Дуэль сердец

Гейл прикрыла глаза.
— Это ужасно приятно, спасибо вам, — ответила она, подумав, как он огорчится, если узнает, что у них не будет никакого медового месяца.
Хорошая пища и постоянное внимание друзей постепенно восстановили ее силы. Вскоре она научилась управлять инвалидным креслом.
— Это то, чего я боялся, — сказал однажды Ланс, перед этим долго наблюдавший с террасы за тем, как она срезает цветы и передвигается в кресле так ловко, будто бы оно составляло ее неотъемлемую часть. — Вы настолько привыкли к нему, что вам трудно будет сделать усилие и оторваться от сиденья, чтобы пойти самостоятельно.
Когда ее позвоночник достаточно окреп и она не ощущала боли, Ланс брал ее на руки и переносил в столовую. Они редко обедали одни. Обычно за трапезой присутствовали деловые партнеры, управляющие, поверенные, люди, связанные с бизнесом ее отца, или просто друзья. Поэтому ей невозможно было сблизиться с Лансом. Он обнаружил симпатию Гейл к сэру Бонару, и тот проводил с ними почти каждый вечер. Гейл начала думать, что Ланс постоянно старается занять ее гостями, чтобы не оставаться наедине с ней.
Каждый вечер, в половине десятого, Ланс относил ее в комнату. Однажды, укладывая Гейл на кровать, он решительно заявил:
— Медсестра разбудит вас утром в половине восьмого. Мы идем на плавание в открытом бассейне. Погода стоит достаточно теплая, и, кроме того, вода подогрета. — Он посмотрел вниз в ее удивленное лицо. — Общее состояние вашего здоровья улучшилось, и пора начать упражнения, помогающие встать на ноги.
— Зачем? — грустно спросила она.
— Ждите и увидите, — прозвучал строгий ответ.
Итак, все началось с утреннего плавания в бассейне. Гейл выполняла все с тем усталым изяществом, с каким она сидела в инвалидном кресле. Она испытывала крайне неприятное чувство, по необходимости слушаясь Ланса, хотя и знала, что его старания были для нее благом. Больше всего ее раздражала необходимость обвивать руками его крепкую шею, ей не нравилась та чрезвычайная зависимость от него, когда он брал ее на руки.
Часто происходили стычки. Но Ланс железной рукой в бархатной перчатке всегда побеждал сопротивление Гейл, и ей ничего больше не оставалось, кроме мятежных взглядов. Одним утром произошел серьезный инцидент: она отказалась вставать рано для их обычных занятий плаванием.
Она никогда в прошлом не поднималась с рассветом, главным образом из-за того, что поздно ложилась. Теперь у нее не было этого оправдания — Ланс укладывал ее спать в половине десятого и неукоснительно будил в половине восьмого следующим утром на плавание.
Один раз, зайдя в ее комнату много позже половины восьмого, он обнаружил ее все еще в кровати.
— Плохое самочувствие? — спросил он, смерив ее взглядом.
Гейл посмотрела на него как взъерошенный котенок. Кружевной вырез ночной рубашки открывал ее белоснежные плечи.
— Идите к черту! — воскликнула она с преднамеренной грубостью. — Сегодня утром я не встану так рано!
Ланс уже приготовился к купанию: он был в одних плавках, на запястье поблескивали водонепроницаемые часы. Подняв мускулистую руку, он хмуро взглянул на циферблат:
— У вас есть десять минут, чтобы переодеться. Я пришлю к вам сиделку и, если вы будете не готовы к моему возвращению, сам надену на вас купальный костюм.
И как всегда, ее охватило бессознательно пугающее ощущение, что она находится один на один с ним в мире, где он хозяин. Учащенное сердцебиение сопутствовало этому чувству.
Ланс, следивший за ней, был удостоен ненавидящего взгляда, в котором пульсировал страх. Почему он позволяет ей так себя вести? Эта избалованная девчонка привыкла только брать и ничего не давать взамен. Она считает это своим неотъемлемым правом, и ее мало заботят другие люди.
Она никогда никого не любила, кроме себя самой. Все же всякий раз при общении с нею он принимал вызов, исходящий от нее, который он почувствовал еще при их первой встрече. Это была не ее вина, что она была испорчена от рождения постоянной опекой, замедляющей формирование личности. Он по-человечески был очарован обаянием тонких черт лица, прекрасных бровей, совершенством маленького прямого носа и очаровательной мягкостью ее губ. Он видел, что печаль углубила красоту ее облика, но это была печаль, вызванная ее собственным глупым, нелогичным поведением. Он не думал, что ее характер сильно изменился после потери отца. Ведал ли он глубины ее души? Возможно, ему не следовало жениться на ней. Он был знаком с нею несколько месяцев и видел, что она не готова к браку. Мужчины его круга женились на молодых девушках из-за их привлекательности и молодости, но он был слишком умен, чтобы довольствоваться немногим.
 
— Десять минут, — повторил он, раздраженно нахмурившись, и вышел из комнаты.
Когда он возвратился, она старалась не смотреть в его блестящие глаза, в глубине которых всегда светился огонек насмешки, стоило Гейл поймать его взгляд. Несмотря на ненависть, она все больше подпадала под его обаяние, и ей стало интересно, какими будут его глаза в момент любви.
Проходили дни, недели, а Гейл все не стремилась начать ходить. Она боялась внешнего мира и была довольна времяпрепровождением в пределах ее собственных четырех стен. Не возникало сомнения, что она выглядит лучше благодаря Лансу, заполнившему ее дни деятельностью. Ее золотистые волосы восстановили свой шелковый блеск, глубокие синие глаза приобрели яркость и живость. Но Гейл с солнечным характером, какой она была прежде, ушла. Чаще всего она была угрюма и необщительна. Бывали дни, когда она открыто враждовала с прислугой и Лансом.
Иногда, в моменты задумчивости, она размышляла о его бесконечном терпении, и ей не хотелось его злить. Но пришел день, когда она все же вызвала его гнев. Это случилось рано утром. Ланса не было дома — он отправился в Лондон по делам о ее наследстве. Напряжение внутри Гейл нарастало постепенно, пока распорядок дня, который составил ей Ланс, не довел ее до срыва. День начался с появления сиделки, пришедшей будить Гейл в половине восьмого на занятие плаванием, и тогда Гейл стала кидать в нее книгами, журналами и всем, что попалось под руку. Она провела все утро в кровати в глубокой депрессии, беспрерывно куря, отказывалась есть и видеть кого-либо. Пол в комнате был завален грудами вещей, которыми она запускала в слуг, включая свежие фрукты, валяющиеся раздавленными около двери.
Днем она заснула тяжелым сном и была разбужена скрипом резко открывшейся двери. Ее сердце затрепетало, когда Ланс шагнул через порог и наклонился, чтобы подобрать что-то под своими ногами. Это был подарок сиделки из больницы — маленькая куколка. В мертвой тишине он огляделся вокруг, обнаружив, что стоит посреди ужасного хаоса. В комнате были разбросаны книги, журналы, рассыпаны конфеты, даже ваза с розами была опрокинута набок, поскольку Гейл в сердцах чем-то запустила в нее. Он приподнял брови, что могло означать немалую степень удивления. Но в следующий миг Гейл, увидевшая выражение его лица, поняла, что он в ярости. Дрожа, она смотрела, как он идет к ней и, прервав молчание, с пугающей вкрадчивостью говорит:
— Забавляемся? Отказываемся от еды и никого к себе не подпускаем?
— Уходите! — резко выкрикнула она. Внезапный испуг, возникший при его неожиданном появлении, пропал, и ее охватил гнев. Он посмотрел на нее, положив темнокожую куколку на столе возле насыпи из окурков. — Я устала от вас и вашей лечебной методики. Какая от нее польза? Никакой. Я не могу ходить. Я никогда не буду ходить, так оставьте меня одну. Я ненавижу всех, и больше всего я ненавижу вас, когда вы несете меня на руках, дотрагиваетесь до меня!
Возле его рта залегла жесткая складка, а выражение темных глаз заставило ее вздрогнуть. Он сел на кровать лицом к Гейл и, бесцеремонно наклонившись вперед, положил свою руку ей на талию.
— Вы все еще очень испорченная девушка, не так ли? Знаете, как наказывают всех испорченных девушек, если они хороши собой?