Осколки (СИ)

Матильда облизала растрескавшиеся, пересохшие губы и приподнялась на постели. Все тело болело так, будто ее накануне избили. Глаза противно слезились. Она коснулась замотанного тряпками горла и вспомнила.
Темноту огромного зала, от стен которого гулким эхом отражаются шаги. Море красных плащей, заполнившее этот зал. Одинокую фигуру загнанной в центр добычи. Злорадство, вспыхнувшее в душе: Матильда, наконец, отомстила этой твари. А затем рухнувший потолок, вертлявые змеи подземного растения, подчинившегося шлюхе. Удушье…
Берта! Где Берта? Что с ней? Она… жива?!
Матильда отыскала колокольчик на том же столике и принялась трясти. Противный звук отозвался в голове болью, но некромантка не обратила на боль внимания. Ждать пришлось долго. Слишком долго, и если так, то за время, пока Матильда тут лежит, прислуга окончательно отбилась от рук.
Через несколько минут к ней в комнату все же заглянула перепуганная служанка.
“Берта”, – хотела сказать Матильда, и не смогла. Прохрипела что-то невнятное, отчего служанка побледнела и ретировалась. Да они совсем страх потеряли! Ну ничего, Матильда однажды встанет с кровати, и тогда…
Через некоторое время к ней в комнату заглянул Турэ. Тощий, грязный, облепленный перьями птичник никогда до этого не допускался внутрь главной башни. И, тем более, в господские покои. Вот и сейчас стоял на пороге, переминаясь с ноги на ногу и не поднимая глаз.
“Входи”, – велела Матильда, но звук вышел все тот же – шипящий. Тогда она нетерпеливо поманила Турэ рукой, и тот наконец вошел. Аккуратно прикрыл за собой дверь, приблизился.
– Рад, что вам лучше, миледи.
Он, наконец решился поднять на нее глаза. И Матильде ненадолго стало легче от присутствия знакомого человека. Единственного из прислуги, привезенной ею из Долины Туманов, который остался в замке. И, пожалуй, единственного, кто здесь еще оставался верен Матильде.
Некромантка попыталась выдавать из себя улыбку. Нижняя губа треснула, и на ней выступила кровь, которую Матильда тут же слизала. Солоноватый вкус немного успокоил.
– Они говорили, вы умрете, – смущенно продолжал птичник. – И замковый лекарь, и леди Аврора.
Получается, они… хотели этого? Ждали? Иначе чем объяснить, что Матильду тут просто бросили?..
– Меня сначала не пускали…
И понятно. Кто в здравом уме подпустит птичника к умирающей леди? Птицы тоже болеют, и Турэ мог принести заразу на одежде или коже.
– А потом, когда они отказались входить… – Турэ поймал вопросительный взгляд Матильды и пояснил: – Вы убили лекаря. И леди Аврору задело, хотя она находилась далеко от кровати.
Значит, тот выплеск тьмы не привиделся. Магия и правда вернулась, и, если не в полной мере, как до замужества, то скоро восстановится. И Матильда поправится.
Обязательно.
– Леди Берта в порядке, – ответил Турэ на еще один волнующий некромантку вопрос. – Но ее не пускают к вам. Сами понимаете, сила…
…бывает неуправляемой. Матильда понимала. И кивнула, с облегчением откидываясь на подушки. Ничего, выкарабкается. Веллова шлюха достала ее, но убить не смогла.
– Верховный с рыцарями уехали, да хранят духи их тернистый путь. Я слышал, его милость лично заходил в ваши покои и желал скорейшего выздоровления. Он был вами доволен.
А значит, Мэлори взяли. Если бы ей удалось уйти, Атмунд не стал бы тратить время на визиты и похвалы.
Матильда справилась. Она жива, Берта в порядке, а ее муж скоро поймет, что она сделала это ради их рода. Во всяком случае, из той дыры, куда угодила среброволосая шлюха, вытащить ее даже Сверр не сможет.
Турэ вскользь упомянул о разрушениях в Кошачьей пасти, над которыми работают лучшие маги-защитники Кэтленда. За это Сверр, конечно же, разозлится на Матильду. Но некромантка привыкла к его ярости – тихой, холодной и холодом этим выжигающей душу. Однако ярость не может жить вечно, а Волтар Бригг еще нужен лорду Морелл.
Ответом на мысли Матильды было тихое покашливание птичника. Турэ сунул руку за ворот засаленной телогрейки, которую не снимал даже в летнюю жару.
 
– Прилетела птица, миледи, – сказал он в взгляд отвел. Протянул Матильде скрученное в трубочку письмо. С печати на нее смотрел барс в прыжке.
– От милорда, – пояснил Турэ, хотя Матильда и так поняла.
Пальцы дрожали, и развернуть послание удалось не сразу.
Несколько строк, написанных ломанным почерком, который Матильда узнала сразу. Он был неразборчивым, но за долгие годы некромантка научилась понимать. Сверр писал самолично, в этот раз не обращаясь к секретарю.
Сверр приветствовал жену, сокрушался о недуге, свалившем ее. Желал скорейшего выздоровления. И настоятельно рекомендовал отбыть в Воронье Гнездо восстанавливать здоровье. Мол, северный воздух не способствует лечению болезней гортани, а у батюшки Матильды отыщутся лекари намного талантливее погибшего Иттана Стейна, и Эдель сможет самолично проследить за выздоровлением сестрицы. О замке велел не беспокоиться: в их отсутствие за ним присмотрит младший сын Чарлина Лингри. С этого дня Лингри назначается наместником севера до возвращения Сверра в Клык. Сверр обещал навестить супругу, как только выдастся свободная минута.
Это была не просьба – приказ. Жесткий и бескомпромиссный.
Ярость, до этого момента владевшая Матильдой все эти годы, схлынула. И без того болевшее горло резануло обидой, и некромантка, не стесняясь присутствия смущенного птичника, разрыдалась.
Плотные шторы лениво покачивались от по-летнему теплого ветра. Комнату заполнил запах моря, который Матильде вскоре придется забыть. При вдохе он горчил на языке. Или то были слезы, которые некромантка жадно глотала?
Молчаливый Турэ осторожно приблизился и погладил госпожу по голове, как ребенка, нарушая целый ряд приличий. От него воняло птичьим пометом и пшеном.
И запах этот показался Матильде очень похожим на запах поражения.
  
Лаверн
 
Боль приходила по утрам.
С грузным охранником, лязгающим ключами и бормочущим себе под нос. От него пахло элем и чесноком, а пальцы, касающиеся плеча Лаверн, оставляли на коже липкие следы.
Со вторым, тощим, молчаливым и закрытым, как сундук с сокровищами. Второй никогда ее не касался и смотрел на чародейку так, будто мог заразиться от нее скверной через воздух.
С третьим, который, ведя ее по коридору, шептал на ухо гнусности. А рука его замирала чуть ниже ее спины, будя воспоминания о прикосновениях Фредрека. У третьего было вечно красное лицо и нос картошкой, а шея – настолько заплывшей, что сомнительно, была ли она вообще. Будто голова просто врастала в плечи, и это казалось Лаверн особенно уродливым.
Сто тридцать шагов, ограниченных цепью, сковавшей лодыжки. Едва уловимый запах масла и плесени, живущей на стенах. Послушники Ордена обрабатывали их специальным раствором, но плесень все равно выживала. Когда-то Лаверн думала, что тоже живучая…
Массивная дубовая дверь с большим железным засовом, покрытым слоем ржавчины. Когда его задвигают, железо скрипит, и Лаверн кажется, его специально не обрабатывают: ожидание боли порой страшнее самой боли. И противный скрип – как знак, предшествующий ей. От него чародейка невольно вздрагивает, и в глазах Атмунда, бессменно наблюдающего из угла, ей видится одобрение.
Он горд собой, и это злит. Но с каждым днем злость все больше уступает место отчаянию… Сдает позиции. И настойчивая мысль приходит все чаще: Лаверн никогда не выбраться отсюда.
С этой мыслью соглашается дознаватель с холодными, пустыми глазами. Он раскладывает на столе инструменты нарочито медленно, и это сводит с ума. Стол накрыт белой холстиной, что к финалу покроется кровавыми пятнами, и стоит перед стулом Лаверн, к которому ее приковали. Седалище его покрыто мелкими выпуклыми шипами, которые на первый взгляд не так остры, но после часов сидения вызывают невыносимые муки. Лаверн старается не ерзать, но дергается всякий раз, когда тела касается очередной инструмент палача.