Ведьма на Иордане

Он говорил самым обычным тоном, словно речь шла не о пророчестве, не о внезапном прогибе реальности, а о чем-то весьма обыденном, почти заурядном. Словно такого рода чудеса валялись в этом доме под ногами.
«Да он врет, — вдруг сообразил Дима. — Лепит горбатого, берет меня на фу-фу. Необычный гость! Так можно сказать о ком угодно, и каждый поверит!»
— Да вы не волнуйтесь, — сказал секретарь, неверно истолковав гримасу, исказившую лицо Димы. — Рашуль вас скоро примет. Садитесь вот здесь, — он гостеприимно указал на свой собственный стул. — Хотите псалмы почитать?
— Нет, спасибо, — отказался Дима. Ему было стыдно признаться, что читать на иврите он толком так и не научился. Разбирал самые простые слова, а когда дело доходило до документов, под самыми разными предлогами просил кого-нибудь из местных жителей прочитать их вслух. На слух Дима воспринимал куда быстрее и лучше. Ивритские буквы, напоминавшие маленьких черных червячков, уползали из зоны его внимания, будто глаз постоянно терял фокус, не в силах сосредоточиться на этих затейливых закорючках.
Он уселся на стул секретаря и еще раз окинул взглядом приемную. Ему не понравились сидевшие в ней люди. В каждом Дима усмотрел некую ущербность, внутреннюю трещину. Человек нормального душевного здоровья не станет сидеть с физиономией каменной бабы, истово шевеля губами.
Он понимал, что в эту комнату каждого привели разного рода несчастья и неприятности, сравнимые с его, Диминой, бедой. Но себя он видел наособицу. Его случай был отдельным, выпадающим из рамок привычных напастей, подлым, беззастенчивым случаем, свалившимся на него без всякой вины, по лихой воле негодяя.
«Человек должен сам решать свои проблемы, — подумал Дима. — Стыдно пользоваться костылями, тем более столь сомнительного свойства. Но куда денешься! Бывают ситуации, в которых ни вздохнуть, ни высморкаться! Ну что я могу сделать Чубайсу? Морду набить? Колеса в машине проколоть? Что, что? Вот и приходится искать нестандартный выход. А деляги от мистики тут нас и ловят. В общем, так, — твердо решил Дима, — если этот Рашуль попросит денег за помощь — я сразу поднимаюсь и ухожу. Все ясно. Да-да, все ясно!
А вообще как было бы славно приехать вечерком на станцию, поймать этого мерзавца и со всего размаху перетянуть его колом вдоль спины!»
Дима стал представлять себе эту сцену, и воображение тут же услужливо заторопилось, подсовывая картины одна красочнее другой. И чем дольше мечталось, тем кровожаднее становились грезы, страшнее увечья, острее муки. Вот Чубайс с переломанными руками валится в Иордан и, не в силах выплыть, булькая, уходит на дно, бросая на Диму последний, полный ужаса взгляд. И только пузыри плывут, лопаясь по воде. Пузыри и туман.
А вот Чубайс с разбитым в прах лицом оседает у эвкалипта и, выплевывая зубы, жалобно мычит, пуская кровавые пузыри. Рубашка на груди перепачкана сгустками красной мокроты, глаза бессмысленно выпячены от боли, тяжелое дыхание со свистом вырывается через искалеченный рот. И кровавые пузыри, пузыри, пузыри…
Почему-то именно они присутствовали во всех мечтаниях, составляя главный атрибут мести.
— Прошу, — секретарь осторожно тронул за плечо размечтавшегося Волкова. — Учитель ждет вас.
Рашуль походил на завскладом небольшого предприятия. Таким он показался Диме. Обстоятельных размеров человек в черном пиджаке, бархатной шапочке, прикрывающей лысину, с седой бородой во все лицо и цепким взглядом. Он сидел за роскошным буковым столом со столешницей из темно-коричневой кожи. На столе горели две свечи и стояла в серебряной рамочке табличка с письменами на иврите. Чудотворец опирался на спинку глубокого кресла, и, когда Дима уселся на предложенный секретарем стул, лицо Рашуля оказалось точно между огоньками свечей.
«Вот артист», — подумал Дима, и Рашуль, словно услышав его мысли, улыбнулся. Хорошо улыбнулся, весело и по-доброму, и от этой улыбки на душе у Димы стало спокойно. Невидимые нити доверия вдруг протянулись между ним и этим совсем незнакомым, чужим человеком.
 
— Знаешь, — спросил Рашуль приятным низким баритоном, — какая самая тяжелая заповедь на свете?
— Нет, — пожал плечами Дима. Он вообще про заповеди слышал полтора раза, а уж какая из них легкая, а какая тяжелая, не имел даже понятия.
— Всевышний освятил нас множеством повелений, — продолжил Рашуль. Его голос оказывал на Диму завораживающее действие. — И наиболее сложное из них — любить людей. Да, всех людей, вне зависимости от того, как они себя ведут и как относятся к нам. Проще всего, конечно, любить тех, кто похож на тебя. Но настоящее выполнение заповеди заключается в том, чтобы научиться дарить любовь каждому. Подобно дереву, которое делится своей тенью с любым, кто войдет под его крону.
«Какая, к черту, любовь? При чем здесь заповеди? Где я и где они? — возмущенно подумал Дима. — Он просто гипнотизирует меня своим голосом и взглядом. Как удав кролика, перед тем как заглотить его живьем!»
Волков хотел развить и продолжить эту мысль, но она вдруг исчезла, смытая валом тепла и доверия. В его организме началась удивительная химическая реакция, голос и взгляд Рашуля заставили работать какие-то тайные железы внутренней секреции, и они принялись вбрасывать в кровь ферменты, вызывающие блаженство. Диме стало не просто хорошо, а очень, очень хорошо, без водки и сигарет, непонятно почему хорошо. Вот так просто сидеть в комнате, смотреть на Учителя и слушать, что он говорит, наслаждаясь звуком голоса.
— На твоего обидчика, — продолжал тем временем Рашуль, — также распространяется действие заповеди. Скажи, по-твоему, любовь сопоставима с кровавыми пузырями?
Он снова улыбнулся, а Дима вздрогнул, выпадая из блаженного кайфа. Рашуль читал его мысли. Да, совершенно и однозначно цепкий глаз чудотворца проникал в самые сокровенные уголки Диминого сознания. Как же с этим жить дальше, ведь от такого контроля не спрячешься, не убежишь?!
— Расскажи мне про свою обиду, — мягко попросил Рашуль. — Да, я действительно кое-что могу увидеть, но не все, далеко не все. Только самые общие черты. Если ты хочешь, чтобы я помог, постарайся не пропустить ни одной, даже самой незначительной подробности.
— Да что тут рассказывать! — воскликнул Дима и начал говорить. К его собственному удивлению, рассказ получился довольно длинным. Рашуль внимательно слушал, глядя Диме прямо в лицо, а когда тот закончил, отвернулся к стене и долго барабанил пальцами по кожаному подлокотнику кресла. В комнате стояла абсолютная тишина, нарушаемая чуть слышным потрескиванием свечей. Проезжающие по дороге автомобили двигались совершенно бесшумно.
«Окна специальные поставили, — сообразил Дима. — Со звуковой изоляцией».
— Все совсем не так просто, как ты себе представляешь, — наконец произнес Рашуль. — За спиной твоего Чубайса кроются грозные силы.
— Да за этим задрыгой никто не стоит! — вскричал Дима, но тут же осекся. В присутствии Рашуля столь явное проявление эмоций казалось несусветной грубостью.
— Ты просто их не видишь, — пояснил Рашуль. — Но они есть, а Чубайс всего лишь марионетка в их руках. Самому тебе с ними не справиться.
— Как справиться с тем, кого не видишь? — возразил Дима.
— Резонное замечание, — улыбнулся Рашуль. — Давай поступим так. Ты отправишься на станцию и передашь Чубайсу, что он должен разорвать свой договор с кибуцем, выплатить, если понадобится, неустойку и вернуть тебе право на аренду.
— Чего? — выпучил глаза Дима. — Никаких шансов! Он же не сумасшедший!
— И в завершение своих слов, — не обращая внимания на реакцию Димы, продолжил Рашуль, — передай, если он откажется выполнить твои требования, ему придется иметь дело со мной.
— Да он про вас слыхом не слыхивал.
— Он, может, и не слыхивал, зато те, другие, хорошо со мной знакомы. Действуй, Дима, и держи меня в курсе событий.
— Как держать?
— Вот тебе номер моего сотового телефона, — Рашуль вытащил из ящика стола листок бумаги, извлек из внутреннего кармана пиджака остро заточенный карандаш и записал номер. — Звони. Я всегда на связи. Думаю, что твой недруг скоро сам придет к тебе и попросит вернуться на станцию.