ЭТНОС. Часть третья — "Стигма" (СИ)

Поэтому, когда она сказала сакральное: «Дорогой, я, кажется, беременна!» — мы были чертовски рады этому.
— Уи-и-и! Ы-ы-ы! — как в детстве завыла в восторге Нагма. — А-а-а! У меня будет братик! Или сестричка! Катька, это так здорово, обалдеть!
И, присев на корточки, обняла её за талию, прижавшись ухом у животу.
— Я что-то слышу! Там кто-то есть!
— Это… хм… кишечная активность, — пояснил я. — Подожди месяцев пять. Кстати, надо устроить внеплановую инспекцию дворцовой клинике — что там у нас с сопровождением беременности?
* * *
Катрин — прирождённый лидер, и даже в здешнем патриархальном обществе проблем с субординацией не возникает. Она велит — все подчиняются. Но, к сожалению, она, как и я, не имеет экономического образования, не знакома с социальными теориями и не располагает инсайдерскими данными о техническом прогрессе. Поэтому те шесть лет, что я отсутствовал, она решала проблемы как могла, изобретая велосипеды и подпирая их костылями. И я никак не могу её за это упрекнуть, потому что моё возвращение ничего в этом плане не изменило. Увы, у меня не завалялось рецептов счастливого будущего.
Мне доводилось слышать, что в государственном управлении быстро принятое решение ценнее оптимального. Поэтому в управленческих структурах больше людей решительных, чем образованных — многознание ведёт к лишним рефлексиям из-за чрезмерного спектра вариантов. С этой точки зрения, Катрин справилась на отлично — она никогда не терзалась вопросом «Правильно ли я поступаю?», без сомнений раздавала приказы и стоически принимала последствия.
Так, быстро убедившись, что внедрённая группой Мейсера планово-директивная модель без них не работает, Императрица решительно натянула вожжи, разворачивая карету государства на более ухабистую, но зато понятную дорогу коммерциализации. Карету с разгона затрясло, во все стороны полетели детали, но потом скорость упала и все как-то притерпелись. Лишившись инструментов прогнозирования спроса и ответного планирования производства, Катрин разрешила частную инициативу, которой мы все эти годы не давали голову поднять, не желая поощрять создание конкурентных структур. Государственная система распределения везёт не то, не туда, не тем путём, не в то время? Отдаём это на концессию частнику. Он кошельком заинтересован в результате и привезёт тот товар, который нужен именно здесь и сейчас, чтобы его купили. А если не справится, не угадает, то его место займёт более умный и предусмотрительный. В теории это выглядит безупречно, на практике — куда хуже (Джулиана, помнится, говорила, что саморегуляция рынка — опасная иллюзия), но поначалу узкие места удалось как-то расшить. Помимо корпорации графа Морикарского, которая фактически является неформальной государственной структурой, создавались параллельные финансово-товарные потоки. Это позволило отчасти справиться с дефицитом и дисбалансами снабжения, но породило проблемы другого рода.
Графский ВИНК (Вертикально Интегрированная Компания) закладывался под немонетарную логику работы. Являясь крупнейшим в стране производителем, владея львиной долей производственных мощностей и ключевыми технологическими компетенциями, располагая уникальными логистическими ресурсами и гигантской кадровой базой, моя корпорация была… убыточной! Строго говоря, её вообще нельзя рассматривать с этой точки зрения, потому что, хотя продукция продаётся за деньги, корпорация не является коммерческим предприятием. Как объяснял мне Фред, главное отличие в целях: коммерческая компания имеет цель заработать денег своим владельцам. Графство Морикарское имеет другую цель — развитие Меровии и её ускоренное продвижение по пути прогресса. С этой точки зрения преобладание расходов над доходами не является убытком, потому что, теряя материальные активы, корпорация получает нематериальные. Например, обучение детей до трудоспособного возраста грамоте и профессиям не окупается, если не превращать их затем в пожизненных полурабов, как японские дзайбацу. Выпускники «Михайловских ученичеств» получали после выпуска распределение на предприятия концерна, но оно не было жёстко обязательным, и работали они там за деньги. Часть из них всё же уходили (в том числе, увы, и к заграничным конкурентам, что уже конкретный недосмотр), и даже те, кто потом работал на нас, всё равно не отбивали вложения — вырастить ребёнка с года до шестнадцати, всё это время его кормить, учить, лечить, одевать и следить, чтобы он от молодой дури не натворил глупостей, — дорогого стоит. А потом он всё равно работает за зарплату, так же, как пришедший с улицы. Компания теряет на этом кучу денег? — Да. Но Меровия получает здоровое, неглупое, образованное и квалифицированное население. Вне нашей системы интернатов большая часть этих молодых людей просто умерли бы во младенчестве, а остальные угробились над сохой, превратившись в стариков к сорока. А так мы имеем многочисленное поколение, которое является трудовым ресурсом несравнимо более высокого качества, чем были их родители.
 
И это всего один пример. Точно так же граф Морикарскийtm (зонтичный бренд) вкладывается в здравоохранение (отчасти бесплатное), разведку и разработку месторождений (включая те, которые не нужны прямо сейчас, но пригодятся в будущем), в строительство жилого фонда в новых городах (хотя он по большей части будет предоставляться за символическую плату работникам), развитие железнодорожных путей (не только к своим предприятиям), адаптацию и социализацию аборигенного населения Юга (не будут стрелять из кустов — уже радость) и так далее. Коммерческое предприятие это привело бы к банкротству, но графские — негласная часть государства. А государство, как уверяла меня Джулиана, обанкротиться не может.
Ну что тут сказать? Возможно, Меровия станет первой…
 Глава 3. Скромные и смиренные 
— Не, пап, замуж я не ходок! — смеётся дочь. — Не за кого. Однажды чуть было бес не попутал, но вовремя опомнилась.
— И кто был этот счастливчик?
— Тьфу на него. Из портковских головорезов, не местный. Лет тридцати, но обаятельный. Я почти повелась.
— И что не так?
— У него оказалась скво с ребёнком. И он заявил, что она «не считается». Я сказала, что он сам тогда «не считается», мудила. И выгнала его к чертям.
— Правильно сделала, — одобрил я.
— А местные, пап, все душные до невозможности. Я для них падчерица Императрицы и дочь дико богатого графа. В женихах могу как в сору рыться. Но не хочу. Они все пафосные, унылые, тупые и моются редко. Если вообще моются.
— Все?
— Все-все, не сомневайся даже. Если тут и есть нормальные, то хрен их кто ко мне подпустит.
— Вот она, судьба богатой наследницы.
— И не говори, пап. Никогда уже не буду уверена, что им нужна я, а не приданое. Одиночество, похоже, моя судьба.
— Печально.
— Да не, не очень. Я много работаю и много рисую. У меня есть художественная школа, где я учу девочек, и даже картинная галерея со свободным входом. Большое такое здание в центре, сходи как-нибудь. Там самые большие в этом мире стеклянные окна, с Юга стекло везли! У меня есть ты и Катька. И братик родится.
— Или сестричка. Узи тут нет.
— Или сестричка, — согласилась Нагма. — Тоже неплохо. Не, пап, мне норм, в целом. Я лучше так. Ну, не рожу тебе внука, подумаешь. Вон, у меня женский интернат под патронажем, три сотни девчонок из простых. И пансион благородных девиц, там юных баронесс целый выводок. Выращу вам поколение феминисток, попляшете тогда!
— Не надо, феминистки все страшненькие.
— Фу быть гендерным шовинистом, пап. Здесь очень не хватает хотя бы приблизительного равноправия, серьёзно. Чтобы женщина без мужа не была недоразумением.