Большевики по Чемберлену<br />(Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг. Том ХХХ)

Попадья с ахами и охами то пробовала считать деньги, то заглядывала в письменный стол и оглядывалась на шкаф…
Милиционер терпеливо ждал, пока она успокоится и сел писать протокол.
Вагонетка, хорошо разыгрывая свою роль, волчонком сидел на стуле, куда его ткнул милиционер, и исподлобья смотрел на пол.
Протокол, в котором значилось, что бежавший из детского дома и дважды уже отбывший наказание за домашние кражи беспризорный Селиван Подлетов, 16 лет, произвел такую-то кражу и при таких-то обстоятельствах арестован. Подписала прислуга.
Милиционер повел Вагонетку, по его словам, в участок.
Но за первым же углом и он, и арестованный залились смехом и поспешили к Граудину.
  
Фокусы конспирации
 
Члены организации «Батальона всех за всех» возбужденно готовились. С часу на час они теперь должны были ждать призыва для отправки в дальний путь.
И скоро этот призыв последовал.
Пионерский оратор, широкоскулый с маленькими глазками вожатый Егор Чекарев уже объявил своей матери, уборщице кооперативного магазина, о том, будто он намерен мобилизоваться добровольцем во флот на подводную лодку и, напугав ее обещанием утопиться, если она будет отговаривать его, довел своими аргументами до того, что огорошенная женщина не только боялась после этого пикнуть сыну о его безумной затее чтобы то ни было, но дала себе зарок не говорить об этом также никому другому.
Мать приняла за чистую монету выдумку о флоте.
Рано утром, после того как Ерка убил ее своим сообщением, она собралась в магазин, вытирая слезы и спеша спрятать глаза от дома на службе. Шла она, не евши, а Ерке оставляла на полочке последний кусок хлеба, как будто намереваясь тронуть сына самопожертвованием.
Ерка, заметив это намерение матери, вскочил с сундука, на котором еще ежился после первых просонок, и истерически попробовал прикрикнуть:
— Еще новости, — чтобы не евши работать! Я лучше сдохну, а не буду все одно есть хлеб, увидишь! Если ты не ешь, то и я не буду… Я не лучше тебя. Возьми половину хлеба себе. Подкидывальщица!
Но «подкидывальщица»-горемыка, видевшая когда-то лучшую жизнь, отчаялась в человеческой доле для себя и не хотела, чтобы мальчуган остался до следующего дня голодным. Напустив на себя грубость, она осадила малыша.
— Не выкомаривай на прощанье еще! Довольно что одним порадовал мать. Мучитель!
Ерка осекся, почувствовав, как у него защемило что то на душе, когда он увидел у матери слезы, и сел на сундук.
Мать еще раз взглянула на него, буркнула что-то о помощнике-сыночке и вышла.
Ерка посидел немного. Когда он почувствовал, что хочет есть, он взглянул на остаток лежавшей на полочке булки, но только досадливо хлопнул глазами, свирепо начал одеваться, а затем схватился за книжку, предварительно заперев дверь, за которой начинался шум являвшихся к печке для стряпни женщин.
Каморка выходила в кухню. Половина женского населения всего дома в течение дня толкалась возле Еркиной двери.
О, как не любил это обывательское соседство пионер!
Только что успокоился и сосредоточился на занятии Ерка, как в кухню вошел встреченный ироническими взглядами какой то салопницы с яичницей и советской дамы с шипевшей в кастрюле бараниной, пожилой житель чердака, заштатный захудалый музыкант, являвшийся полупокровителем Еркиной матери.
Ерка, сталкиваясь с этим типом, догадывался о зависимости его матери от чердачного квартиранта и кажется только ждал случая, чтобы публично излить против него свою ненависть.
А нищеватый, но привязчивый музыкант, чувствуя что от беспокойного пионера ему может влететь, старался не попадаться Ерке на глаза, если не вынуждала к этому необходимость.
Но разве знаешь, где упадешь?
Музыкант, рассчитывая спозаранок застать Еркину мать, стукнул тихонько в дверь, откуда слышалось какое-то бормотанье.
Бормотанье стихло.
Музыкант еще раз стукнул.
— Кто?! — рявкнул вопросительно Ерка, высовывая голову.
— Ма…ма дома? — пролепетал испуганно музыкант.
— Кобель! — вышел из себя Ерка. Маму ему надо. Нету! — хлопнул он дверью.
 
Музыкант отпрыгнул, испуганно схватившись за нос и пробуя его целость, но, услышав, как прыснули от смеха стряпавшие возле печки женщины, юркнул с кухни.
Ерка раздраженно уставился в книжку, по которой доучивал заданный Партаб-Сингом урок языка индустани. От злости его потянуло к булке. Но, скрипнув зубами, он отвернулся от нее и снова принялся за зубрежку.
Но только что успокоился он и прозубрил несколько диалогов, как в кухне снова, раздался шум и возле его дверей заговорило несколько человек.
В дверь забарабанили.
— Кто?! — взбеленился Ерка, подскакивая к двери.
Перед порогом оказалось около десятка комсомольцев и пионеров.
Сразу Ерка успокоился и отступил от двери, давая дорогу ребятам, которые ввалились в комнату и загородили порог.
— Едем? — догадался и спросил торопливо Ерка, засовывая в карман книжку и волнуясь.
— Едем! — ответил Горячев.
— А еще кто едет?
— Все едут… Марсельезец, Шевердин, Ключиков…
— А где другие?
— Часть уже на вокзале… Засели до вечера в пакгаузе, чтобы ночью незаметно погрузиться. Никто не знает, что мы едем. Петряк и Стремяков собирают ребят в Хамовниках… Скорее собирайся, нас еще ждут индианки, которых мы должны захватить. Бери вещи да пойдем…
— А что надо брать?
— Что хочешь.
Чекарев оглянулся, и его рука непроизвольно потянулась к булке. Одновременно его взгляд упал на карточку матери. Он вдруг отдернул руку и присел, глотая слюни и медля.
Ребята с недоумением переглянулись.
— Да он, братцы не шамал уже три дня и хлеб оставляет матери, — догадался Горячев. — Говори, старая галоша, кризис у мамахи?
Ерка беспомощно кивнул головой.
— Мать пошла, не евши… Если хлеб возьму, вечером ей, хоть сдохни… Лучше пусть хоть немного поест.
— А ты?
— Увидим.
— О, черт! Возьми у нас, мы тебе соберем целкаш, оставь его матери, да идем скорее…
Орава ребят стала вываливаться из комнаты.
Ребята двинулись к Варварским воротам, у которых на бульваре их группу должны были ожидать отправлявшиеся с отрядом индианки-танцовщицы.
У парней было повышенно-выжидательное настроение, как будто они искали и не знали, в чем излить свое возбуждение. Но случай тут же представился.
Только что стали они подходить к бульвару, как к ним навстречу возбужденно выбежал барабанщик одного из звеньев, Гришка Сластен, искавший ребят.
— Товарищи! — подскочил он. Полдюжины нэпачевских лоботрясов с биржи пристали с сальностями к индианкам и не отстают… Хорошо, что вы пришли, пойдемте скорее. Вон мильтон! Гей!
Чекарев и Вагонетка, переглянулись.
— Милиционер пускай стоит. Мы без него загаем хулиганов. Айда!
И ребята ринулись на бульвар. Они обежали часовенку, из которой выливались богомольцы на улицу перед бульваром.
— Товарищ, глаза на бок! — скомандовал весело Вагонетка, пробегая мимо постового. — Не пускай никого на бульвар мешать нам, мы у буржуйчиков подавим немного икру… Они обижают женский пролетариат.
Милиционер, взглянув на бульвар, только теперь увидел там окруженных несколькими молодыми спекулянтами двух восточно наряженных девушек, которым баричи в шляпах и при тросточках загораживали дорогу, когда те пытались выйти из их круга.
Девушки очевидно были уже доведены хулиганящими франтами до слез.
Он выжидательно насторожился, и от изумления мотнул головой, глядя на «сыпанувших» туда ребят.
Ерка Чекарев опередил всех сорванцов в красных галстучках и только успел крикнуть столько же в поощрение себе, сколько и догонявшим его партнерам:
 
— Тах-тах! С пылу, с жару по пятачку за пару! Бу-бух! И он со всего разгона бухнулся головой под ноги нескольких молодых франтов, чувствовавших себя на бульваре, как дома, свалил одного из них тяжестью своего тела, а другого дернул за ноги, когда падал сам, так что биржевик, дрыгнув раза два мелкими шажками, загудел прямо на своего партнера.