Чужая жизнь

Уже потом, много позже, когда мы со Степаном разбирали для себя эту короткую сшибку, я понял, почему егеря вели себя так беспечно. Оружие у всех приехавших их добровольных помощников висело за плечами и лежало на телеге вдоль. То есть в сторону егерей ни один ствол направлен не был, и руки у мнимых полицаев были пусты, а вот четыре охотничьих ружья Шатун расположил в телеге поперёк и прикрыл сеном и телом якобы связанного Яковенко. Да и примелькались егерям полицаи за эти дни, и ничего опасного немецкие солдаты для себя не видели. Вот братья и отработали егерей в упор из засадных стволов. Оба брата стояли у противоположного борта телеги.
Ранение у политрука оказалось нетяжёлым, но жутко неприятным. Немец, которому Яковенко взрезал всю брюшину, к тому времени уже лежал в луже собственной крови навзничь, но спрыгнувший с телеги политрук его перевернул, и поэтому стрелял умирающий от дикой кровопотери немецкий солдат снизу вверх и практически вслепую, но попал, собака, крайне неудачно для нашего единственного командира.
Мизерный карманный «Браунинг» [7], выпущенный в начале двадцатого века, который и оружием-то можно назвать с большой натяжкой, натворил серьёзных дел. Крохотная пуля калибра 6,35 на полтора попала политруку в ногу и, распахав мышцу бедра от колена до паха, вышла в районе верхней части берцовой кости. Сама кость задета не была, как и бедренная артерия, но кровь хлестала из Яковенко фонтаном, пока бедро ему не перетянули жгутом чуть ли не в паху. Перевязать политрука братья перевязали, но то, что Яковенко больше не ходок, понимали все без исключения.
Самое поганое заключалось в том, что встречать Брандта с его элитными волкодавами мне было больше не с кем. Ввосьмером мы могли принять приехавшую колонну немцев в два огня. Степку я посадил бы за пулемёт, Никонов был бы у него вторым номером, а мы с политруком отработали бы стрелками и гранатомётчиками. Шатуна же с его командой я посадил бы в лес на противоположной стороне дороги, но чуть наискось, чтобы их нашими пулями не зацепило, и пока мы вваливали бы по броневику и мотоциклистам в упор, они отстреливали бы егерей как куропаток – на выбор. Четверо местных охотников, с детства обращающихся с винтовками – это такая вундервафля [8], как скоро будут говорить гитлеровцы, что дальше просто некуда.
Теперь же мы остаёмся впятером, потому что один из местных должен везти раненого Яковенко в деревню, и нам останется только героически сдохнуть, в процессе перебив максимальное количество немцев и выбив у них технику и рацию. Пули, выпущенные из немецкого пулемёта, пробьют борта и колёса броневика влёгкую. Зато теперь можно не сильно осторожничать и вваливать по немцам куда придётся, не опасаясь поджечь так необходимый нам бензин. Поэтому я, коротко переговорив с Шатуном и его помощниками, отправил Стёпкиного приятеля в деревню.
Только Шатун сможет построить оставшихся в его доме красноармейцев и быстро подготовить их уход на ту сторону озера. А мы – как получится. Успеет Шатун прислать нам подмогу из хотя бы пятака красноармейцев – хорошо. Нет – встретим немцев накоротке и, выбив им технику, отступим в лес. Мы со Степаном – хорошо знакомой нам дорогой, а местные – по той стороне леса. Встретимся у дома Шатуна, но егерей за собой не поведём. В крайнем случае потащим их за собой. После сшибки брандтовских выкормышей не должно остаться слишком много.
Единственное только, я не дал загрузить в телегу Васю Никонова, медленно остывающего у землянки. Он был в форме пограничника и даже мёртвый должен был мне помочь. Потому что кровь, натёкшая с немца, зарезанного политруком, с обочины дороги так никуда и не делась, и убрать мы её в любом случае не успеем. Про егерей, порванных жаканами, говорить вообще нечего. Такое впечатление, что из них вытекла вся кровь, что в них находилась. Без какого-либо остатка, но немецкие солдаты лежат чуть дальше и сразу в глаза не бросятся, хотя в том месте всё выглядит, как на скотобойне.
   
Глава 12
 
Вместе с Шатуном и Яковенко в деревню уехало и лишнее оружие, которое мы надёргали с немцев, и почти весь запас их продуктов, и даже форма с сапогами и личными вещами. Всё я выгреб. На том острове, на который мы собираемся отправить гражданских людей, тот же компактный немецкий примус и запасной бензин в десятилитровой канистре лишними не будут. Себе оставили только боеприпасы, пулемёт, по тройке банок немецкого тушняка и по паре пачек галет. И приготовились ждать. Местные мужики – в лесу на той стороне дороги, а мы со Стёпкой – у пулемёта.
Менять позицию я смысла не видел. Немцы всё равно приедут прямо к секрету, а позиционной войны мне вести не придётся. Вывалить всю пятидесятипатронную ленту, а на такой короткой дистанции это действительно убойно, ошеломить, выбить сколько-то солдат противника, раскурочить технику и рацию – и бежать отсюда со всех ног, пока немцы не открыли ответный огонь. Вот и вся тактика со стратегией. Удастся утащить пулемёт с остатками боеприпасов – хорошо, нет – значит не судьба.
Лёжа рядом со своим монументальным и спокойным, как скала, другом, я думал о том, что напрасно я сегодня наехал на Яковенко. В общем и целом политрук оказался неплохим мужиком. Степан коротко о нём мне поведал, но я, занятый повседневными заботами и подготовкой к нападению на егерей, просто отмахнулся от слов своего напарника, как от назойливой мухи. Собственно говоря, политрук был кругом прав. Ношение формы противника – это оскорбление формы своей. Даже очень качественные сапоги с убитых на мосту и вокруг него финнов щенявый политрук, что поначалу попытался меня арестовать, ободрать не позволил, хотя большинство уходящих красноармейцев были обуты в ботинки с обмотками. Так их всех, и Степана в том числе, учили до войны, и сломать этот стереотип, намертво укоренившийся в мозгах бойцов моей группы, мне удалось в своё время с громаднейшими трудом.
К тому же солдат противника, одетых в не свою форму, живыми не берут. Это правило сформировалось именно на этой, только что начавшейся войне с печально известного подразделения «Бранденбург 800». Именно солдат этого подразделения в самом начале войны в случае захвата, не задумываясь, стреляли как бешеных собак, но и они отрывались на наших бойцах со всей накопленной за годы жизни на чужбине ненавистью.
Тогда, ещё на острове, готовясь к ночной вылазке, я чуть язык до основания не стёр, уговаривая своих комсомольцев переодеться в немецкую форму. Да и то Фёдор схимичил – немецкий маскхалат напялил, а свою гимнастёрку оставил. Но тогда у меня было немного времени, и непробиваемая аргументация своих действий, идущих вразрез всему тому, чему учили советских пограничников и весь советский народ до войны. Здесь же я просто положил на мнение политрука привычный большинству живущих в нашей стране людей рабоче-крестьянский аргумент и тут же забыл об этом.
А подумал я теперь о Яковенко, наверное, потому что жить политруку осталось очень недолго. Ранение, которое он получил, вроде лёгкое, и сам Яковенко порывался остаться с нами, но я, к сожалению, знал, что с ним произойдёт в самые ближайшие дни, а то и часы. Вроде и пулька, пробившая ему бедро, мелкая, и патрон слабенький, и основные нервы на ноге задеты не были, но сам характер ранения не оставлял политруку, в том случае, если он срочно не попадёт на операционный стол, ни единого шанса на жизнь.
Дело в том, что такие продольные ранения – мерзопакостнейшая штука, закрытый раневой канал слишком длинный, и внутреннее кровотечение от разорванных сосудов и вен промыть никак не удастся. Кровь, конечно же, остановится – пуля горячая и заражения крови не будет, но сама вытекшая кровь ведь никуда не денется, а её срочно надо удалить. И если входное отверстие, куда занесло грязь с немытого несколько дней тела, пот и микрочастицы галифе и подштанников, обработать было можно, и с этим справлюсь даже я, то повреждённые мышечные ткани под внешне целой кожей в самые ближайшие минуты воспалятся, а затем и загноятся. И эта не удалённая из раневого канала кровь только ухудшит ситуацию.