Святоши «Синдиката» (ЛП)

Я снова содрогаюсь от этой истории, пытаясь проглотить желчь, которая все время поднимается и грозит вырваться наружу, пока Бетани крепко спит, положив голову мне на колени.
— Ты все еще думаешь о том парне Джиме? — мрачно спрашивает Синклер, заведомо находясь в том же зловещем настроении, что и мы с Декланом, пока пытаемся сосредоточиться на фильме.
Проведя рукой по лицу, затем ущипнув переносицу, я вздыхаю. — Да. Она сказала, что все еще поддерживает с ним контакт. Мне нужно найти о нем информацию и поблагодарить за то, что он спас ее. Я не… я даже не уверен, что, черт возьми, чувствую по поводу ее рассказа. Как она сама не подсела на наркоту, чтобы справиться с этим дерьмом, ума не приложу. Черт, наши жизни были ужасны, но даже близко не стоят к тому, с чем пришлось ей столкнуться.
— Да, потому что мы испорченные придурки. Наш ад всегда был гребаным фасадом роскоши. Охренеть. Неудивительно, что она хочет стать журналистом и фотографом, чтобы пролить свет на все то дерьмо, которое люди нашего мира воспринимают с неодобрением, как какую-то долбаную болезнь, — произносит Деклан грозным тоном, который говорит мне, что его борьба с ее историей еще хуже, чем мы думали. Он выглядит так, будто мог бы приехать в Сиэтл и сжечь город дотла в отместку, а затем поджечь сам штат ради забавы.
— Мужик, успокойся. Я знаю, что это тяжело. Поверь мне, я готов использовать все ресурсы, которые у нас есть, во имя нее, но ее там больше нет. Она здесь, с нами. Мы уже согласились, что больше не позволим, чтобы с ней что-то случилось. И мы не позволяем. Так что попытайтесь держать себя в руках или сходи в спортзал и снеси пару боксерских мешков.
— Пойти и уничтожить несколько жизней звучит лучше, — ворчит он, и я закатываю глаза вместе с Сином на его вспышку гнева.
Я решаю сменить тему, чтобы переключить его внимание. — Итак, ее день рождения через несколько недель, и мы знаем, что они не были самыми лучшими. Есть ли у нас какие-нибудь идеи, или мы будем прохлаждаться с ней здесь?
— Ресторан, — скучно ответил Синклер.
Деклан с отвращением посмотрел на него. — Придурок, это такой классический скучный ответ. Мы должны сделать для нее что-то другое и значимое.
— Ну и какая у тебя тогда идея, о мудрейший?
— Все просто. Мы отвезем ее в ее любимое место.
— Когда ты узнал про ее любимое место? — спрашиваю я. — Она сказала, что никуда не ездила, кроме как сюда и в Лос-Анджелес.
Деклан бросает на нас недоверчивый взгляд, как будто мы чего-то упустили. — Вы, парни, идиоты. Ее любимое место — Лос-Анджелес. Все просто, правда. Мы бронируем выходные в хорошем отеле, показываем ей, как мы живем в Лос-Анджелесе, но также позволяем ей показать нам свою часть Лос-Анджелеса. Мы принимаем и ценим то немногое, что у нее было, что делало ее жизнь счастливой на тот момент. Потом мы выпишем чертов чек в приют, в котором она жила, в знак благодарности этой леди Рамоне за все то потрясающее дерьмо, которое она делает. — Дэк спокойно отпивает глоток пива, как будто то, что только что сказал, не было одной из самых взрослых и зрелых вещей, которые он когда-либо говорил.
— Кто ты и что ты сделал с тупицей Декланом, к которому мы привыкли? — изумленно спрашивает Синклер, бросая на Дека такой же взгляд неверия, как и я, пока мы сидим ошарашенные.
Он просто одаривает нас застенчивой ухмылкой. — Я могу вести себя как идиот и все же иногда обращаю на происходящее внимание. Особенно когда дело касается ее. Он переводит взгляд на Бетани, и мы все смотрим на удивительную женщину, которая обвела нас вокруг пальца.
— Отличная идея, Деклан. Я начну искать отель и забронирую. Джованни, убедись, что мы можем пропустить занятия и провернуть это так, чтобы наши отцы не узнали. Я думаю, у нас будет один выходной до начала всех событий.
— Конечно, — бормочу я, уловив нотки странно знакомой мелодии, которую Бетани напевает во сне. — Выключи звук, — говорю я, махая рукой на телевизор, и один из них выключает. Подталкиваю их ближе, чтобы посмотреть, слышат ли они то же самое, что и я, или я сошел с ума.
 
Когда мы сидим и слушаем ее бормотание, наши глаза округляются, когда знакомые слова, которые мы столько раз пели, слетают с ее губ, пока она спит.
«Своей кровью
Мы объединяемся в единое целое.
С нашей кровью
Наши враги падут.
Ante Mortem Infidelitatis»
— Святой. Черт, — шепчем мы все, когда она снова погружается в глубокий сон, и ее бормотание прекращается.
— Откуда она знает эту гребаную песню? — требует Синклер, отступая от нее почти в шоке и чистой ярости. — Она что, долбаная шпионка? Какого хрена?
— Погоди. Притормози, Синклер. У нас есть гребаные доказательства, что она из Вашингтона. У нас также есть доказательства, что она была в Лос-Анджелесе и никогда не вступала в контакт ни с одним из наших известных партнеров, — отвечаю я, пытаясь успокоить его сумасшедшую задницу, пока не начался ад.
Он скрещивает руки на груди и смотрит на меня вопросительным, но все еще взбешенным взглядом. — Правда? У нас есть? Когда ты собирался поделиться с нами этой лакомой информацией?
Вздохнув, потому что знаю, что они оба будут в ярости, я выбираю правду. — После того, как ей стало лучше, я пробил ее записи в Службе по делам детей штата Вашингтон, просто чтобы проверить. Я знал об этом уже несколько недель, но не думал, что стоит поднимать этот вопрос, потому что искал только для того, чтобы убедиться, что она та, за кого себя выдает. У меня не было сил открыть сорок с лишним разных папок, в которых были фотографии и прочая хрень, подробно описывающая то, что она рассказала нам сегодня вечером. Потом я проверил ее пребывание в приюте в Лос-Анджелесе. Женщина Рамона все еще работает там. Я просто сказал, что мы — школа и оформляем ее на улучшение условий проживания, но мы должны убедиться, что она не врет. Бетани — та, за кого себя выдает.
Если бы взгляд мог убивать, я был бы уже мертв. Я также благодарен, что Бетани спит, как медведь в спячке, потому что она была бы так же зла, как эти двое сейчас на меня.
— Мы обсудим это позже, Джованни. Но сначала, откуда, черт побери, она знает эту песню?
Все мы молчим. Потому что честно говоря? У нас нет ни одной гребаной догадки, откуда она может знать то, что знают только сто живых мужчин и, возможно, еще двести пятьдесят мертвых.
Et Infidelitatis Conscius Natus, иначе известная как «Песня Предательства», — это песня, которую члены-основатели сочинили в качестве посвящения в нашу тайну и верность «Трезубцу» в целом. Песня длинная и нудная, но это общее требование, которое каждый член должен знать и соблюдать.
— Минуточку. Джи, у нас есть кто-нибудь из членов Синдиката, ныне действующих или умерших, поблизости? — спрашивает Деклан с выражением лица, которое я не могу точно расшифровать.
Я на мгновение задумался, поглаживая волосы Бетани, чтобы успокоиться. Синклер вышагивает, а Деклан похож на взволнованного ребенка, у которого готова вырваться наружу любая теория.
— Дружище, остынь нахрен, пока ты ее не разбудил, — говорю я.
Он садится на диван напротив. — По-моему нет, не думаю, что в настоящее время остался кто-то в живых. Умершие, возможно, но эти записи находятся в закрытом секторе катакомб, к которому у нас пока нет доступа. Единственные, кто имеет допуск, — наши отцы и деды. Записи обо всех членах находятся в их личной библиотеке в оригинальной книге «Трезубца». Это тот суперстарый журнал, который пришел из матушки России с вашим прапрадедом Синклером в возрасте пяти или шести лет. Чтобы получить к нему доступ, нам придется взломать дверь или попытаться убедить наших отцов разрешить нам войти. Что ты думаешь по этому поводу, Деклан?
Он быстро вскакивает, начинает вышагивать и шепчет, чтобы не разбудить Бетани: — Итак, она не знает своего отца, верно? А что если ее отец, или мужчина по отцовской линии, или кто там еще, был членом клуба и пел ей эту песню в детстве? Мы все знаем, что ее мать — последняя тварь, но что если Бетани принадлежит к элитному обществу, как мы? Что если ее мама не выдержала давления, сбежала и сменила имя, чтобы он не смог их найти? Но она, очевидно, ничего не помнит, потому что была такой маленькой. Это просто одна из тех вещей, которые она делает бессознательно.