Роксана. Детство (СИ)

— Какое золото? — у мужика челюсть отвалилась. — Так не было же там ничего такого…
— Которое якобы утаил, — объяснила я. — Вот поэтому и сделали всё так, как сделали. И ты можешь спокойно спать ночами. Понял? Оставил себе монетку на память? Вот и хорошо.
Рассказывать об этом я, конечно же, не стала. Но уточнить, как оно в этом мире, следует.
— Десятину заплатить положено, остальное наше, — отозвалась Глафира. — Мы вчера пересчитали с Акимом. Там пятьсот семьдесят три орлана и сто восемьдесят шесть зубров. Вот и посчитай, сколько нам останется.
Не хило так остаётся на избушку-то А ведь ещё и в подполе что-то своего часа ждёт. Моё зелёное пупырчатое земноводное азартно потирало лапки.
  
Глава 18
 
Тепло наступило резко и сразу. Вчера днём ещё туман прятал солнышко и маскировал тепло в сырой хмари, а ночью вдруг что-то оглушительно хлопнуло. Так, будто недалеко взрывные работы проводили.
— Что это?! — подскочила, не в силах со сна сориентироваться, где я и что происходит.
— Ч-ш-ш-ш… — обняла меня тёплыми руками Глафира и стала убаюкивать, приговаривая тихо, — похоже, что река тронулась. Лёд треснул, завтра пойдём ледоход смотреть. Хочешь посмотреть, как лёд по реке плывёт?
— Хочу, — пробормотала я и вновь уснула.
Первая мысль после пробуждения была: «Ледоход!»
Как-то так случилось, что никогда в прежней жизни я этого явления вживую не наблюдала. В кино, даже в мультиках видела, но вот чтобы стоять на берегу и смотреть, как река несёт пласты расколовшегося льда — нет.
Поэтому я торопила домового и бабушку с завтраком, ела нехотя, капризничала. Вела себя как правильный пятилетний ребёнок.
В какой-то момент, поймав себя на такой мысли, даже испугалась: «Неужели тело берёт верх над разумом?». Но, немного подумав об этом, отмахнулась. Есть куда более интересное дело — ледоход.
Выйдя из дому, бабушка, цепко держащая меня за руку, повернула не на улицу, а в огород. Шли по меже, там, где грязи поменьше. По дороге Глафира проводила инструктаж.
— Роксана, от меня ни на шаг. К воде, как бы друзья тебя ни сманивали, не подходи. В толпу не лезь.
— Ба, ну что я, глупая, что ли? Вон и Дружок с нами, он не позволит, чтобы меня кто-то обидел.
Пёс бодро трусил следом. Было видно, что за те дни, пока меня не выпускали из дома, собакен соскучился. Он то и дело подходил поближе и подставлял крутой лоб для поглаживания. Княгиня, глядя на нас, рассмеялась.
— Боюсь, вы с псом сами кого угодно обидите.
Смеяться смеётся, а руку мою не выпускает. Понимаю и не обижаюсь. Сама на её месте так же поступила бы.
— Ба, а староста на берег придёт? — решила я во время прогулки не только развлечься, но и дело сделать.
— Должен быть. Редко кто такое зрелище пропускает.
— Ты его к нам для разговора пригласи. Надо по земле договориться, о доме спросить — можно ли выкупить, узнать о рабочих на поля и стройку, — напомнила я Глафире о планах, что в тетрадку писала. — На берегу о таком говорить не стоит. Разговор серьёзный, а вокруг шум, гам, толкотня.
И меня никто слушать не будет, могла бы дополнить к вышесказанному, но не стала.
— Неугомонная ты у меня, Ксаночка, — бабушка остановилась, поправила волосы, выбившиеся из-под капора, одёрнула пальтишко на мне. — Не устала? Пришли почти.
На высоком берегу реки собралось человек… эээ… много. Мужики кучкой стояли, о чём-то своём переговариваясь. Бабы же держались отдельно, некоторые с младенцами на руках, но больше тех, что головой крутили, наблюдая за неслухами своими — дети стайками носились вокруг. Девицы с парнями рядом, но чуть поодаль от взрослых. Переглядывались, хихикали, шутливо задирали друг друга.
Ещё одной, самой малочисленной группой стояли солидные дядьки. Урядника знаю, остальных нет, но могу предположить, что тусуются там староста и лавочник. С ними ещё какой-то дядька непонятный — вроде, как и в форме, но не военный. На шее у него на толстой цепи не то медальон с мою ладонь, не то знак какой. Рядом, но не с ними, худющий человек в форменной шинельке и фуражке, на самые уши надвинутой. Поглядывает на элиту, ухо в ту сторону как бы невзначай поворачивает, но в разговор не встревает.
 
— Ба, это кто? — подёргала Глафиру за руку и показала глазами.
— Бомонд местный, — скрывая усмешку, ответила княгиня. — Урядника нашего ты знаешь. Рядом, в полушубке распахнутом, староста Захар Гордеевич, подле него рид — батюшка Апполинарий. Он заезжал, когда ты болела. Молился за твоё здравие. Хороший человек. Умный, начитанный.
— Это который с медальоном? — уточнила я.
— Ксаночка, детка моя золотая, да какой же это медальон? Это знак Триединого, — шёпотом ахнула опекунша. — Подойдём под благословение, не забудь приложиться.
— Поцеловать, что ли? — мысленно сморщилась я, представляя, сколько губ уже мазнули по этому символу веры.
— Зачем целовать? Лобиком коснись и подумай что-то хорошее.
Ну если так, тогда ладно. Поблагодарю за всё, что мир этот мне дал: жизнь, Глафиру, Марфу с Тимкой, Дружка, Акима с его кладами.
— Обязательно приложусь, — пообещала я и спросила о других: — А те двое кто?
— В шинели почтарь Колумбий Львович. Он маг. Слабый пространственник. За шкатулку магопочты отвечает, чем невероятно горд. Видишь, отдельно стоит? Не желает с простым людом знаться. Толстячок — лавочник Капитон Иванович.
— Ты прям всех знаешь, — удивилась я. — А вроде из дому и не выходишь.
— Это сейчас так. А когда приехали, я металась от одного к другому, помощи искала, понять хотела, как жить теперь.
— Помогли? — спрашивала, понимая, что если и была поддержка, то незначительная. Иначе вряд ли я очнулась бы в настолько неприглядном жилище.
— Помогли, — Глафира вздохнула. — Староста сказал, у кого недорого можно молоко брать и яйца. Лавочник мешок муки привёз, картошки немного, да и по мелочи: крупы, соли, масла постного. Не даром, конечно, но и то помощь. Сама не донесла бы. Рид…
— … помолился, — фыркнула я.
— Помолился, — согласилась бабушка и погладила меня по плечу. — Побеседовал, утешил, велел надеяться. Мне после разговора с ним немного легче стало. Гневаться на жизнь перестала. И я ему за это благодарна.
— А почтарь?
Ответить Глафира не успела. Кто-то закричал:
— Тронулся! — и люд, стоявший на берегу, в единым порыве шагнул ближе к реке.
Когда мы подошли, я первым делом посмотрела на реку и не увидела ничего интересного. Лёд и лёд. Кое-где промоины разной величины, и только. Разочаровалась, вздохнула об обманутых ожиданиях и принялась вертеться, людей рассматривая. А сейчас, после крика, ещё раз на реку глянула.
Картина изменилась. Промоины вдруг «сломались», пошли широкими трещинами, и куски льда поплыли. Но не ровно, а тесниться стали, карабкаться друг на друга, словно посмотреть хотели, есть ли там дальше место, куда плыть.
Шум стоял невероятный. Лед трещал и шуршал, люди гомонили и кричали, наперебой с ними каркали грачи и вороны, одновременно взмывшие в небо с прибрежных деревьев. И всё это было не радостно, а тревожно, и хотелось или убежать, или спрятаться.
— Не бойся, лапушка, — прижала меня к себе Глафира, заметив мой страх. — Нас не достанет. А если хочешь, уйдём. Только к риду подойдём и со старостой поздороваемся. Приличия соблюдём и домой отправимся. Меня вязание ждёт.
Хотели было шагнуть в сторону группы влиятельных мужчин, но рид, заметивший нас, уже сам спешил навстречу.
— Уважаемая Глафира Александровна, Роксана, — склонил он голову, сдержанно приветствуя нас.
Мы с бабушкой синхронно присели в книксене, а потом поочерёдно подошли под благословение. Первой опекунша. Я во все глаза смотрела на последовательность действий, чтобы в точности повторить ритуал. Глафира приблизилась, склонила голову к приподнятому священником амулету, замерла на несколько секунд.