Салават-батыр (СИ)
— Вот как? А почему тогда тихо? — грозно надвинулся на него Михельсон.
— Как же не быть тишине, Ваше высокоблагородие, коль Зарубин да дружки евоные на цепи сидят.
Командующий потерял всякое терпение.
— Ничего не понимаю! Что ты там болтаешь, есаул? Ты мне можешь все толком объяснить?!
Есаул сначала побледнел, потом покраснел.
— Слушаюсь, Ваше высокоблагородие, — прокричал он с перепугу, отдавая честь, и принялся рассказывать о том, что произошло в Табынске.
Как оказалось, Зарубин-Чика со своими товарищами, бежав из Чесноковки, остановился по дороге в Табынск у приказчика Богоявленского медеплавильного завода с тем, чтобы перекусить. Асабин с женой, договорившись между собой, опоили незваных гостей водкой. Когда тех развезло до бесчувствия, они связали их по рукам и ногам и приказчик отвез их в Табынск.
— И что же, злодеи все еще там находятся? — продолжал сомневаться командующий.
— Так точно-с, Ваше высокоблагородие, главари разбойничьи у нас, — с гордостью подтвердил есаул.
Подполковник Михельсон решился, наконец, ехать дальше. Завидев толпу горожан, встречавших его с хлебом и солью, он окончательно успокоился.
Спустя некоторое время к нему приволокли закованных в кандалы по рукам и ногам Зарубина-Чику и его товарищей.
— Отправить злодеев в уфимскую тюрьму под усиленной охраной, — приказал Михельсон, брезгливо оглядев пленников с головы до ног, после чего отдал распоряжение о награждении приказчика Асабина и жены его Марии пятьюстами рублей.
* * *В Уфе Михельсону была предоставлена хорошая квартира. Обустроившись, он первым делом сел писать рапорт генерал-аншефу Бибикову.
«Ваше высокопревосходительство Александр Ильич!.. Довожу до Вашего сведения, что после того как обосновавшиеся неподалеку от Уфы в деревне Чесноковка бунтовщики были нами истреблены, а главари оных заключены в тюрьму, в Уфимской провинции восстановлено спокойствие. Только здешние башкирцы подчиниться нам и сложить оружие не желают. Пока не знаю, коим образом можно усмирить за короткий срок сих горячих, злых и прославившихся своей безрассудной отчаянностью и дерзостью башкирцев. Пленить их невозможно, ибо, не желая сдаваться живыми, они бьются до самого конца, пока не истекут кровью. Они прячутся по чуланам и подвалам, а когда за оными приходят наши солдаты, дабы арестовать, бесстрашно кидаются на них с саблями, копьями или дубинами…»
Услыхав, как осторожно открывается дверь, Михельсон отвлекся, приподнял голову и увидел заглядывающего в его комнату коменданта Мясоедова.
— Вы по какому делу ко мне, господин полковник? — спросил Михельсон.
— Прошу прощения за вторжение, Иван Иванович, но как прикажете поступать с прибывающими отовсюду делегациями? Хотел бы знать, пускать их в город или нет.
— Имеются ли среди них башкирцы?
— Башкирцев пока что не видать. Однако я, со своей стороны, настоятельно рекомендовал бы вам принять двух мишарских старшин — Миндея Тупеева и Султанмурата Янышева. Они привели с собой пятисотенный отряд.
— Вот это да, просто замечательно! — радостно воскликнул Михельсон, потирая ладони, и тут же выразил желание встретиться с обоими.
XI
Емельян Пугачев, не ведавший о событиях, разворачивавшихся под Уфой, известие о приближении князя Голицына к Оренбургу воспринял без паники.
— Нас им не одолеть. А в случае чего, мы к Зарубину в Чесноковку подадимся, — рассудил он и не поддержал предложение Хлопуши выступить навстречу неприятелю.
— И что ж нам теперича делать? Дожидаться, покудова князь с гарнизоном сойдется и наступление зачнет? — спросил тот.
— А мы и не станем дожидаться. До того, как князь Голицын досель доберется, попробуем по-быстрому Оренбург взять, — сказав это, Пугачев велел готовиться к штурму. Повстанцы подступали к городу несколько раз подряд, но все атаки были отбиты.
Поняв, в конце концов, что до прибытия колонны Голицына ему Оренбургом не овладеть, Пугачев оставил под осажденным городом тысячу человек, а основные силы увел в сторону Татищевой крепости.
— Окопаемся в крепости и как-нибудь отобьемся.
Приняв такое решение, Пугачев распорядился вместо разрушенных прошлой осенью им же самим деревянных укреплений навалить побольше снега. Валы залили водой, чтобы заледенели.
Приняв все необходимые меры для защиты крепости, Пугачев созвал своих полковников. Он доверил им самые ответственные позиции и предупредил:
— Смотреть в оба, соколы мои! Упаси господь, ежели вражеские лазутчики проведают, что мы тут. Потому следите, чтобы не было шума. Приглядывайте за своими людьми. Чтобы ни гу-гу!
Как только полковники разошлись, в крепости воцарилась гнетущая тишина. Даже собачьего лая не было слышно. Внутри полным-полно людей, а если посмотреть снаружи, вроде и нет никого.
Ближе к вечеру, когда заходящее солнце еле-еле пробило гущу серых облаков, к Пугачеву явился полковник Шигаев.
— Ваше величество, враг через овраг перебрался и в нашу сторону идет, — сообщил он.
— Вижу, брат, вижу, — сказал тот и попросил Шигаева следить за соблюдением тишины и порядка.
Посланным полковниками Падуровым, Твороговым и Витошновым связным Пугачев тоже велел проявлять крайнюю осторожность и незаметно следить за приближающимся к крепости неприятелем. Когда они ушли, «император» прошел в церковь и, поднявшись на колокольню, спросил у пономаря:
— Хорошо ли отседова окрест видать?
— А то как же, царь-батюшка, видать, ишо как видать, — покачал головой тот.
Тем временем к крепости подбирались примерно до четырехсот вражеских солдат. Подпустив их саженей на пятнадцать-двадцать, Пугачев махнул пономарю рукой.
— Давай!..
Едва только раздался звон церковного колокола, как затаившиеся в крепостных башнях повстанцы начали обстрел кавалерии. Всадники стали падать один за другим. Уцелевшие стали спасаться бегством.
— Ура, победа! — возопили повстанцы.
Однако сам Пугачев не разделял их радости.
— Рази ж то победа? Теперича придется нам с их главными силами сразиться. Вот тады и поглядим, — мрачно произнес он и приказал готовиться к отпору.
«Царь-батюшка» знал, что говорил. Не прошло и получаса, как невдалеке показались войска князя Голицына. Они быстро приближались к крепости.
— Палить из всех пушек! — скомандовал Пугачев.
Противник тут же ответил им встречным огнем.
Видя, что затянувшаяся на несколько часов перестрелка никакого результата не приносит, Голицын направил против повстанцев левый фланг генерала Фреймана.
Разгадав его замысел, Пугачев бросил против гренадеров пехоту, выход которой прикрывали семь пушек. Не считаясь с потерями, командующие правительственными войсками беспрестанно гнали солдат вперед. Чтобы не допустить бегства, Голицын и Фрейман сами действовали на передовой. Захватив пушки пугачевцев, наступавшие ринулись на ледяные укрепления и прорвались внутрь.
Одолеваемые со всех сторон мятежники, не выдержав упорного натиска, начали разбегаться.
Понимая, что крепость ему уже не удержать, Пугачев подозвал к себе Овчинникова:
— Родименький мой, ты уж как-нибудь продержись, поднатужься, а я тебе в помощь резерв пришлю, — пообещал он.
— Езжай, батюшка, покуда дорога свободная, да хранит тебя Господь, — ответил ему атаман, после чего Пугачев выбрался через лаз из крепости и, преодолевая сугробы, стал пробираться в сторону Берды. Погнавшимся за ним следом Чугуевским казакам достать его не удалось.
Добравшись до слободы, «царь-батюшка» отхлебнул вина и зарыдал, колотя себя кулаком в грудь.
— Оплошал я, ох, как оплошал!.. Надо было мне, никого не слушая, прямиком на Казань идтить, а оттудова до самого Питера!..
— Что случилось, то случилось. Былого уж не воротишь, Ваше величество, — попытался утешить его Кинья Арысланов. — Чего теперь каяться!
— Да как же мне не каяться… А что делать прикажешь?