Чужая жизнь

Я закончил есть действительно гороховый концентрат с добавленной в него тоже немецкой тушёнкой. Запил всё это водой из своей фляжки. Только в этот раз без уже спелой надоевшей черники. В это время Стёпке, видимо, надоело играть в молчанку.
– Ты что задумал? – глухо спросил он.
Я тяжело вздохнул, потягиваясь. Голова у меня прошла, и чувствовал я себя отдохнувшим. Не здоровым, но и не полутрупом, каким меня вырубило несколько часов назад.
– Ты всё понимаешь сам, Стёпа, – не стал долго я тянуть с ответом.
Пора сказать правду. Стёпка давно понимает, что со мной что-то происходит, но помогает молча, снимая с меня большую часть физических нагрузок. В последние дни я только рулил процессом – после моих художеств в посёлке состояние у меня было краше в гроб кладут. Если бы не было отдыха на острове, уже ходить бы не смог.
– Это единственный для меня выход. Последние дни я живу на пределе. Голова как отваливается. Три-четыре часа – и всё, надо отдыхать, и теперь отдыхать мне необходимо дольше, чем двигаться. Началось это после болота. С каждым днём мне всё хуже и хуже. Теперь я понимаю, что могу умереть в любую секунду. Просто упаду и не встану, и от количества сделанных мной движений это зависеть перестало. Это даже Шатун с Алевтиной заметили, а сегодня меня просто вырубило. Как будто выключили. И если раньше я этот процесс контролировал, то сегодня даже не заметил, как вокруг меня построили этот шалаш. Так что лучше сдохнуть с пользой, чем просто так.
Сейчас ты будешь меня слушать и запоминать. Вы все уйдёте в том составе, который я назвал Шатуну. Когда будете проходить мимо острова, ты доберёшься до политрука и всё ему объяснишь. Вы давно друг друга знаете. Так что пусть он услышит это от тебя. Он, конечно, может уйти с вами, но это ему мало поможет. Жить Яковенко осталось две-три недели, а умирать он будет так же, как и сержант рядом с ним. Я думаю, что политрук примет правильное решение.
Пулемёт мы Яковенко оставили. Егерей поведём мимо него. По рассказу братьев, от берега до острова всего метров триста пятьдесят. По лесу нас егеря гоняли плотной группой. Вряд ли сейчас что-то изменится. Им надо идти за нами быстро. Иначе, как может думать командир отряда преследователей, они нас потеряют.
Разве что по лесу Брандт может пустить вторую группу, а по сторонам егеря смотреть будут не сильно внимательно – мы их уже приучили глядеть под ноги, чтобы на растяжку не нарваться. Пусть политрук пропускает эсэсовцев и бьёт им в спину. Сковырнуть они его сразу не смогут, а бросить не захотят – им хоть какой-то результат нужен, а ещё лучше – пленные, чтобы понять, куда делись дети. Дальше – как получится, но пусть Яковенко свои документы тебе отдаст чтобы они немцам не достались.
– Я останусь с тобой, – решительно заявил Степан.
– Не останешься. Ты думаешь, зачем я письменный приказ у подполковника выпросил? Вспомни формулировку этого приказа. Все вы в поимённом списке на его выполнение. Вам и детей выводить. Для этого я его и брал. Для одного человека это была непосильная задача, а вы хорошо знакомы подполковнику. Именно поэтому он вас всех вписал в этот приказ. И вы этот приказ выполните.
Я ещё тогда знал, что много не протяну. С пулей в голове долго не живут, а я уже и так лишнего пробегал. Теперь вам этот приказ выполнять. Понятно, что не сейчас, а скорее всего, следующим летом. Пока вы до скита дойдёте, пока немцы с финнами угомонятся. Всю округу они прочесать не смогут, но ближайшие окрестности попытаются, поэтому пока вы оттуда выберетесь, пройдёт чёрт знает сколько времени. К тому времени дожди начнутся, а немцы уже под Ленинградом и скоро возьмут Петрозаводск. Так что до дождей вы точно не успеете. Сами сгинете и пацанов поморозите, но приказ не выполните.
– Откуда ты…
Но я перебил друга:
– Позовёшь всех, тогда и расскажу. Слушай дальше. Вдоль всего берега до второй реки вам надо натоптать дорожку следов. Не частую, чтобы не сильно в глаза бросалась, но так, чтобы обязательно иногда проскакивали отпечатки детских ног. По поводу следов в устье реки я Шатуну сказал, но если будет время, сделайте то же самое вдоль берега реки в сторону второго озера и везде по чуть-чуть оставьте детские следы. Егеря должны думать, что мы уводим детей к очередному болоту. Карта у них наверняка есть.
 
Вот и всё. Можете поставить в удобном месте ещё один пулемёт с одной лентой, но не слишком далеко, а то может не пригодиться. Два пулемёта здесь, один у Яковенко, два у той реки и один себе заберёте. Пусть он у вас на острове стоит, да и на баркасе лишним не будет. Только не берите его с собой в рейды. Ваши основные козыри – внезапные засады, точная стрельба и моментальный уход от преследования. За зиму можете многого наворотить, если с голой шашкой на пулемёты бросаться не будете.
Политруку оставьте побольше патронов. Он долго продержится. Пока егеря миномёты не подтащат. Обойти его, конечно, второй группой по лесу обойдут, но тех, кто за нами первыми пойдёт, он всех перебьёт. С гарантией.
А теперь иди за Ристо, Костей и Фёдором, но только за ними, и предупреди, что тот, кто услышит мою историю, уйдёт с Шатуном и в плен попасть права не имеет.
Когда Степан ушёл, я как будто провалился в самого себя. Я видел Сашкину жизнь с самого начала. Детский дом, фабрично-заводское училище, первую его зарплату и счастье этого девятнадцатилетнего юноши, что больше не придётся жить впроголодь. Комсомольское собрание, на котором Малахову вручили комсомольский значок и серую книжечку комсомольского билета со всего двумя орденами на внутреннем развороте – Боевого и Трудового Красного Знамени.
После войны этих орденов будет больше, и сам комсомольский билет поменяет цвет. И Сашка испытает дикую гордость от этого торжественного момента – его приняли в комсомол, и он в общем со всеми строю.
Потом был призыв в армию, первый наряд на кухню и громаднейшее его удивление: как попадание в тёплое помещение, наполненное такими вкусными запахами, может быть наказанием? А уж чистить картошку, да под навесом, где не капает и не дует… В детдоме и общежитии ФЗУ, в которых Сашка провёл большую часть своей недолгой жизни, было холоднее.
И три года службы. Тяжёлой, опасной, с ночными тревогами, ранеными друзьями и свистнувшей у виска в одну из ночей пулей. Тогда он от этой пули увернулся, а во второй раз не повезло.
И карельские леса, речки и озёра, которым Сашка не перестаёт удивляться до сих пор, и многое другое, что переполняло этого мальчишку с тех пор, как мы познакомились с ним в ледяной воде стремительной карельской реки.
Со Степаном, Ристо, Костей и Фёдором пришла и Катерина. Решительно протиснулась между Костей и Ристо и так же, как и ребята, молча уставилась в мои глаза, и мне ничего не осталось, как заговорить.
Рассказывал я долго. О войне и её окончании, о себе и Сашке. О том, что им делать дальше. Как воевать, выживать и жить. Если повезёт, то и после войны. Не забыл про денежную реформу в сорок седьмом году. Так, на всякий случай. Мало ли пригодится? Рассказал почти всё, кроме грязной истории предательства той страны, за которую они воевали. Не повернулся язык, да и не надо им этого знать.
После меня говорил Сашка. То, что чувствовал, когда я появился. Как удивлялся моим поступкам, мыслям и желаниям. Как учил меня ходить по лесу, замечать мелкие детали, мотать портянки и даже метко стрелять, а я думал, что делаю это сам. О том, как он поражался моим разнообразным знаниям и с каким удовольствием мне помогал. Потому что считал это правильным. Ведь его все равно убили там, у моста, как и его друга Мишку Новосельцева, и лейтенанта Горелова, которому он отдал свой пулемёт с последними патронами. И как обида захлестнула его, когда раненный в ноги лейтенант приказал их оставить и уходить, и он бежал по плотному песку, и стыд жёг его душу, а удара по голове он не почувствовал. Просто потерял сознание и, наверное, упал, а очнулся уже в воде от холода и вместе со мной.