Осколки (СИ)

Сверр остановил ее у выхода из зала. Коснулся рукой плеча, а второй ладонью провел по волосам. От неожиданной ласки из груди Лаверн вырвался невольный стон. Сверр заглушил его поцелуем – глубоким, обещающим. Она должна была заподозрить неладное, но так истосковалась… Да и вина за ужином выпила прилично. Вино действовало на нее успокаивающе. Оно дурманило разум, глушило злость, а порой Лаверн казалось, она может утонуть в собственной ярости. Раствориться.
Она не помнила, как они оказались в его спальне. Впервые за все время, что они вместе, страхи притупились, выпуская на волю распутницу – Лаверн и не предполагала, что может быть… такой. Развратной. Умоляющей. Открытой.
Когда появилась Мария, она не знала. Она просто возникла – из темного угла спальни, словно призрак, словно веллов дух. От нее пахло пряной сладостью, из одежды на рабыне осталась лишь полупрозрачная набедренная повязка. Тяжесть тела Сверра сменилась тяжестью ее тела, Лаверн даже не поняла, как. И испугалась. Но Мария прислонила палец к губам и прошептала медовым голосом:
– Не бойся…
Лаверн хотела сказать, что это ей стоит бояться, ведь если Лаверн снова разозлится, одного слова, одного прикосновения хватит, чтобы навсегда закрыть глаза наложницы. Но злости не было. Страх тоже схлынул, все тело Лаверн заполнило желание. Потому на смелые ласки Марии она ответила. Коснулась бархатной кожи ее плеча, провела пальцем по щеке.
Мария покрывала лицо Лаверн легкими, как прикосновение перышка, поцелуями. Коснулась губами шеи, и Лаверн инстинктивно выгнулась. Женские ласки разительно отличались от мужских, пряный запах мутил сознание. Мария спустилась ниже, коснулась языком соска Лаверн, проложила дорожку поцелуев к животу.
– Нам нужно прочертить эту грань, мийнэ, – сказал Сверр, вглядываясь в лицо Лаверн глубокими темными глазами. Когда и как он снова появился в поле зрения Лаверн, ее почти не волновало. – Это необходимо нам обоим, иначе мы погубим друг друга. Должна быть граница, и никто из нас не должен ее переступать.
Мария целовала впалый живот Лаверн, опускаясь ниже, где пульсировала ее женская суть. Когда Мария коснулась ее губами, Лаверн не сумела сдержать стона, Сверр довольно улыбнулся и погладил Лаверн по щеке.
– Жена никогда не касается мужа губами внизу, – продолжал он с нежностью. Нежность эта никак не вязалась с тем, что он заставлял Лаверн делать. От мыслей этих ей было одновременно и стыдно, и сладко. – Не пьет его семя. Это забота рабынь. И сегодня ты коснешься меня там. Когда я стану просить повторить, это будет значить, что ты переступила грань.
Огоньки свечей трепетали, очерчивая тенями крепкие мускулы на теле Сверра. На его смуглой коже выступили капельки пота, он запустил пальцы в волосы Лаверн, приближая ее голову к себе. Его вздыбленное мужское естество оказалось перед ее лицом, на кончике его застыла капелька влаги.
Горячий и шершавый язык Марии скользил по нежной коже между ног Лаверн, и ей казалось, она вот-вот задохнется от стыда и похоти. Большой палец Сверра скользнул по ее щеке, коснулся нижней губы, побуждая открыть рот. Лаверн всхлипнула, закрыла глаза и подчинилась…
…На следующее утро, когда Лаверн меняла белье в одной из гостевых комнат, к ней пришла Мария. Натолкнувшись на полный злобы взгляд, остановилась на пороге, спрятала ладони в широкие юбки светлого шерстяного платья.
– Не злись, – сказала примирительно. – Я тебе не враг.
Не враг, верно. Соперница. При виде которой внутри Лаверн расцветает лютая ярость, и кровь бурлить начинает. Сверр говорит, это оттого, что Лаверн пока не очень хорошо себя контролирует, но сама она уверена, причина в ней. И в нем. В том, как Мария умеет его завести. Как красиво извивается, когда он касается ее. Зачем он привел Лаверн и показал это? Зачем потом заставил ее терпеть прикосновения этой девки?! Позволил Марии увидеть ее слабой? Унизил…
– Ты ненавидишь меня, но ведь я такая же, как ты. Рабыня. И здесь меня ценят не больше, чем мебель, чем эту веллову занавеску.
 
Она кивнула в сторону окна, и черты ее красивого лица исказила гримаса брезгливости. То есть Марии тоже не нравится то, что происходит?
– Даже лошадь в этом замке стоит дороже меня.
Это стало для Лаверн откровением.
Мария вздохнула, и высокая грудь колыхнулась в глубоком вырезе голубого платья. Платье выгодно подчеркивало ясно-синие глаза рабыни. Если бы не золотой ошейник, Мария вполне сошла бы за леди. Лаверн рядом с ней чувствовала себя неуклюжей. Ребенком. Мария умела многое… умела доставить Сверру удовольствие.
– Я была сговорена, знаешь… – На лице Марии отразилась тень муки, но тут же схлынула, и едва заметные морщинки на лбу разгладились. – Обещана воину. Он был сильным, сильнейшим в деревне. Однажды он голыми руками, имея при себе лишь разделочный нож, убил медведя. Воткнул нож ему в глаз, представляешь? Я была счастлива, мечтала родить мужу детей.
– А потом… ты…
– Мужчины отправились на охоту, – горько усмехнулась Мария. – Их не было неделю. Налетчики пришли ночью, и нам нечем было защитить себя. Убили всех… почти. Старики, дети, беременные женщины… Беременную не продашь. Мне повезло – меня не тронули. Везли в теплой повозке, кормили хорошо, смотрели жадно, но ни один не посмел притронуться. За нетронутую дают дороже…
– Мне жаль.
– Не жалей меня. – Взгляд Марии был прямым и резким. – И себя жалеть прекрати. Мы здесь, о нас заботятся, нами не брезгуют, а поверь, нет ничего хуже для женщины, чем оказаться ненужной и отвергнутой. Пока хозяину хорошо с нами, он будет нас беречь, и только в наших силах сделать так, чтобы ему было хорошо подольше. – Она помолчала немного и добавила с грустью: – Я ему надоем очень скоро, и меня сошлют на кухню или к прачкам, или, что хуже – веселить его воинов после битвы. Ты другое дело. Тебя он оставит надолго, и ты будешь его ублажать.
– Я не умею… ублажать, – нахмурилась Лаверн.
Мария рассмеялась звонко и совсем не зло. Лаверн уже и не понимала, как могла ее ненавидеть. Разве можно ненавидеть сестру по несчастью?
– Думаешь, зачем он купил меня? Заставлял тебя смотреть?
– Сверр хотел, чтобы ты меня научила?! – удивилась Лаверн, и, наверное, сделала это слишком громко, потому что Мария быстро подскочила к ней и зажала рот ладонью.
– Никогда, слышишь, – она воровато оглянулась, будто боялась, что их могут подслушать, – никогда не называй его по имени на людях!
Лаверн была далека от понимания приличий. Ей казалось, что если у человека есть имя, оно создано для того, чтобы человека им называть. Однако Мария боялась. И никогда не называла Сверра иначе, как хозяином. Наверное, в этом тоже был какой-то смысл. Та самая грань, о которой накануне говорил Сверр. И Лаверн бы увидеть ее, но в горле все еще стоит комком обида, ведь до появления Марии Сверр был нежен и добр, относился к ней как к равной. И ошейник снял сразу же, как только привез в замок. А теперь… теперь…
– Такие, как он, никогда не женятся на рабынях, – будто в ответ на ее мысли горько сказала Мария. – Никогда. И этот – не исключение. Придет срок, он приведет в этот дом жену, и она-то вряд ли станет терпеть кого-то из нас в его постели. Недавно я подслушала его разговор с другими лордами, они так и норовят женить хозяина на одной из своих дочерей. Рано или поздно это случится, у высоких лордов помимо желаний есть долг перед короной.
Лаверн представила это очень ясно: надменную, холеную незнакомку в этом доме, изящную ладошку, накрытую рукой Сверра, властный взгляд, осматривающий приобретенное имущество. И ее, Лаверн, тоже. Брезгливость на идеальном лице новоиспеченной хозяйки замка. И холодность хозяина, не желающего расстраивать молодую жену.
 
Что тогда станет с Лаверн?
– Твоя ошибка в том, что ты считаешь его своим, а все совсем наоборот, – подтвердила опасения Мария. – Ты – его вещь, собственность, которая прилагается к титулу и власти. Игрушка, которой он приходит поиграть. Мы все его игрушки. Глупо винить ребенка в том, что игрушки ему опостылели. Рано или поздно нас выбросят в мусор или отдадут другим… детям. Все, что у нас есть – время, так воспользуйся им. Когда мужчина доволен, он добр и щедр. Он может дать многое…