Пропавшая сестра

Выхожу в тесный дворик, зажатый между кирпичных стен. Увидев меня, гид кривится, а потом опускает глаза и разглядывает мою грудь.
— Bon soil [46].
Пытаюсь встретиться взглядом с тремя другими участниками экскурсии — по виду подростками, — но они поглощены изучением потрескавшейся мостовой, усыпанной окурками.
Гида зовут Матье. У него бегающие глаза и черные крашеные волосы. Прическа молодежная, но судя по складкам около рта, ему не меньше сорока. Он проводит нас через боковой выход в узкий переулок. Перед входами в бары и в клубы уже толпятся посетители. Мы молча идем минут десять, то петляя по темным закоулкам, то вдруг оказываясь на оживленных улицах. Уже почти десять часов, и вечерняя прохлада наконец-то дает хоть немного облегчения.
Наш проводник останавливается у коричневой двери. Стены вокруг раскрашены неоновой краской из баллончика. Единственное заведение рядом — круглосуточный магазинчик. Раздается звон дверного колокольчика, и оттуда выходят двое мужчин с бумажными пакетами. При виде нас они громко смеются.
Матье откашливается.
— Перед вами самый печально известный бордель Парижа.
Он машинально жестикулирует, произнося заученный текст. Говорит, что во время оккупации это было любимое место отдыха нацистского руководства, но сейчас здесь просто склад.
Похоже, из всех четверых вопросы есть только у меня, я пытаюсь найти какую-то зацепку. А в Сорбонне интересуются этими местами? Изучаются ли проблемы проституции?
Матье прилежно объясняет, что проституция во Франции законом не запрещена. Теперь штрафуют только клиентов.
Идем к следующему объекту. Улицы становятся кривыми и темными, и Матье включает фонарик. В моей голове мелькают кадры из фильмов ужасов. Девушка приезжает в Париж. Девушка связывается с местными. Местные нападают! Что я здесь делаю?! Что здесь делала Анжела? Она явно хотела, чтобы я нашла чек — не зря же на нем солнце и луна. Про эту экскурсию ничего нет на сайте «ТрипАдвайзор» [47]. Нашелся один-единственный отзыв на французском сайте, насчет того, что «парижане приятно проведут время».
Матье останавливается перед покосившимся трехэтажным зданием, похожим на заброшенный жилой дом.
— Перед нами — знаменитый дом для девочек мадам Трюдо.
Матье опять включает режим автопилота и бубнит заученный текст. Мне трудно понять, что он говорит, лишь иногда проскакивают знакомые нецензурные слова. Видимо, без них историю заведения не расскажешь.
Мы идем дальше, на звук голосов, музыки и звона стаканов. Матье сообщает, что мы приближаемся к финальной части нашей программы, и подростки оживляются, начинают похихикивать и подтягивать джинсы.
Мы гуськом пробираемся сквозь толпы нарядно одетых людей, которые заполонили все тротуары. Я замыкаю шествие. Сигаретный дым смешивается с запахом сладких коктейлей, окутывая нас со всех сторон.
Матье кивает здоровенному вышибале возле клуба, в который стоит очередь из молодых и красивых людей, жаждущих попасть внутрь; нас впускают без разговоров. Матье подводит нас к барной стойке. Сквозь толпу извивающихся тел видны фотографии хищных женщин, и я узнаю красноглазого бармена с татуировками.
— Извините, — кричу я по-французски, — но в этом вашем туре вы показали всего два объекта!
Матье качает головой и показывает на свои уши. Он протягивает нам по рюмке чего-то зеленого, и сам тут же выпивает одну. Подростки следуют его примеру, но я подозрительно смотрю на рюмку в своей руке, чувствуя, как мое сердце бьется в ритме музыки.
Матье ухмыляется.
— Это чтобы расслабиться, — кричит он по-английски. Он жестом показывает, что надо выпить, и потирает живот, обтянутый рваной футболкой с надписью «Айрон Мейден» [48], будто проглотил порцию теплого супа.
— Расслабьтесь. Сейчас будет еще одно место. Выпейте — это часть экскурсии.
Я пытаюсь спорить с Матье, говорю, что не подписывалась на алкоголь и не обязана его пить, но он скрещивает руки на груди.
 
— Часть экскурсии, — снова повторяет он. — Без этого нельзя.
— Это нечестно. Противозаконно.
Он качает головой, показывая, что не понимает.
— Черт побери! — Не видя другого выхода, я делаю глоток. — Ну вот. Доволен?
Напиток ужасно горький. В чем смысл этой дурацкой экскурсии? Почему Анжела была готова выложить пятьдесят евро за часовую прогулку по подворотням и рюмку какой-то зеленой горькой микстуры, от которой у меня вдруг закружилась голова и защекотало внутри? Это же «Зеленая фея». Как в одном из любимых фильмов Анжелы, «Мулен Руж», — это абсент. Но вместо музыкального номера из кино перед моими глазами возникают образы мертвых тел, которые я видела на этой неделе.
Я возвращаю пустую рюмку Матье. Он протягивает другую, уже наполненную, но я отрицательно качаю головой.
— Нет.
Он подмигивает и наклоняется к моему уху.
— Тебе нужно… побольше расслабиться.
Подростки, получившие только по одной порции, недоуменно переглядываются. Как только Матье отворачивается, я быстро отдаю свою рюмку одному из них, рыжеволосому парнишке.
Когда мы выходим из бара и прокладываем себе путь сквозь толпу, цвета кажутся ярче, воздух гуще. Глоток абсента обостряет мои чувства, его яростное пряное послевкусие продолжает покалывать язык. Мы снова проходим через кирпичный двор и сворачиваем в уже знакомый нам переулок.
Уже даже не помню, когда последний раз употребляла алкоголь, и успеваю ощутить удовольствие, прежде чем меня охватывают угрызения совести. Мы идем мимо толп гуляющего народа, и кажется, теперь мне понятно каждое произнесенное слово. Хотя я до сих пор не понимаю, что делаю здесь. К тому же, с моей чувствительностью к алкоголю, у меня шумит в голове.
Матье останавливается переддверью без надписи, которую я в прошлый раз не заметила, открывает ее, и мы оказываемся в тесной прихожей. Оглянувшись, он закрывает дверь. Пол здесь земляной, за исключением круглого металлического люка. В груди отдается вибрация басов из соседнего клуба, лампочка над головой помаргивает — то ли действует абсент, то ли плохая проводка.
Панель в металлической двери перед нами сдвигается на пять сантиметров влево, и появившийся в щели круглый глаз оглядывает Матье, а потом остальных, чуть дольше задерживаясь на мне. Потом панель закрывается, зато отодвигается засов, и дверь со скрипом отворяется, пропуская нас внутрь. Матье и ребята проходят первыми. Я — позади. Абсент немного притупляет чувство опасности, но я все равно оглядываюсь, нет ли кого-нибудь еще за моей спиной. Вдруг этот кто-то следил за мной на протяжении всей экскурсии и теперь тоже идет сюда. Но я гоню эти мысли прочь. Может, это просто французская версия бара времен сухого закона, вроде того, где мы как-то были с Анжелой в Сан-Диего.
В темном фойе, оформленном в стиле квартала красных фонарей сороковых годов прошлого века, нас встречает седая женщина. Два старинных кресла и стол с вырезанной на нем шахматной доской занимают почти все помещение. Женщина предлагает сдать вещи. Тяжелые мешки под темными накрашенными глазами придают даме зловещий вид, наводя на мысль, что вещи могут и не вернуть. Лампа за ее спиной отбрасывает на стены глубокие тени, придавая сцене еще большую мрачность. Женщина достает из кармана пять билетов и предупреждает, чтобы мы их не потеряли.
Когда очередь доходит до Матье, она что-то говорит ему, понизив голос и бросив на меня косой взгляд. Они начинают о чем-то спорить, причем она смотрит в мою сторону. Я слышу слово «американка», но женщина недоверчиво качает головой, тряся пучком жестких волос. Звучат слова «торговля людьми», «полиция» и даже «Организация Объединенных Наций». Потом она быстро подходит ко мне.
— Вы из полиции?
Она сверлит меня взглядом, надеясь, что я дрогну.
Я отрицательно качаю головой.