Тенор (не) моей мечты (СИ)

— Что? — тут же вскинулась Катя.
— Вот что б тебе всю длину в как там его?
— Мятный, — упрямо пробухтел ребенок.
— Хорошо. В мятный было не покрасить, а?
— Ты не представляешь, мам, как это дорого, — совсем по-взрослому вздохнула Катя. — Волосы же были — во.
И она показала длину по пояс.
— Что ж не представляю, — прищурилась я. — И волосы представляю. Твои. И цену.
— Ну, не все могут управляться с такой гривой, как у тебя, — проворчала дочь. — И подкрашивать ее каждый месяц.
— Катя-а!
Домой. А там…
Руки сами отмеряли муку, молоко. Масло, шипя, растапливалось в микроволновке. Где там мой любимый венчик, сто лет им не пользовалась. Вес, он такой. Следим и следим. Хотя вот такие вот кухонные преступления — они тоже нужны. Потому как к тому времени как первый блин вылился на сковородку, я уже успокоилась. Да и Катя, уютно устроившись напротив меня, была тиха.
— Мам, вот скажи, — вдруг попросила она.
— Что, котенок?
— Ты же на меня злишься.
— Ой, злюсь. Более чем.
Я поставила перед дочерью первый блин. Румяный, золотистый, с дырочками. И не комом!
— Тогда почему? — она кивнула на тарелку с румяным солнышком.
— Дурочка ты, Катя, — улыбнулась я и потрепала ее по мятной и бестолковой голове.
Я как раз допекла блины, когда зазвонил телефон.
— Да, — ответила я бывшему.
— Что у вас случилось? — просипел он.
— У Кати потом спросишь. Как ты себя чувствуешь?
— Жить буду.
— Хорошо. Лечись.
— Аня!..
— Потом созвонимся.
Он вздохнул, явно набирая воздух, чтобы высказаться. Но… Захрипел только.
— У тебя голосовой покой, — негромко сказала я. И оборвала звонок.
— Папа? — заглянула в мою спальню дочь.
Я только кивнула.
— Вот зачем вы с ним развелись? — покачала головой Катя. — Нормально же жили.
Она сверкнула на меня любимыми темными глазами, взмахнула длиннющими ресницами. Ах ты ж моя папина дочь. И ушла.
Хлопнула дверь. Но не в ее комнату. Она удалилась к инструменту. Сочинять.
Вопрос о том, как ее завтра отправить в школу и доедет ли она, оставался открытым. Я убирала кухню, мыла посуду и раздумывала — как поступить. Не придумала ничего толкового. Накапала пустырничка. И… тут в дверь позвонили.
Что еще?
Катя не слышала звонка. У нас в комнате, где музыкальные инструменты, можно гранаты взрывать — оттуда не донесется ни звука. В свое время мы, как семья юной скрипачки и двух вокалистов (кабинетный рояль, гитары и еще много чего прилагается) сделали звукоизоляцию на совесть. Я пошла смотреть, кого принесло.
— Артур?
На пороге, покачиваясь как та тонкая рябина, стоял бывший муж. Изумительного оттенка, под цвет волос дочери, только понежнее. Поакварельнее. Зрачков почти не видно. И не то, что испарина — волосы мокрые.
— Артур, ты — дурак! — с чувством проговорила я, пропуская его в квартиру. И практически чувствуя себя сестрой милосердия, потому как его покачнуло. Неслабо так. А я подставила плечо.
— Что у вас… случилось?
Он распрямился, отказываясь от моей помощи — ну, это ж не концерт спасать, давая передышку! Я разозлилась.
— Пошли!
Открыла перед ним дверь в гостиную, быстро разложила угловой диван — красивый, пафосный, но потрясающе не предназначенный для сна. Да и вообще для жизни.
— Ложись. Немедленно.
Он со вздохом человека, который сделал все, что запланировал, опустился на диван. И с абсолютно довольным вздохом прикрыл глаза.
— Ты что, из больницы сбежал?
Счастливо кивнул. И даже попытался улыбнуться. Получилось жутковато.
— Сейчас принесу подушку и плед, — сообщила я, с трудом проглотив ругань. Потому как бессмысленно это.
— А у тебя есть малиновое варенье твоей мамы? — внезапно просипел он, когда я, вернувшись, подсунула ему под голову подушку и накрыла пледом.
— Есть, — и с изумлением посмотрела на него: — Ты же его всегда терпеть не мог. Равно как и укутывать горло шарфом.
— Сам не знаю. Целый день о нем мечтал, — и как-то странно улыбнулся, не открывая глаз.
Я только вздохнула.
Вот за что? Зачем?..
На кухне я прижалась лбом к холодильнику. Ледяной. Хорошо. И снова накапала себе пустырника. Хотелось кричать. Вопить. Побиться головой об стену.
 
«Любовь минувших дней,
Несбывшееся чудо». (С) Вадим Шефнер
Вот тебе и постучалось. Не хочу!
Я опустилась на пол без сил. Тут же вскочила, в сумасшедшей ярости на саму себя. Ты еще завой. Да так, чтобы тебя услышали не только в гостиной, но и сквозь звуконепроницаемую стену. Давай. Ты же можешь!
— Это просто такой день. Его просто надо пережить. Я смогу, — очень тихо, но очень убедительно сказала себе я.
Когда-то я решилась. Все поменяла в своей жизни. Стала счастливее. Вот и надо придерживаться принятых решений. На этом все.
Быстро поднялась, намешала малинового варенья с горячей водой в большой стакан, подумала, добавила к этому великолепию блинчик. И отправилась спасать болезного. Которого, впрочем, на месте уже не оказалось. Только вздохнула: сил на бо́льшее уже не оставалось. Заглянула в музыкальную комнату. Так и есть. Сидят как на жердочке рядышком два соловья. Одного, правда, сильно штормит. Зато у Кати лицо совершенно счастливое. Играет, поет.
Я вошла — музыка прервалась. Оба посмотрели на меня с подозрением. «Щас будет нам», — прочла я в этих абсолютно одинаковых взглядах. А вот и перебьетесь. Хватит из меня чудовище делать! Просто поставила перед ними на столик стакан и тарелку. И вышла, тихо прикрыв за собой дверь.
И ничего-то, кроме штампа в паспорте, не меняется. И кстати, судя по всему, новый облик дочери Артур даже и не заметил. Ни зелени волос. Ни отрезанной косы, ни пирсинга. Внимание нам имя! Вот любопытно, а про то, что она в школу не пойдет больше и что скрипка — отстой, она ему скажет? Или промолчит, потому что папа для любви. А нервы можно потрепать и мне.
«Олеся-а-а! Олеся! Олеся-а-а!» — запел знакомым четырехголосьем брошенный в гостиной телефон.
— Останься как чудо, как песня, — вздохнула я и понесла телефон Артуру.
Тут девушка его волнуется, а он, судя по всему, сбежал. И всех нервирует. Хотя к этому у него по жизни особый талант был. И похоже, никуда не делся.
— Здесь возьми тональность на тон выше. Голос не звучит.
Мой Бог. Они уже песню Кати обсуждают. Видимо ту, ради которой она скрипку решила бросить. Артур говорил беззвучно, но весьма выразительно.  Талант. Длинные пальцы перебирали клавиши:
 — Вот, так лучше. И акцент на доминанту.
И этот сумасшедший запел. Тихонько, еле слышно, но все же! Просто образец для подражания. По работе мозговой деятельности. Но как красиво… Сирен. Как есть сирен.
Я дождалась паузы — он ожидаемо стал задыхаться. И тут я сунула ему в руки телефон, а под нос — пропитанное водой мокрое полотенце. Что делать, сказывается большой опыт. Катя меня ларингитами в детстве изводила… Надо найти, кстати, увлажнитель воздуха.
Артур не нашел ничего лучшего, как нажать на зеленую трубку и передать телефон мне. «Ответь», — попросил он одними губами, пытаясь продышаться. Нет, ну каков!
— Говори, где ты. Я сама тебя задушу, — донесся злобный женский голос, чеканящий каждое слово.
— Добрый вечер, — отозвалась я, подчиняясь умоляющему взгляду бывшего. — Артур приехал к дочери. Они музицируют.
Тенор когда-то моей мечты выразительно покрутил пальцем у виска. Я только подняла бровь. А что? Говорить правду хорошо и приятно.
— Добрый…
Металл из голоса исчез, появилась растерянность. Мне просто извиниться захотелось за беспокойство, хотя я была совершенно не при чем.
— Простите еще раз, — проговорила женщина. — А вы не будете против, если подъедет доктор и медсестра со всем необходимым? И раз уж Артур сбежал из больницы…
 
— Нашелся? — донесся в трубке голос, в котором, к своему удивлению, я узнала голос Томбасова. Сильно нетрезвого.