ЭТНОС. Часть третья — "Стигма" (СИ)

— Я так и думала. С той ночи Аллах не смотрит моими глазами. Наверное, мы исчерпали его терпение.
— Это просто какие-то дурацкие фрактальные штучки. Теконис бы объяснил, наверное. Не воспринимай близко к сердцу.
— Наверное, было бы лучше, если бы тот Чёрный меня убил.
— Не говори ерунды, — рассердился я. — Если бы не ты, Катрин бы умерла пятилетней. У меня не было бы жены, которую я люблю больше жизни, детей, тебя и внука — которых я люблю не меньше. Я готов драться за это до конца и дальше. И я никому никого из вас не отдам! Никогда!
— Ты такой упрямый, пап… — Нагма подошла и обняла меня. Впервые с тех пор, как убили её мужа. Я застыл, боясь спугнуть этот хрупкий контакт. — Мы же не виноваты, что такие, какие есть, правда?
— Агась, колбаса.
— Это мой агась!
— Твой. Пользуйся им почаще.
* * *
Казнь Джериса не сильно поправила международную ситуацию. В Багратии его сына считают законным наследником. Принц Варфин заочно водрузил себе на башку корону Калании, и, хотя она у него пока что виснет на оттопыренных ушах, всерьёз настроен мстить за отца. Очно короноваться ему негде, ведь Калания окончательно превратилась в «дикое поле», территорию без власти и даже намёка на какой-то порядок. Каждый барон сам за себя, и все против всех. Резня без цели и смысла, набеги друг на друга, на Меровию и даже на Багратию. Регион охвачен таким безумием, что мы не пытаемся его захватить, хотя смогли бы, наверное. Пусть сначала друг друга дорежут.
Война с Багратией и Киндуром потеряла в масштабе, но не в ожесточённости. Сил на крупные войсковые операции нет ни у нас, ни у них. Фронт не движется уже второй месяц, но если раньше это приводило к многолетним паузам для накопления сил, то теперь просто идёт бестолковое заваливание трупами нейтральной полосы. Когда кончаются снаряды, палят из ружей. Кончаются патроны — идут в штыковую. Атаки прекращаются, когда солдаты падают без сил, неспособные вылезти из окопа, но потом возобновляются снова. Это полное безумие. Глядя в синие глаза сына, я не удивляюсь: этот срез вошёл в коллапс, а коллапс и есть безумие. Я не могу это прекратить — даже если бы я отдал приказ об отводе войск, его бы, скорее всего, не выполнили. Армия превратилась в почти неуправляемую толпу одержимых убийством людей, так что пусть их порыв будет хотя бы направлен вовне, а не вовнутрь страны. На фронт подвозят еду и боеприпасы, туда потоком бредут добровольцы, и этот кровавый кошмар понемногу перемалывает себя сам, медленно, но безостановочно поглощая ресурсы и население страны.
На Юге вспыхнула гражданская война. Население Пригирота внезапно ушибло осознанием своей самости, и оно немедля поделилось на «северных ублюдков» (переселенцев из Меровии), «южных дикарей» (ассимилированных аборигенов) и «пришлых нахлебников» (иммигрантов из другого мира). Поделившись, занялось любимым делом — каждое сообщество назначило остальных виноватыми во всех бедах, после чего приступили к взаимному уничтожению. Изначально все три категории жителей были более-менее равномерно перемешаны во всех городах и посёлках. Это было сделано специально, чтобы не создавать диаспор, но теперь всё поменялось — «южному дикарю» с низовий Амазонки больше не рады у «северных ублюдков» в Претории. Волна погромов и изгнаний привела к тому, что Пригирот фактически раскололся на три части. На Юге, ближе к Нарнии, сконцентрировались аборигены. В районах, прилегающих к тоннелю, — северяне. А ближе к горам, в промышленном анклаве — переселенцы из погибшего среза. Последние оказались уступающими по численности индейцам, но превосходящими северян, но главное, они составляют абсолютное большинство среди технического персонала заводов. Поэтому их ополчение, в отличие от всех остальных, лучше вооружено и имеет прекрасное снабжение. Опираясь на это, они попытались захватить тоннель, потому что заинтересованы в поставках своей продукции. С этого момента «конфликт на национальной почве» перерос в полноценную гражданскую войну, и тоннель заблокировали. Разорённый войной Север остался без продовольствия, начался голод.
 
Из Нарнии на двух бронепоездах туда пробился Порток, притащивший с собой отборный корпус «команчей», но даже когда он отбил тоннель, поставки не возобновились. Всем не до урожая, слишком заняты резнёй. «Команчи» устроили реквизиции, выгребая зерно со складов и отправляя на Север, что вызвало новый виток насилия и не исправило ситуацию.
В нескольких областях вспыхнули голодные бунты. И они не прекратились даже после раздач продовольствия — крестьяне вооружались, уходили в леса, сами не вполне понимая, зачем они это делают, — в лесу уж точно жрать нечего.
Страна разваливалась и сыпалась сквозь пальцы несмотря на то, что я мотался из города в город, с завода на завод, с фронта на другой фронт. Днём и ночью, без перерывов и отдыха. Угрожал, уговаривал, гнал взашей и расстреливал. Авторитет графа Морикарского действовал даже в таких условиях. Люди на глазах приходили в разум и принимались действовать осмысленно, ситуация начинала выправляться. Но стоило мне уехать — всё ломалось снова.
Бронепоезд не гасил топки паровозов месяцами. Я отсыпался на перегонах и выматывался до потемнения в глазах на остановках. Андрий ездил со мной. Увы, в какой-то момент я понял, что не могу доверять даже Катрин — иногда я ловил взгляд, который она бросала на сына, потом переводила на дочь… Трёхлетнюю очаровашечку, чрезвычайно похожую на мать и совершенно ни в чём не виноватую. К Кате уже приходили церковники и говорили: «Да, ты спасаешь сына. Но его не спасти, он обречён. Взамен ты губишь не только свой мир, но и свою дочь…» Я выгнал их взашей, Катрин долго рыдала у меня на груди, но я не уверен, что она не сломается однажды. Нельзя ставить мать перед таким выбором.
Андрий — единственное, что хоть как-то примиряет меня с творящимся вокруг кошмаром. Восьмилетний сын, с которым мы всё его детство виделись урывками и на бегу, оказался умным, храбрым, волевым и не лишённым чувства юмора пацаном. Теперь мы проводим вместе свободное время, и это время прекрасно. Я читаю ему сказки и рассказываю серьёзные вещи, перед сном мы болтаем о том о сём, и нам не скучно друг с другом. Отличный парень растёт, мать его прекрасно воспитала. Катрин лучшая.
Я смотрю в его синие глаза и утверждаюсь в своём упорстве — нет, я никому его не отдам. Если мир не может сосуществовать с моим сыном, то в жопу мир.
* * *
Мы продержались почти год. Не знаю, сколько обычно длятся коллапсы, может, это и не рекорд, но для меня он прошёл, как для трюмного матроса на пароходе с дырявым днищем. Я света белого не видел, только метался туда-сюда, затыкая течи. Человек, которого я теперь вижу в зеркале, пугает. Какой-то безумный замотанный старик с лютыми глазами убийцы и непроходящим оскалом защищающего потомство хищника. За этот год я почти полностью поседел и с утра выгляжу небрежно оживлённым трупом. Но мне казалось, что я справляюсь. Что вот-вот. Что у мира силы кончатся раньше, чем у меня.
Война, которая сначала казалась бедствием, оказывается, была благом. Она сжигала агрессию и утилизировала безумных. Тот, кто однажды просыпался с мыслью «убивать-убивать-убивать», знал, куда идти, чтобы получить винтовку, патроны и цель. Таких было чем дальше, тем больше, но до поры окопов хватало на всех. Топливо для этого очищающего костра обходилось дорого — удерживать военные заводы от распада технологических цепочек, решать проблемы сырья и кадров было сложно, но я справлялся.
А потом война кончилась.
Возможно, мы даже победили, не знаю. Просто на ту сторону окопов однажды не подошли подкрепления. Иссяк поток людей и патронов, воевать стало не с кем. Я, замотанный текущими проблемами до потери себя, не сразу понял, что случилось, но люди, которым некого стало убивать, подождали, потом подождали ещё, а потом развернулись и пошли по домам. Это не было даже дезертирством, потому что на фронте давно уже были одни добровольцы, не приносившие никому присяги. Последний год это не было даже «фронтом», потому что никто не пытался его прорвать и наступать дальше. Просто место, куда люди приходят убивать друг друга. И вот это место сломалось, разочарованные пользователи взяли свои винтовки и разбрелись кто куда.