Пропавшая сестра
В нос ударяет резкий запах ванили, и я захожусь кашлем. Директор мрачно произносит:
— Поверьте, этот запах не самое худшее.
Присев, он с силой тянет ящик, выдвигая его полностью. Белая хлопчатобумажная простыня прикрывает труп. Холод замедляет разложение, но запах смерти щекочет ноздри, волоски на шее встают дыбом.
Когда я опознавала своих погибших родителей, это было через стекло, в присутствии полицейских. Далеко не столь интимно. Снова всплывают вопросы, которые я гнала от себя с того момента, как вошла в квартиру Анжелы. Как ей там? Холодно? Тепло? Спокойно? Счастлива ли она?
Директор поворачивается ко мне и наклоняет голову.
— Оставлю вас.
Щелчок двери оставляет меня один на один со смертью. Я смотрю на проступающее под простыней тело. Во рту появляется металлический привкус.
Может быть, это Анжела. Или кто угодно. Мы с Анжелой чуть выше среднего роста, 167 сантиметров, среднего телосложения. Я немного тяжелее в бедрах, а у нее побольше грудь. Но этого, кроме нас двоих, никто не замечал.
Есть ли на теле Анжелы особые приметы? Вопрос Валентина звенел у меня в ушах еще несколько дней после нашего телефонного разговора вместе с моей заикающейся ложью: «Я… я не знаю».
Конечно, я знаю. У нас с Анжелой есть одинаковое родимое пятно. На самом незаметном месте, которое могут видеть лишь самые близкие.
Я поднимаю простыню, чтобы заглянуть под нее. Отвращение к трупу борется с ужасом узнать в этом теле Анжелу. Мерный гул вентиляции вдруг замолкает, и воцаряется гнетущая тишина. С запахом ванили смешивается запах гниющего размокшего хлеба. Я резким движением отбрасываю простыню. Передо мной открывается пепельно-серая плоть, пятнистая от длительного нахождения в воде, объеденная рыбами. Тут и там отсутствуют куски кожи, один сосок отгрызен наполовину. Свалявшиеся космы темных волос доходят до локтей. От лица почти ничего не осталось. Ухо, которое когда-то было проколото несколько раз от хряща до мочки, висит на одном лоскуте кожи. Губы исчезли, обнажив ровные белые зубы. Глаза, к счастью, закрыты. Я не собираюсь проверять, какого они цвета. Волбу над темными бровями зияет дыра. Огнестрельное ранение.
Приближаюсь к самому важному месту, и на меня как будто сваливается вся тяжесть мира. На запястьях и лодыжках видны следы веревок. Перед смертью ее связали. Я останавливаю взгляд на бедрах. Лобковые волосы выглядят совершенно нормально, и, из уважения к бывшей обитательнице этого тела, я мысленно отстраняюсь от того, что собираюсь сделать.
Я просовываю два трясущихся пальца между колен трупа, чтобы немного раздвинуть бедра. Передо мной открывается бледная дряблая плоть, но размокшая сморщенная кожа на внутренней стороне правого бедра абсолютно чиста. Нашего с Анжелой родимого пятна в форме точки с запятой там нет.
Я делаю два гигантских шага назад и, ошеломленная, соскальзываю на пол. От шока глаза широко распахиваются, и что-то странное поднимается к горлу. Звуки пузырятся в нем, булькая, как газировка. Содрогаясь, я зажимаю руками рот, но это не помогает. Несмотря на все усилия, меня разбирает истерический смех.
Анжела всегда боялась того, что нас будут путать, хотя и хотела, чтобы мы были самыми близняшны-ми близняшками. В колледже она носила длинные хипповские платья, ради контраста с моими джинсами и футболками, но подбирала похожие цвета. Распускала волосы, потому что я свои закалывала. Она так старалась быть не похожей на меня, пытаясь одновременно разделить и соединить нас.
И вот теперь эту незнакомку с обгрызенными рыбами сосками приняли за мою сестру. Я смеюсь сквозь слезы, уткнувшись лицом в ладони, дрожа от осознания главного: она жива!
— Мадемуазель? — директор приоткрывает дверь.
— Секундочку, — откликаюсь я и встаю, чтобы укрыть простыней чей-то труп, еще несколько секунд назад казавшийся мне родным. Я расправляю простыню, словно застилая постель. Кто эта девушка? А ведь Себ уже опознал ее как Анжелу… Я смотрю сначала на левую, потом на правую лодыжку и, наконец, нахожу татуировку, о которой он упоминал. Близнецы. Римская цифра «два», изогнутые линии вверху и внизу — астрологический I знак Близнецов, — тоже изрядно пострадавшая от пребывания в воде.
А что, если она удалила родимое пятно лазером? Насколько здесь популярна татуировка со знаком Близнецов?
Детали. Теперь все это просто детали. Главное, что Анжела жива. Ее нет в морге. Сообщение на доске — правда. Она жива и от кого-то скрывается.
Однажды в старших классах я позаимствовала у Анжелы красную юбку и пошла в ней на собеседование. Сестра присылала мне угрожающие эсэмэски: не смей, я тебе не разрешаю! Но я все равно это сделала. О чем потом сильно пожалела.
Нечто подобное повторяется и теперь. Она недвусмысленно заявляет мне, что я не должна верить никому, даже директору морга.
При виде меня Пак расцепляет скрещенные на груди руки. Устремив на него печальный взгляд, пока не кончилась храбрость, я заявляю:
— Да. Это Анжела.
Его глаза превращаются в две щелочки.
— Как вы уверены?
Теперь его слова звучат сухо и отстраненно.
Я не нахожу, что ему ответить. Анжела должна была знать, что первое, что я сделаю по приезде в Париж, — это приду в морг освидетельствовать ее тело. Она могла убедиться в этом на примере наших родителей. И оставила два послания, предназначенных только мне; явно не для того, чтобы я делилась ими, тем более в официальных документах. Ведь так?
Я делаю вид, что смахиваю слезинку с глаза:
— Уверена. Я должна что-то подписать?
Пак не двигается с места. Он поджимает губы. От безжизненного света у меня стучит в висках.
— Мсье?
— Мисс Дарби, это тело… как воздушный шарик. В это тело… стреляли, когда оно было уже мертвый. Татуировку сделали после смерти. Как вы уверены?
Я не опускаю глаз, стараясь не выдать волнения. Инспектор Валентин ничего не говорил о посмертной татуировке и выстреле в голову. Зачем кому-то делать татуировку и стрелять в мертвое тело? И почему инспектор Валентин это утаил? Хочет подловить меня на лжи?
Уверенность, которую я чувствовала всего несколько минут назад, уже полностью улетучилась, но отступать теперь поздно. Если Анжела решила не сообщать полиции, что жива, значит, на то есть причины. Нужно все выяснить.
— Я абсолютно уверена, что это Анжела.
Директор морга картинно вскидывает руки, разворачивается и выходит. Я следую за ним. Мы снова проходим сквозь двойные двери в залитый мертвенным светом коридор и, наконец, вновь оказываемся у него в кабинете. Он быстро обходит стол, хватает какую-то папку и сует ее мне в руки. Открываю. Вверху первого листа значится: «Identification du corps» [16], потом несколько абзацев на французском, а в самом низу — место для подписей свидетелей. Себастьян Брони поставил свою подпись девятого июля, две недели назад.
— Вы понимаете, что вы подписываетесь? Колючие глаза шныряют из стороны в сторону.
Из всего текста я понимаю только одно предложение:
Се cadavre est celui de MADEMOISELLE ANGELA DARBY.
Это тело мисс Анжелы Дарби.
В маленьком кабинете Пака стоит звенящая тишина. Масштаб того, что я собираюсь сделать, давит на меня, как потное шерстяное одеяло. Эта подпись, по сути, закроет дело об исчезновении моей сестры. Зачем ей нужно, чтобы расследование прекратили? Что напугало ее до такой степени, что она предпочла остаться «мертвой»? В голове всплывают записки:
Жива. Не верь никому.
Божественное расследование.
Возможно, еще придется пожалеть об этом решении, но сейчас я твердо уверена, что делаю то, что нужно Анжеле.
— Да. Я подпишу. Можно ручку?
Я протягиваю руку через стол Пака и беру из керамической кофейной чашки ручку. Пак, отчаявшись, переходит на французский язык и продолжает увещевать меня, но я не слушаю.
Остается только попытаться выведать что-то у Валентина, ничего ему не говоря.