли была та гора?

Признание матери Чжонхи стало для меня полной неожиданностью, но она говорила с такой теплотой, что сомневаться в искренности ее слов не приходилось. Теперь солдаты северян заполняли дом семьи Чжонхи с самого утра, и двери для них были всегда открыты.
Я тоже столкнулась с солдатами севера, это произошло несколькими днями раньше. Был снегопад. Снег шел всю ночь и весь день, даже к полудню на нем не было видно ни единого отпечатка птичьей лапки. Не сумев выдержать царившей над снежной гладью тишины, я несколько раз выходила на улицу и смотрела на спускавшуюся со склона дорогу. Я, чье детство прошло в этой деревне, хорошо помнила, какой дорога становилась на следующий день после снегопада. В бедной деревне всегда много детей. На следующий день после метели в воздухе стоял ужасный шум и гам из-за криков детей, катающихся на склоне горы, он сливался с руганью взрослых. Все вокруг наполнялось невидимой энергией. Когда из каждого дома на улицу высыпали дети и катались на санках, дорога, шедшая с горы, в одно мгновенье превращалась в ледяную горку. Хотя взрослые, ругаясь, пытались угомонить детей, все было напрасно. Взрослые даже посыпали ледяную корку золой или землей, обвязывали обувь соломенными веревками, но все равно с трудом удерживали равновесие на льду.
Дорога, замерзшая зимой, не оттаивала до конца даже в начале марта, когда из-под земли выползали насекомые, проснувшись после зимней спячки. Поэтому были старики, которые, боясь поскользнуться и упасть, ждали, пока дорога полностью не растает, и никуда не выходили из дома всю зиму. Но сейчас в деревне не было слышно ни звука. «Интересно, — подумала я, — где сейчас все те дети, заполнявшие деревню громкими криками? Что они сейчас делают?» Передо мной лежала опустевшая непривычно тихая деревня, которая, казалось, никогда не проснется от зимы.
Поглощенная своими пустыми размышлениями, я не заметила, что у меня перед носом стоят солдаты армии северян. Их было трое. Я испугалась до смерти, мне показалось, что они не пришли из деревни, а возникли прямо из-под снега. На них была одежда, ничем не напоминающая военную форму. С головы до пят они были закутаны в нечто, похожее на свободно свисающий белый пододеяльник. Я поняла, что они из армии северян, когда один из них осознанно или случайно одернул пододеяльник так, что под ним показалась простеганная военная форма. Несмотря на то что они, словно играя во что-то, были одеты в смешную одежду, ужас мой не проходил. Если бы это случилось спустя двадцать лет, я подумала бы, что они похожи на летучих мышей, и посмеялась от души. Всем известно, что если даже в самую тяжелую минуту можно найти повод для шутки, положение твое уже не отчаянное. Способность шутить — тайная дверь, через которую можно выйти из трудной ситуации. Но тогда я не могла ни о чем думать, тем более смеяться. От охватившего меня неописуемого ужаса я на мгновение окаменела.
— Что, впервые увидела северян? Чего испугалась-то? — дружелюбно спросил один из солдат.
Его доброжелательный интеллигентный вид сбивал меня с толку. Один из солдат протянул руку для рукопожатия.
— Очень приятно встретить такого молодого товарища, да еще девушку. Товарищ не захотел или не смог эвакуироваться? — шутливо поинтересовался он.
Он, кажется, был искренне рад видеть меня. Однако, судя по его лицу, он хотел, чтобы я ответила, что осталась в Сеуле по своему желанию. Я решила соврать, подумав, что сейчас это единственный выход из сложившейся ситуации. Так северяне не должны были проявить ко мне излишнего интереса или расположения. Ведь КНДР не была моим выбором. Поэтому мне нужно было быть осторожной в словах, чтобы не поплатиться после за свои опрометчивые слова.
— Я не смогла уехать. У меня есть больной туберкулезом брат.
— И лишь поэтому ты не смогла эвакуироваться? Южане ведь угнали всех молодых, даже прокаженных… Настоящие изверги.
Черты лица моего собеседника исказились от гнева, он заскрежетал зубами, и я тут же поспешила уточнить:
— У него туберкулез в третьей стадии. Он долго болел. У него повреждено колено, он не может ходить.
 
— И вам, товарищ, нравится страна, где даже вылечить туберкулез не могут?
Вопрос был риторический. Всего лишь насмешка. Солдаты продолжили свой путь по склону, расклеивая листовки на ворота пустых домов. Это было предупреждение, написанное на листе грубой бумаги размером примерно в пол-листа школьной экзаменационной работы. Предупреждение гласило, что никто не может распоряжаться драгоценным народным имуществом как ему вздумается, а тот, кто нарушит это правило, будет сурово наказан. Возможно, из-за того что отпечатанные на гектографе буквы были плохо видны, предупреждение не выглядело особо угрожающим. Когда я, стоя перед солдатами, смотрела на вывернутые наизнанку пододеяльники, используемые вместо маскхалатов, я заметила, что на них болтались нитки и были видны складки. Все явно сшили наспех, скорее всего реквизировав из какого-нибудь дома. Угроза, напечатанная в листовках, стала казаться еще более фантомной, а авторитет новой власти упал еще ниже. Когда солдаты благополучно скрылись из виду, я вздохнула и робко улыбнулась. Я впервые увидела их странные маскхалаты, и ужасно перепугалась, но стоило узнать, что эти нелепые с виду костюмы — идеальная маскировка, спасающая от обстрелов пулемета, установленного на самолете, как они уже казались мне не страшными, а даже отчасти милыми.
В течение всей зимы снег в Сеуле не таял, а солдаты северян ходили, накинув на себя такие пододеяльники.
4
Олькхе сказала мне, что мы начинаем «борьбу за выживание».
Последние несколько дней мы ели только судеби. Но каждая новая порция отличалась от предыдущей. Олькхе была настоящей волшебницей — еды становилось все меньше, а порция оставалась прежней. В нашем доме было много кимчжан-кимчхи — заготовленного на зиму кимчхи, поэтому, когда олькхе варила суп, она щедро нарезала его, добавив немного клецок. Нарезанный белый кимчхи и судеби по внешнему виду почти не отличались друг от друга. Когда олькхе разливала суп, хитро используя такой обман зрения, она распределяла кимчхи и судеби по своему усмотрению. Бывало, жуешь что-то, думая, что это приятный на вкус судеби, а он оказывается кислым стеблем кимчхи. Что касается брата и матери, то в их пиалах[16] наверняка были настоящие судеби. Я была искренне возмущена таким отношением. Почему я должна это терпеть? Ведь даже в семье строгого дедушки, где я росла, еду делили честно. Но мне было стыдно упрекать в чем-то олькхе, ведь я знала, что ей доставался лишь бульон, в котором не было не то что нескольких кусочков судеби, но даже кислого кимчхи. Когда она готовила судеби, схватив горловину мешка с пшеничной мукой, в котором осталась примерно половина наших запасов, я замечала, как ее руки мелко дрожали. Каждый раз, видя это, я думала, что на ее месте я бы, наверно, тайно досыта наедалась на кухне и только потом выносила столик с едой. Я уважала ее за благородство. Но главная причина, по которой я не сердилась на олькхе и слушалась ее, заключалась не в моем уважении, а в том, что я инстинктивно чувствовала: наша семья могла выжить, только находясь под ее руководством.
«Мы выходим на борьбу за выживание» — эти слова она сказала вечером того дня, когда на завтрак, обед и ужин мы ели только суп из кимчхи, в супе не было ни единого кусочка судеби. От голода мне казалось, что еще немного — и блинчики из угля станут казаться мне белым судеби. Мне не нравилось, как благородно ведет себя олькхе, делая все, чтобы в доме не знали о том, что мы с ней голодаем. В общем, сначала я не поняла, что означают слова «борьба за выживание».
 
— Звучит лучше, чем «воровать», — сказала она, отводя взгляд.
Оказалось, что она неизвестно когда сделала все необходимые приготовления. Похоже, она собрала все инструменты, какие были в доме: молоток-гвоздодер, плоскогубцы, долото, отвертку и маленький топорик. Глядя на все это, я подумала, что с таким арсеналом не только вором, но, если разгневаешься, даже убийцей станешь.