Учитель моей дочери (СИ)

Мощная фигура накрывает меня сверху, и жесткие губы нападают на мой рот, заставляя стонать и жмуриться. Он сильный, он мужественный и самый горячий в мире. Он идеальный. И сквозь дрожащие ресницы я вижу, как резко мой плохой учитель освобождается от одежды, как скидывает куртку и ботинки, расстёгивает рубашку, бешено двигая руками. Высвобождая из одежды и меня.
Он смотрит с восхищением, он жадно целует. Длинные, красивые пальцы ложатся на мои колени, с усилием раздвигая их. И я не смею возразить ему, потому что не случалось со мной ничего лучше, чем его крепкие и немного шершавые руки. Они оставляют на коже отпечатки, неистово яркие, до синяков и царапин.
Так хорошо, когда кожа о кожу, когда резкие вздохи и стоны. Когда по ощущениям летишь до луны и обратно. Старая кровать устало скрипит, она слишком дряхлая для нас двоих, но мне наплевать, я хочу всего и сразу.
Сверкнув серыми глазами, Тихонов наклоняется ниже, к животу и ещё дальше — к развилке бёдер, и его язык с каким-то почти болезненным удовольствием слизывает с меня мои же собственные соки. И это за гранью. Снова и снова, губя наслаждением, убивая немыслимым кайфом. И я приподнимаю бёдра ему навстречу, выгибаясь дугой, умоляя продолжать этот дикий массаж губами и языком.
Тихонов и его умелый рот на моём самом чувствительном месте дарят невыносимо острые моменты, заставляющие орать и метаться по постели. Путаться пальцами в его длинных волосах и придавливать к себе, бесконечно ползая по грани. Умоляя позволить упасть и разбиться. Упрашивая дать мне кончить.
Но Лёша не даёт, он резко приподнимается и, чувствуя мою несдержанность и сумасшедшее желание, помогает себе рукой, раскрывая меня для себя, открывая вход и проникая на всю длину.
И это так правильно, так глубоко и полно, что я нелепо охаю, вцепившись в него, как в ствол дерева: крепко, сильно, руками и ногами. Он ритмично раскачивается, задавая такой идеальный темп, что перед глазами почти сразу искрятся звёзды.
Чем больше я переживаю драмы и боли, тем слаще наше соитие. Тем сильнее наш союз, и глубже мы наслаждаемся друг другом.
— Ты охренеть какая горячая, — выдаёт он вовсе не педагогически, возбуждая сильнее.
Тихонову нужно больше времени, но вот что удивительно: во время первого мощного взрыва удовольствия под ним, меня как будто ставят на паузу. И пока он продолжает играть свою музыку, тараня меня до основания, я теряюсь в ощущениях. Желание нарастает с новой силой.
И вновь начинает трясти, я кручусь и кусаюсь, я плачу, я цепляюсь за его плечи, ору так громко, что у нас обоих закладывает уши.
— Моя, — шепчет Тихонов, хватая мои губы, воруя поцелуи, закручивая нас обоих в одеяло, ещё сильнее сплетая наши размякшие после оргазма тела, — je ne te donnerai à personne (фран. никому тебя не отдам — примечание автора).
  
Глава 17
 
Мы сидим совершенно голые на кровати. Обнимаемся. По телевизору идёт старая французская комедия. Фоном мелькают чёрно-белые картинки. Куда-то бежит серьёзный и от того ещё более забавный Луи де Фюнес. Я отдыхаю после очередного раунда страсти, откинувшись на Лёшину грудь и ощущая себя полностью удовлетворенной. Он ласково массирует мои плечи. Иногда тянется к бокалу на тумбочке и поит вкусным сладким шампанским. Какими бы ни были его намерения, только рядом с ним я теперь ощущаю себя по-настоящему счастливой. В данный момент я просто обожаю эти секунды, полные тягучей радости. Пряные, вкусные, горячие минуты забвения. Всё отступает! Мир снова горит красками.
— У тебя тут за ушком кожа гораздо слаще, чем на щеке. — Целует названные места и гладит руками живот, грудь и плечи.
Вообще, он совершенно точно отличается в постели от мужа, моего ещё недавно единственного мужчины. Если Иван просто делал своё дело так, словно рубил топором, размахивая своим средним по стране инструментом, то Лёша иногда грубо дерёт меня сзади, заставляя кричать и срываться с места в бездну, а порой, как сейчас, целует, замирает, снова целует. Растягивая удовольствие и купая меня в нём.
 
И я, хоть убейте, всё не могу разобраться, как мой учитель понимает, когда именно нужно со мной обращаться нежно, а в какой момент грубее. Потому что сама порой не знаю этого. Но Лёша всегда угадывает. Он мой мастер, а я его ненормальная нимфоманка-рабыня. И вот сейчас вновь этот фокус: только что мы занимались любовью, а Лёша опять ласками и поцелуями-укусами жмёт на нужные точки, и сквозь моё тело снова течет сладостная патока. Я кладу руку ему на член, начав медленно массировать. Мы разворачиваемся к друг другу. Его взгляд меняется, становясь лениво-жадным и горячим. Я отражаюсь в его серых глазах и мигом теряю себя. Он очерчивает пальцами мои губы, а затем, как будто что-то вспомнив, улыбается.
— В детстве я был очень щедрым ребенком, мои братья часто говорили, что я дурак и ничего не добьюсь в жизни. Ну я с ними дрался и спорил. Очень любил мультфильм «Черепашки-ниндзя» и верил, — он дует на мои распухшие губы, — что они правда живут в канализации. Мне их стало жаль, так как они постоянно ели одну пиццу, и я решил отнести им блинов! Мама как раз напекла на всю семью. Меня так ругали. Отец орал, — смеётся.
Я начинаю широко улыбаться, не забывая его гладить. Сегодня мы так много говорим и узнаём друг друга, поднимаясь на какой-то немного другой уровень отношений.
— Благо мама, — продолжает Тихонов, — перехватила меня с тарелкой у калитки в момент, когда я твердой походкой направлялся к водосточному сливу. Намеревался положить голодающим черепашкам блины.
Я улыбаюсь, хватая губами его губы, он целует меня в ответ.
— И неважно, — делаю паузу, — что они живут в другой стране, Лёш, да? — хохочу, обнимая его за шею.
— Так глубоко я не задумывался, Оль, — игриво улыбается и обводит пальцами мой сосок.
Наверное, гадает, готова ли я к следующему раунду. Но я ведь уже его глажу. И вроде бы грудь измучена ласками, а всё равно пробирает до глубины и хочется ещё больше, ещё дальше, ещё глубже.
Лёша очень щедрый любовник. Он ни на секунду не выпускает меня из объятий. Даже когда я лазила в коробку за бокалами, он ходил за мной и гладил, касался, кусал, обнимал.
— Ты, наверное, был очень красивым ребёнком.
Мне нравится смотреть на него, а ему на меня. Эта химия между нами только больше подпитывается с тех пор, как мы впервые взглянули друг другу в глаза.
— Я как-нибудь покажу тебе фотографии. И хочу посмотреть твои.
— Хорошо.
— А когда мне было шесть, мы с бабушкой пошли за продуктами в магазин. Подошли к прилавку, очередь была из нескольких человек. Одна из суровых тёток говорит моей бабушке: «Какая красивая у вас внучка, просто загляденье!» Я не мешкая снимаю шорты с трусами и говорю: «Я внук!»
Это кажется мне очень забавным. Я смеюсь, я так сильно смеюсь, что откатываюсь от него, сгибаясь пополам. Представляю себе эту картину, но почему-то с Лёшей сейчас, во взрослом возрасте, и мне становится ещё смешнее. Как же давно я не веселилась так открыто и искренне… Лёша возвращает меня на место, нависает надо мной и гладит по лицу, затем, запечатлев на губах горячий поцелуй, пытается успокоить, а я приподнимаюсь и сажусь попой на пятки перед ним.
Он понимает, чего я хочу, я ведь уже гладила его… И от предвкушения он приходит в полностью возбуждённое состояние. Мой большой, стальной… Меня это дурманит и, взглянув на него слегка хмельным взглядом, я наклоняюсь и губами обхватываю головку. Двигаюсь по стволу вверх и вниз. Ласкаю выступающие вены, танцую по уздечке и снова беру целиком. Тихонов откидывает голову назад и громко стонет, сжимая пальцами мои волосы, задавая быстрый и жёсткий темп.
Нам обоим это нравится!
Спустя какое-то время, став совершенно пьяным от возбуждения, он фиксирует меня на месте, кладет ладонь на спину и, как я ни стараюсь выгнуться и поменять позу, держит меня своими сильными мускулистыми руками.
— Опять сверху? — подшучиваю над ним, а сама аж выгибаюсь от желания. — Такая простая поза для такого мастера?