Редкостная Золушка (СИ)
— Надя… — начал Павел, но замолчал. Поправил очки на переносице и прошелся пятерней по волосам. — Иногда… Крайне редко журналисты выполняют работу статистов.
— Статистов… — повторила я. — И что же делают статисты-журналисты?
— Они фиксируют данные, которые потом могут помочь восстановить хронологию событий.
— Паша… — я почти перешла на шепот. — Пообещай мне… — В горле встал ком, поэтому я замолчала на несколько секунд, пытаясь совладать со слезами. Хотела попросить, чтобы он отказался от этой командировки, но смогла лишь выдавить — Что твоя работа безопасна.
— Моя работа важна, Надя…
— Для кого, Паш? Для меня нет. — Подошла к нему ближе. Остановилась, когда между нами остались считанные сантиметры. — Пожалуйста, Паш, откажись… — Я чуть было не сказала "ради меня", но промолчала.
— Для меня важна, Надя. И нет, я не откажусь. — В его голосе зазвенел металл и я почему-то сразу вспомнила Галину Владимировну. Ведь именно с такой же интонацией Паша разговаривал со своей мамой.
Боже, я становлюсь параноиком под стать ей…
Эта мысль привела меня в чувство. Я несколько раз глубоко вдохнула накалившегося воздуха, полностью взяв под контроль разбушевавшиеся эмоции.
— Кашин, поверь, я тебя убью, если с тобой что-нибудь случится… — я в очередной раз попыталась перевести все в шутку, хотя у самой душу выворачивало наизнанку.
Не стала смотреть, как Павел собирает фотографии с приклеенными к ним желтыми стикерами в черную папку. Ушла на кухню. Включила чайник, хотя прекрасно знала, что сейчас просто физически не смогу в себя протолкнуть не то что еду, а даже воду.
Паша пришел через несколько минут. Открыл холодильник, изучая его наполнение.
— Так, продукты есть. Дней пять продержишься, — сказал он, закрывая дверцу, улыбаясь.
— Продержусь, — горько усмехнулась я в ответ, понимая, что отсчет этих нескончаемых пяти дней скоро уже начнется…
Он уехал спустя час, пообещав, что сообщит мне как доберется. Не находила себе места, пока в десять вечера не пришло сообщение от абонента с непривычным набором цифр в номере.
"Я прилетел. Все нормально. Люблю. До встречи".
Полночи провыла в подушку…
На следующий день я погрузилась в работу с головой. Эта схема всегда работала — так было проще не думать… Потом прошел еще один день, который не принес ни звонка ни сообщения…Зато принес одну важную гостью.
Татьяна заглянула ко мне в кабинет и сообщила, что пришла Кашина Галина Владимировна.
Господи, и в окно не выйти… высоко…
— Зови, — одними губами прошептала я, вставая со своего кресла.
— Галина Владимировна, проходите. Танюша, кофе пожалуйста.
— Спасибо, Надежда, не стоит беспокоиться. Я ненадолго. — От этих слов даже полегчало. Отпустила Татьяну, сама же предложила Галине Владимировне присесть.
Я заняла свое место за столом, наблюдая за тем, как устраивается Галина Владимировна и разглядывает мой кабинет. Неужели она здесь из праздного любопытства…
— Паша улетел три дня назад, — сказала я, просто чтобы хоть с чего-то начать разговор.
— Неужели вы думаете, Наденька, что я об этом не знаю? — с усмешкой спросила она.
— Я вообще об этом не думала, Галина Владимировна, — сказала я, отлично копируя интонацию женщины.
Мы на минуту замолчали, продолжая сверлить друг друга взглядами.
— Знаете, Надежда, я была против того, чтобы Паша женился на вас. Я и до сих пор считаю, что вы ему не подходите. — Эти слова резанули меня не хуже заостренного лезвия.
— Судя по всему, Павлу вообще ни одна женщина не подходит, так как вы, Галина Владимировна, уже замужем. — К моему удивлению женщина не обиделась, лишь натянуто улыбнулась.
— Вы же знаете, Надя, в какой работе Паша нашел себе призвание.
— Да, он журналист. — И какой-то там статист…
— Паша не простой журналист, он военный корреспондент. Военкор — так, кажется, сейчас модно говорить. — Холод пробежался по позвоночнику, но я старалась не подавать виду.
— Да, я это знаю, — ответила я.
— А я знаю, что жизнь моего сына не стоит дороже одного патрона, — в сердцах бросила мне Галина Владимировна, будто это именно я готова была выпустить тот самый патрон…
— Существуют же конвенции, — начала было я…
— Наденька, вы такая наивная. Никакие конвенции и международные права никогда не действовали по отношении к нашим журналистам. Поверьте, любой мине безразлично, кто на ней подорвется.
Я встала из-за стола и подошла к окну, повернувшись к женщине спиной. Не могла больше на нее смотреть, все чаще улавливая в ее эмоциях свой собственный страх.
— Вы слишком сильная и независимая женщина, Наденька, чтобы быть женой такого человека. Поверьте моему…
— А Яна? — перебила я. — Она больше подходящая партия для Павла?
— Яна настолько же глупа насколько красива. Но она ближе к журналистике, чем вы, Надя. Общается в тех же кругах. Паше было бы проще с ней. А потом бы она забеременела…
— Ребенок? Так вот каким образом вы хотели удержать сына. Откуда такая уверенность, что ребенок был бы от него? — спросила я, вкладывая в последний вопрос всю злость и обиду, что принесли мне слова женщины.
Галина Владимировна промолчала, тем самым давая понять, что в данном случае отцовство не имело для нее никакой роли…
Страшная женщина…
Я отвернулась к окну. Продолжать этот разговор не было никакого желания. По тяжелому вздоху и скрипу стула я поняла, что Галина Владимировна поднялась.
Я уже понадеялась, что она направилась к выходу, но надежда не оправдалась. Я обернулась и увидела стоявшую перед моим столом женщину. Она держала в руках черную папку, смотря на нее и думая о чем-то своем.
— Вот, Наденька, тот самый крест, который теперь понесете вы, — она положила папку на стол и больше не говоря ни слова вышла из кабинета.
Я снова повернулась к окну, давая свободу слезам…
Алтарь
Рука не поднялась выбросить эту папку, как и не поднялась ее раскрыть. Я боялась того, что могла в ней обнаружить…
Лишь вечером, сидя в гостиной, я решилась открыть ящик Пандоры.
В папке в хронологическом порядке были собраны Пашины статьи. Все они были околополитические, околовоенные.
Я вчитывалась лишь в заголовки, мне и этого было достаточно, чтобы понять, сколько раз он ходил по самому краю…
Практически на середине собранного материала я обнаружила статью, написанную не самим Павлом, а о нем. О том, как в ходе военной операции из плена был освобожден российский журналист. К статье прилагалась и фотография — двое мужчин в камуфляжной форме со скрытыми лицами под руки тащили еще одного. На нем были лишь штаны, заляпанные чем-то. На черно-белом снимке нельзя было разглядеть что это, но я и так знала…
Всмотрелась в запрокинутое к небу лицо. Все: и полуоткрытый рот, и неестественное положение головы, закрытые глаза… да даже босые ноги, что безвольно волочились по каменистой земле — все это свидетельствовало о том, что мужчина находился без сознания.
Я все еще старалась отгородиться от увиденного, не веря, что такие знакомые черты лица Паши могли принадлежать вот этому еле живому человеку на снимке…
Перелистнула прозрачный файл…
Дальше были собраны копии медицинских документов: разнообразные рецепты, справки, направления, выписки из личной медицинской карточки, рекомендации. Я не стала вчитываться в них, даже по этой горе бумаг понимая, как долго шло восстановление Паши.
На следующем развороте обнаружила его фотографию, но уже в цвете и в больнице. Он лежал под капельницами со вставленной в рот трубкой, подключенный к медицинским аппаратам. Кажется, я даже могла услышать звук работающей техники, которая безразлично транслировала сердцебиение…