Действительно ли была та гора?

Среди сотрудников РХ были не только продавцы и продавщицы, но и очень много разнорабочих, которые несколько раз в течение дня подметали и мыли пол внутри магазина. В основном это были женщины. Мужчины ремонтировали электроприборы, возились с углем и поддерживали отопление и таскали коробки с вещами. Они знали всего несколько английских слов. Американских военных, служивших в РХ, начиная от рядовых и заканчивая офицерами, тоже было много. Они проходили, здороваясь со знакомыми разнорабочими, даже шутили с ними, похлопывая их по плечу. В такие минуты самым часто используемым словом было «восымерою»[88]. Это выражение в разговоре между собой использовали даже женщины-уборщицы, но сколько бы раз я его ни слышала, я не могла понять его смысл. Я была уверена, что это очень простое выражение, поэтому мне не хотелось спрашивать у кого-то, что оно означает. Я промучилась более десяти дней, прежде чем, наконец, с трудом догадавшись о его смысле, узнала, как оно пишется. К моему удивлению, это оказалось «What's the matter with you?» Но что поразило меня больше всего, так это то, что, когда я говорила так, как меня учили: «Вотс зе мето виз ю?», никто меня не понимал. Те, у кого язык был хорошо подвешен, произносили вместо «вотс» — «во», вместо «мето» — «меро», и произнести это было еще труднее, чем понять на слух. Я имела смутное представление о том, как буква «т» превращается в «р», но язык меня не слушался. Что по-настоящему доводило меня до отчаяния, так это то, что у меня совершенно не возникало даже желания попробовать сказать что-то, пока я не понимала, как это должно быть написано.
Отношение ко мне дома, менявшееся с каждым днем, мучило меня не меньше. Наши родственные связи оказались слабее, чем я думала. Племянники прямо на глазах поправлялись, становились живыми и бойкими. Я все еще не могла свободно говорить по-английски и в душе готовилась к увольнению, поэтому, вернувшись вечером домой, преувеличивала перед домашними жестокое обращение на работе и до потери сознания учила английский. Глядя на это, члены семьи, не зная, что делать, стелили мне постель и, принеся столик с бедным ужином, искренне извинялись, что на нем не было закусок. Это было угощение для главы дома. Когда я думала о своей незавидной роли вне родных стен, члены семьи, превозносившие меня до небес, выглядели в моих глазах бесконечно жалкими и несчастными. Я тоже чувствовала себя жалкой, и чем сильнее становилось это чувство, тем труднее мне было видеть ничтожность членов моей семьи. Возможно, по этой причине я стала еще более раздражительной. В такие моменты мать говорила: «Да, проедать чужие деньги нелегко», — и тяжело вздыхала, чем раздражала меня еще больше. И я вовсе не хотела слышать от нее о том, что если ты наемный работник, то должен усердно работать допоздна, потому что получать деньги и при этом лениться — недостойный поступок.
На самом деле я не была уверена в том, что смогла бы «проесть» чужие деньги, потому что я не знала, что будет со мной завтра, я не подписывала никакого контракта. Для меня ясно было одно: директор Хо нанял меня на работу, соблазнившись тем, что я студентка Сеульского университета, но я не соответствовала даже минимуму его ожиданий. Мне просто повезло, что, когда я поступила на работу, был разгар сезонной распродажи, если бы не это обстоятельство, возможно, меня уже выгнали бы. Я была так занята, что никак не могла найти время, чтобы встретиться с сестрой Чон Гынсуг. Я переживала душевную боль в одиночестве, не имея возможности поговорить о мучивших меня вещах. Мне становилось все хуже, нервы расшатывались, но не знающие, что делать, члены семьи были мне отвратительны, я не могла с ними поговорить. Это был порочный круг.
Работники магазина пижам говорили, что в год, когда я поступила на работу в РХ, 24 декабря, в канун Рождества, был самый трудный день с тех пор, как открылся магазин и был зафиксирован рекордный уровень продаж.
Для магазина, торгующего местными товарами, это была первая рождественская распродажа, и хотя прошло уже почти полгода с момента его открытия, сотрудникам не хватало опыта, и они сильно суетились. Положение там было удручающее, потому что директор ошибся в предпочтениях американских солдат. Те товары, что, по его мнению, должны были пользоваться высоким спросом, пылились на полках, а то, что было куплено для широты ассортимента, вмиг закончилось. Надо было признать, что вещи в магазине корейских товаров по большей части были непривлекательными. На мой вкус, их упаковка, в отличие от американской, была безликой и отличалась разве что крайней бедностью идей и изобразительного мастерства, что и отразилось на прибыли.
 
Я понимала, что в первый год работы любой мог совершить такую ошибку. Но директор Хо был человеком, за которым тянулось денежное счастье, фортуна была благосклонна к нему: даже стандартный ассортимент товаров улетал с полок, словно связка воздушных шаров. И даже на волне подъема продаж он ухитрялся избегать тех ошибок, которые совершали директора других магазинов. К тому же магазин портретов, сверх ожидания, тоже получил большую прибыль. Директор Хо заставил фабрику работать каждый день в ночную смену. На работе он появлялся с усталым лицом, широко зевая, и, кажется, не очень ясно понимал, как на него внезапно свалилось богатство. Возможно, он скромничал, постоянно повторяя слова «просто угадал».
В магазине портретов тоже было много дней, когда выручка превышала триста долларов, что говорило о том, что через мастерскую за смену проходило более пятидесяти заказов. Со времени открытия магазина прошло неполных три месяца. Директор Хо, словно не веря до конца в свалившееся на него богатство, после празднования Рождества стал думать об увеличении штата художников. Из-за фабрики, на которой теперь ежедневно работали в ночную смену, у него начались серьезные проблемы со здоровьем.
Товары в наш магазин приходили от разных поставщиков — пижамы производили на швейной фабрике, находящейся в доме директора, шарфы и носовые платки поступали из другого места. Но каждый предмет можно было назвать небольшим произведением искусства, потому что на каждой пижаме и на каждом шарфе был сделан рисунок — либо набивкой, либо методом узорчатого тиснения. Кроме нашего магазина такие товары встречались и в конкурирующем с нами американском магазине. Чтобы избежать дискриминации, в РХ старались особо выделить эти товары, отражая в них специализацию магазина, например, в магазине портретов на шарфах, как правило, рисовали портреты.
Утром, когда привозили товары, самым первым прибегал приветливый продавец Ли и убегал, выбрав нужное количество шарфов. Мы обычно набирали около пятидесяти штук. Когда появлялся Ли, дядя Ан, улыбаясь, делая вид, что хочет отнять у мальчика выбранную им охапку шарфов, шутливо говорил, что Ли нужно зарабатывать чуть меньше денег. У нас в магазине самым популярным товаром были пижамы, а в магазине портретов — шарфы с портретами, нарисованными на одном из концов шарфа. Если на шарфе стоимостью в один доллар и пятьдесят центов нарисовать портрет, его цена в магазине сразу поднималась до шести долларов.
Директор каждого магазина, связанный с соответствующими органами управления и контроля РХ, подписавший с ними контракты концессий, самостоятельно решал, как добиться максимальной выгоды. Он относил ежедневную выручку в офис РХ, находившийся на втором этаже, там раз в неделю пересчитывали принесенные им деньги и рассчитывались корейскими вонами. Когда заключали контракт, за магазином закреплялся определенный процент от продаж, за вычетом арендной платы. Тогда была очень высокая инфляция, поэтому физический объем получаемых корейских вон был огромен. В таких местах, как магазин портретов или фотографий, где товар был связан с технологией, высокий процент за аренду соответствовал настолько же высокому доходу. Директор Хо, возможно, жалел, что он отдает в главный офис слишком много денег. Разнося по магазинам коробки с зарплатой, он каждый раз притворно жаловался: