Ведьма на Иордане

Честно говоря, Янклу стало глубоко безразличным, что о нем думают жители местечка. Он жил свою жизнь так, как считал нужным и правильным, и не собирался спрашивать ни у кого разрешения или согласия. Почти перестав выходить из дома, он все свое время тратил на работу. Увы, при таком темпе Янкл быстро расправился со старыми заказами, давно ожидавшими своей очереди. Новые поступали довольно редко, и, чтобы отвлечь себя от грустных мыслей, он решил изготовить старинный комод, напоминающий замок с двумя башнями.
У мастера Ганса такой комод стоял на самом видном месте. Его показывали ученикам в качестве образца филигранной работы, и когда Ганс хотел объяснить какой-нибудь сложный элемент, он всегда отыскивал его в одной из частей комода.
Несколько дней Янкл рисовал комод по памяти. Во всех деталях и подробностях, спереди, сбоку и сзади. Те части, которые ему не удавалось припомнить, он придумывал сам, сообразуя их с общим устройством. Когда рисунок был готов, Янкл взялся за деталировку, изображая каждую часть комода на отдельном листе, как когда-то учил его мастер Ганс.
Спустя две недели он отправился на рынок покупать дерево. Для разных частей требовались разные породы: на стойки и опоры шел дуб, боковушки можно было изготовить из мягкой сосны или ели, для филенок и украшенных резьбой башенок лучше всего подходил бук.
Нужную древесину он подыскивал несколько дней, а когда все чурбаки, плашки, бревна и доски аккуратно легли рядышком под навесом его двора, Янкл с наслаждением и упорством взялся за работу. Он трудился не для денег, а для себя, он хотел доказать мастеру Гансу, главе ешивы, Мирьям, дяде Лейзеру, хрубешувцам, умершему отцу, Эмилии, Максу, нотариусу, продажным данцигским девкам, что его, Янкла, рано записывать в неудачники. Он не тряпка, не размазня и не лопух и больше никому не позволит обращаться с собой пренебрежительно.
Кончилась зима, по улицам Хрубешува зазмеились черные струйки воды. Липкая жирная грязь сковала поля. Сапоги утопали в ней до середины голенища и держались крепко, словно приклеенные. Пока солнце не подсушило землю, хрубешувцы сидели по домам, обсуждая события минувшей зимы. История Янкла и Мирьям занимала немаловажное место в этих пересудах.
Но вот на кленах распустились первые робкие листочки, воздух наполнили ароматы пробуждающейся от сна природы, и весна, сладкая, налитая солнечным светом, продуваемая ласковым ветерком весна вступила в свои права. Одуревшие после долгих зимних морозов собаки целыми днями носились по улицам, лаем приветствуя каждого прохожего. Сбросив тяжелую зимнюю одежду, люди словно раскрылись, подобрели друг к другу.
Только Янкл ничего не замечал. Его домик переполняли то запах свежеструганых досок, то вонь столярного клея. Даже во сне он видел комод, ему снилось, будто мастер Ганс придирчиво выстукивает каждую деталь и укоризненно качает головой.
К Пейсаху работа была закончена. Только стекла в дверцы Янкл не смог вставить — в Хрубешуве такого рода вещи сроду не водились. Что же до всего остального, то комод очень походил на данцигский, отличаясь от него лишь цветом. Секрет морилки для благородных сортов дерева Ганс не стал передавать Янклу, и поэтому он использовал ту, которой в мастерской затеняли обыкновенную мебель.
Любуясь произведением своих рук, Янкл вдруг сообразил, что комод занимает почти половину комнаты, а вытащить его через маленькую дверь дома невозможно. Он не стал придавать этому факту никакого значения, все равно покупать такую вещь в Хрубешуве никто не станет.
Во время работы ему в голову пришла забавная мысль. Снова и снова вспоминая прогулку с Мирьям в польскую деревню, он вдруг сообразил, что может предложить свои стулья и табуретки местным продавцам. Число жителей деревни во много раз превышало число евреев Хрубешува, и покупателей там должно было найтись гораздо больше.
Он долго крутил в голове эту мысль, а перед Лаг ба-омер взвалил на спину стул и привязанные к нему две табуретки и отправился в село. Ему даже не пришлось искать лавку, прямо за околицей его остановил поляк в длинном кафтане и с усами цвета спелой пшеницы.
 
— Продавать несешь? — спросил он, указывая на стул и табуретки.
— Продавать.
— Покажи-ка.
Янкл осторожно снял ношу, развязал и поставил перед поляком. Тот внимательно осмотрел, пощупал, затем уселся на табуретку и два раза подпрыгнул.
— Сам делал?
— Сам.
— И сколько ты хочешь?
Янкл назвал цену.
— Я хозяин вон той лавки, — поляк показал ему вывеску на фасаде дома из грязно-красного кирпича. — Неси ко мне. — Расплатившись, он предложил Янклу: — Если у тебя есть еще стулья и табуретки, приноси. Цена та же. Устраивает?
— Устраивает, — согласился Янкл. — А столы нужны?
— Реже, но нужны. Ты хрубешувский?
— Да, — и Янкл объяснил, как отыскать его домик.
— Если будет заказ на стол, я тебе сообщу. А что ты еще умеешь?
— Комод могу сделать. Платяной шкаф. Кровать.
— Да ты мастер! — удивился поляк. — Где учился?
— В Данциге.
— О-о-о! — В голосе поляка прозвучало неподдельное уважение. — В самом Данциге! Это хорошо. Так и буду тебя представлять — данцигский мастер.
С того дня у Янкла началась иная жизнь. Его мебель сразу стала пользоваться у поляков большим спросом. Теперь он работал с утра до поздней ночи, но не мог перекрыть даже половину заказов. Через три месяца он попросил у хозяина лавки прибавку, и тот немедленно согласился.
У Янкла завелись деньги. Он не знал, что с ними делать. Его потребности были минимальными. Ел он мало, одежду носил старую, мебель делал сам.
— Ты бы приоделся, — сказала ему как-то тетя Элька. — Ходишь как оборванец, смотреть на тебя стыдно. Где тот сюртук, что тебе Мирьям пошила?
Янкл неопределенно пожал плечами.
— Нечего, нечего стесняться. Ты теперь мастер, человек состоятельный. Можешь прийти в синагогу в новом сюртуке.
Янкл подумал-подумал, вытащил из шкафа сюртук и отправился к портному.
— Вот тут жмет, — объяснил он, указывая на подмышки. — Нельзя ли как-то исправить?
— Почему нельзя? — портной соскочил со стола, на котором он восседал, словно царь на троне, два раза обошел вокруг Янкла, потрогал там, потянул здесь и решительно приказал: — Снимай-ка сюртучок. Сейчас наладим.
— А сколько времени это займет? — поинтересовался Янкл. Ему не хотелось оставаться в маленькой и душной каморке портного.
— Полстраницы Талмуда, — ответил портной, взбираясь на стол. — Без Тойсфос.
— Но с Раши, — улыбнулся Янкл.
— Конечно, с Раши! — не удивился портной, беря в руки ножницы. — Кто же учит Талмуд без Раши?
Янкл еще раз улыбнулся, подошел к полке, где в беспорядке были сложены замусоленные тома, выбрал трактат, который проходил по вечерам в ешиве, и принялся за чтение. Учеба шла плохо, разные мысли мешали сосредоточиться. Но он упорно отгонял их, пока не поймал смысл рассуждений и не окунулся в привычный мир дискуссии. Не успел Янкл как следует понять, в чем именно состоит смысл возражения Рейш Лакиша ребе Йоханану, как портной соскочил со стола.
— Готово! — он протянул Янклу сюртук. — Ну-ка, примерь.
Янкл вернул Талмуд на полку, надел сюртук и застегнул его на все пуговицы. Под мышками не жало. Он выпрямился, потом согнул плечи, снова выпрямился — сюртук не мешал движениям и не беспокоил. Янкл вообще перестал его чувствовать, как не замечают старую, обмявшуюся по телу одежду.
«Значит, — думал он по дороге домой, — Мирьям сделала это специально. — Я-то считал, что она не переделывает сюртук потому, что его невозможно починить. А она просто издевалась надо мной, хотела подчинить своей воле, унизить, растоптать».
Злость поднялась из глубины его сердца и ударила в голову. Он в бешенстве оторвал от ствола ветку вяза, растущего у дороги, и швырнул на землю. Не успокоившись, поднял ветку и разломал ее на мелкие кусочки, царапая пальцы, разрезая их об острые углы на разломах.
Мир несправедлив, а люди жестоки и беспощадны. Он, Янкл, не заслуживал такого отношения, он хотел быть открытым и честным, но разве можно в таком мире и с такими евреями оставаться мягким и добродушным? И если жизнь требует бессердечности, он станет бессердечным. Иначе не выстоять.