Ведьма на Иордане

— Паршивые скареды, — сердилась тетя Эль-ка. — Если бы ты по-прежнему был наследником большого состояния, они бы скорее проглотили собственные языки, чем упомянули о прошлых грехах.
— Да ладно, тетя Элька, — утешал ее Янкл. — Мне и так хорошо, без невесты.
Но тетя не успокаивалась.
— Нам не нужны все их жеманные девицы! — восклицала она, носясь по комнате, словно огромный шмель. — Нам нужна всего одна девушка. А остальных можете забрать себе обратно.
— Но, тетя, — возражал Янкл. — Нам ведь никто их не предлагал. Так что отдавать обратно пока нечего. И кроме того, зачем мне нужна одна жеманная девица?
— Ай, ты просто ничего не понимаешь, — махала руками тетя Элька.
Янкл не лукавил, говоря, будто ему хорошо. Ему и в самом деле было хорошо, но за подкладкой этого чувства начали потихоньку зреть раздражение и досада. Незаметные, почти неощутимые семена поселились в душе Янкла и с каждым днем укреплялись в ней все глубже и прочнее, пуская корни в самое нутро сердца.
Обида, нанесенная мастером Гансом, соединялась с обидой, причиненной главой ешивы, горечь от обмана Эмилии сплеталась с горечью от дружного отказа хрубешувских мамаш. И хоть тысячу лет не были ему нужны жеманные красавицы, а в особенности их чопорные родительницы, уязвленное мужское самолюбие уже раздувало пока еще мало ощутимый, но уже тлеющий уголек злости.
Как-то вечером в дверь постучали. На пороге стояла запыхавшаяся тетя Элька. Она ворвалась в домик, словно пушечное ядро.
— Есть! — закричала тетя Элька, едва успев прикрыть за собой дверь. — Я нашла тебе невесту!
За этим последовал поток слов, восклицаний и междометий, перемежающихся слезами радости и яростным размахиванием рук. Из бурной речи тети следовало, что сегодня она познакомилась с замечательной девушкой, приехавшей в Хрубешув из Варшавы. Кто-то посоветовал ей открыть в местечке ателье пошива женских платьев. И хоть хрубешувские женщины шили платья два или три раза в жизни, но Мирьям — так звали девушку — была переполнена планами и надеждами. Кроме Хрубешува она рассчитывала обеспечить модными платьями и соседнее польское село.
Шить Мирьям выучилась в Варшаве, где, по ее словам, пользовалась большим успехом. Но в столице жесткая конкуренция, трудно пробиться, а она девушка скромная и не привыкла работать локтями. В тихой провинции, даже если каждая женщина закажет всего одно платье, скажем к Рош а-Шона или на Пейсах, хватит работы на несколько лет.
— И такая она милая, такая энергичная, такая… — тут тетя Элька делала большие глаза и складывала губы сердечком, что, по ее мнению, должно было обозначать высшую ступень женской красоты и привлекательности.
— Хорошо, — сразу согласился Янкл. — Можно встретиться.
Девушка из большого города представлялась ему куда более интересной, чем жительница Хрубешува. Наверное, с ней найдется о чем поговорить. Варшава — столица, разве можно сравнить полученное там воспитание с…
Нет, он не хочет даже думать плохо о хрубешувцах. У всякого места на земле есть свое предназначение и смысл. Ведь именно в Хрубешуве он обрел покой и душевное равновесие.
С Мирьям они встретились у тети Эльки. Статная, ладная, с иссиня-черными гладкими волосами, большими чувственными губами и прямым взглядом чуть раскосых глаз, она сразу понравилась Янклу. Было в ней что-то свободное и манящее, но без вульгарной привлекательности, без кричащей раскованности данцигских девиц. Они обменялись ничего не значащими фразами о погоде, и Мирьям вдруг предложила:
— Давайте немного погуляем. Сегодня так легко дышится.
Дышалось, по правде говоря, вовсе не легко. Мороз слегка отпустил свои объятия, и воздух казался сырым, напитанным влагой. Когда они отошли от дома на приличное расстояние, Мирьям сказала:
— Мне вовсе не хочется гулять, но разговаривать, зная, что каждое твое слово может быть услышано кем-то третьим, не хочется еще больше. Ведь правда?
Она искоса взглянула на Янкла, ожидая от него подтверждения, и он немедленно кивнул. Ему очень понравилось, как эта незнакомая девушка сразу провела черту между ними и всем окружающим миром. Одна фраза, и вот уже они вдвоем по одну сторону, а все остальные — по другую. Было в этом что-то очень интимное, сближающее, чего он еще никогда не испытывал ни с одной женщиной. В его коротком и неловком опыте общения с распутницами Данцига все выглядело абсолютно по-другому. Там не было ни тепла, ни доверительности, а только грубая, пачкающая душу животность, после которой хотелось содрать с себя кожу от омерзения.
 
— Давайте поговорим друг о друге, — продолжила Мирьям. — Я о Мирьям, а вы о Янкле. Мы ведь встретились, чтобы оценить. Я вас, а вы меня. Ведь так?
Она снова искоса взглянула на Янкла. Видимо, эта была ее манера разговаривать. Он снова кивнул, и Мирьям продолжила:
— Мы ведь хотим понять, подходим ли для совместной жизни. Так давайте не будем играть в прятки, а честно выложим все на стол и вместе разберемся — да или нет.
Эта откровенность тоже очень понравилась Янклу. Он было раскрыл рот, чтобы начать рассказ, но Мирьям его опередила.
— Я вижу, вы стесняетесь, — она улыбнулась, и на ее щеках обозначились две продолговатые ямочки. Янкл вовсе не стеснялся, но снова кивнул, точно зачарованный. — Тогда я начну первой. Если вам надоест, можете меня остановить, я не обижусь.
Она снова улыбнулась, и Янкл улыбнулся в ответ. Ему нравилась такая манера разговора. Нравилось то, как Мирьям взяла в свои ручки управление беседой, и ему остается только кивать да улыбаться. Подчиняться такой красавице было сущим удовольствием.
Мирьям начала рассказ. Она родилась в зажиточном доме, ее отец торговал лесом и поначалу весьма преуспел. Традиции в ее семье соблюдались, но без пыла и жара, а, как она выразилась, лукаво улыбнувшись, на медленном огне.
— То есть, — тут же пояснила Мирьям, не дожидаясь вопроса собеседника, — запрещения старались не нарушать, а указания выполнять, но если какое-либо из них сильно мешало торговым делам или удобству жизни, то… Бог ведь милостив и любит своих детей, не так ли?
— Ну-у-у, — неопределенно протянул Янкл, — наверное, милостив. Видимо, любит.
В его доме руководствовались теми же соображениями, но пока об этом он не хотел говорить. Мысль о том, что Мирьям выросла в той же атмосфере, что и он, сначала обрадовала его, а потом огорчила. Янкл хорошо знал все недостатки такого воспитания и понимал, что выпутаться из этой сети, подобно тому как вырвался он сам, весьма непросто. Подойдет ли ему девушка, относящаяся к заповедям с прохладцей, годится ли для его будущего семейного очага «медленный огонь»?
А Мирьям продолжала рассказывать. Когда ей исполнилось шестнадцать лет, отец разорился. Все ушло с торгов за долги: дом, драгоценности матери, фортепиано, даже ее шубка. Они переехали в крошечную квартирку на бедной окраине Варшавы и влачили нищенское существование. Отец каждый день уходил из дома полным надежд, ему казалось, будто былое благополучие вернется, стоит только провернуть одну удачную сделку. Но от него отвернулись все, даже былые партнеры. Неудача отталкивает, ее боятся, словно заразной болезни.
По вечерам отец возвращался потухшим и усталым, а спустя несколько месяцев пропал. Просто не пришел домой, и все. Мать обегала больницы и морги Варшавы, ходила по полицейским участкам, расспрашивала знакомых — бесполезно. Словно в воду канул.
Многие считали, будто он от отчаяния покончил с собой, но мать уверена, что отец пустился в какую-то торговую авантюру.
Что произошло на самом деле, никто так и не узнал. Отец бесследно исчез, и кормиться теперь нужно было самостоятельно. Знакомые и бывшие друзья отца собрали какие-то деньги, Мирьям выучилась шитью у модной портнихи и начала работать в ее мастерской. Поначалу заработок получался скромным, но с каждым месяцем он становился все больше и больше. Очень скоро Мирьям поняла, что значительная часть денег оседает в карманах хозяйки, и решила работать на себя. Но пробиться сквозь конкуренцию, создать себе имя совсем-совсем непросто.