Святоши «Синдиката» (ЛП)

Они смотрят на меня, а затем снова возвращаются к просмотру телевизора и продолжают есть. Думаю, мне нужно быть более драматичной. — Ладно. Я пойду соберу свои вещи, возьму такси до ближайшей автобусной станции и вернусь в Лос-Анджелес, если вы так хотите.
— Отлично, ты выиграла, — ворчит Синклер, удивляя меня.
Думаю, это только потому что я надула его раньше, и он меняет тактику, чтобы сбить меня с толку. Я просто улыбаюсь.
— Ну? Давай, рассказывай.
Он закатывает глаза, но говорит: — У нас есть влияние в кампусе, котенок. Мы лишь немного пригрозили ему скрытыми фотографиями, которые, как профессор думал, он уничтожил и которые могут разрушить его брак с его высокопоставленной женой, окружным прокурором. Либо он увольняется, но не раньше, чем исправит твои оценки, либо мы отправляем все доказательства его жене. Он выбрал правильный вариант. Он исправил твои оценки, написал заявление в школу о том, что несправедливо ставил тебе оценки, а затем уволился, заявив, что нагрузка слишком велика.
— А что насчет этого? — спрашиваю я, указывая им на телефон, где было видео, как поджигают мой старый «дом». — Кто из вас принимал в этом участие? — Поганая ухмылка Деклана — вот и весь ответ, который мне нужен, чтобы узнать, кто из них виновен. — Ты ведь понимаешь, что это уголовное преступление?
— Tesoro, с нами ничего не случится. Обещаю.
— Откуда ты знаешь? Может твоя тяга поджигать здания и угрожать профессорам, ну или еще что-нибудь, приведет к неприятностям?
Они все заметно напрягаются на мой вопрос, но возвращаются к обычному поведению так быстро, что я почти не замечаю временных изменений.
— Выкладывайте. Сейчас же. Что вы, ребята, не говорите мне?
Никто из них не может смотреть мне в глаза, как будто они стыдятся. Джованни медленно поворачивается ко мне, чтобы я могла видеть страх и разочарование в его глазах. — Как мне объяснить тебе это?
Меня смущает его выбор слов, но я все равно соглашаюсь. — Легко. Просто скажите мне, что заставило вас троих напрячься. Если думаете, что я буду вас осуждать, то вы ошибаетесь. Я не такая и надеюсь, что вы все это уже поняли.
Он кивает, явно соглашаясь с моей точкой зрения. — Ну, ты, очевидно, слышала о нашем статусе здесь, в кампусе, верно? Ты ведь знаешь, что это имена наших семей по всему кампусу? — спрашивает он, и я киваю.
— Да. Ваши семьи — крупные спонсоры и все такое, верно?
— Tesoro, наши семьи — это не просто «спонсоры». Мы и есть этот кампус. Университет Блэквелл основан нашими прадедами во время Калифорнийской золотой лихорадки. Борис Блэквелл, Лахлан Картер и Джузеппе Мартинелли были основателями этого университета. Мы являемся однофамильцами этого места. Каждый мужчина, родившийся от них, учился здесь. Мы можем делать здесь все, что захотим, и с нами никогда ничего не случится.
— Ох, — мой единственный ответ. Что еще я могу сказать? Я думала, что это семейное дело. Но законная королевская семья кампуса? Святые огненные шары.
— О да, солнышко, но не только это, — добавляет Деклан, когда я перевожу взгляд на него.
— Да? Продолжай.
Он проводит рукой по взлохмаченным волосам, напоминая мне о том, как они выглядели прошлой ночью после нашего умопомрачительного секса. Я встряхиваю головой, чтобы прогнать эту мысль.
Сосредоточься. Сейчас не время для этого дерьма.
— Ну…. ты когда-нибудь слышала о компаниях «Блэквелл Индастриз», «Мартинелли Энтертейнмент Индастриз» или «Картер Фармасьютикалс»?
Я прокручиваю в голове, но ничего не нахожу. — Может быть? Но не уверена на сто процентов. А что?
Он просто запрокидывает голову, глядя в потолок. — Наши семьи ими тоже владеют.
Пожимаю плечами, потому что не улавливаю связь. — Хорошо. И? Ваши семьи владеют некоторыми предприятиями и этим университетом? Большое дело?
— Более чем большое дело, котенок. Эти предприятия — лучшие в своих областях. Ты живешь с тремя следующими генеральными директорами этих многомиллиардных компаний. Когда мы сказали тебе, что нам «ничего не будет», это потому что нам в прямом и переносном смысле ничего не грозит. Наши карманы так чертовски глубоки, что почти ничто на этой земле не может противостоять нам.
 
Я молчу. В смысле, что я могу сказать на все это? Подозревала ли я, что эти парни при деньгах? Безусловно. Думала ли я, что они настолько упакованы? Ха! Ни за что на свете.
Пока я сижу, разинув рот, и смотрю на них, их поведение меняется от неуверенного до явно неловкого. Очевидно, что мое отсутствие реакции — не то, чего они ожидали. Или это именно то, чего они ожидали, отсюда и изменение в их поведении. Когда все они начинают вставать, я наконец обретаю дар речи.
— Куда вы, парни, собрались?
— Куда угодно, лишь бы не быть здесь, — пробормотал Синклер.
— Сядь на место. Сейчас же.
Их глаза округляются от моего тона, но через секунду они садятся обратно.
— Во-первых, я хочу извиниться за свою реакцию или, лучше сказать, за отсутствие таковой. Во-вторых, почему вы решили уйти?
Джованни собирается что-то сказать, но Деклан прерывает его: — Мы собирались уйти, потому что думали, что ты разозлишься, что мы не рассказали тебе всё. Но мы также предполагали, что ты все это знаешь. Никому из нас не нравится об этом говорить.
— Ну, я не знала. Или, по крайней мере, предполагала, что вы имеете определенный статус в обществе, чтобы иметь отношение к этому кампусу. Я просто не понимала, что вы буквально занимаете первое место здесь и, видимо, во всем мире.
— Чёрт. Вот почему я ненавижу говорить об этом дерьме, — начинает ворчать Синклер, излучая злость.
Деклан уходит в себя, полностью отстранившись от всего этого, а Джованни с неуверенной милой улыбкой смотрит на меня, давая мне время разобраться.
— Что такого в том, чтобы говорить об этом? Я понимаю, поверьте, понимаю. Но у меня ситуация полярно противоположная. Мне стыдно за некоторые извращенные вещи, через которые мне пришлось пройти.
Воспоминание о некоторых вещах, через которые провела меня мать, обрушивается на меня, как тонна кирпичей, и я изо всех сил стараюсь не дать им овладеть собой. Второй приступ безумия в один день выведет этих троих из себя, а я не могу этого допустить.
— То, что наши жизни находятся по разные стороны, не значит, что мы не пережили свое собственное извращенное дерьмо, милая. Наши шрамы так же глубоки. Просто весь мир у нас в руках, чтобы скрыть всю боль и страдания.
Мои глаза увлажняются, когда смотрю на Деклана.
Это правда, каждый проходит через дерьмо в своей жизни. Просто у одних есть сила и средства, чтобы скрывать это, а другим, как мне, приходится бороться за то, чтобы фасад не рухнул.
На их лицах читаются страдания и боль, и это разрывают мою душу так, как я никогда не думала, что это возможно. Мое сердце обливается кровью за этих парней. Хотя судя по их лицам, вероятно, никогда не узнаю всей глубины их страданий, я, как ни странно, смирилась с этим. Я даже не знаю своего прошлого, согласно дурацкому письму, но наверняка никогда не смогу поделиться этим с ними.
От некоторых секретов слишком трудно отказаться из-за разрушительных последствий. Я видела яростную защитную натуру своих парней. При угрозе они легко могут сжечь мир ради того, кто им дорог. Очевидно, что они так и сделают — ради меня. Рад той, кто считает себя сиротой.
Стряхнув негатив, я пытаюсь сменить тему в попытке разрядить обстановку. — Давайте просто не будем больше говорить о грустном депрессивном дерьме. Если вы, ребята, решите поговорить об этом, я здесь, чтобы выслушать. Если нет, что ж. Я просила вас уважать мой выбор говорить или не говорить о моем прошлом, поэтому уважаю ваш выбор открыться или нет. Справедливо?
Они с облегчением переводят дух. А с их плеч сваливается груз, что я не веду себя как стерва и не заставляю их говорить.
— Справедливо. Спасибо, солнышко, — радостно отвечает Деклан, сверкая задорной улыбкой.
Я снова чувствую, как понемногу рушатся стены, которые воздвигла вокруг себя. Я улыбаюсь им, а затем использую ситуацию, чтобы склонить чашу весов в свою пользу.