Судьбоносные клинки (ЛП)

Позади нее в дверях появился Матиас с мрачным лицом. Кровь капала с его головы, рисуя багровую линию на щеке.
Она открыла рот и почувствовала на языке привкус собственной крови.
— Ты в порядке?
— Буду жить, — процедил он и повернул направо.
Они побежали вперёд. Ее спина болела, каждый шаг посылал новую волну боли в ее бедра. Мир вокруг казался слегка смазанным.
Богато украшенная двойная дверь преградила им путь. Матиас даже не потрудился сбавить скорость. Секо вспыхнул багровым. Он ударил, и половина двери рухнула, сорвавшись с крепления. Две энергетические винтовки рявкнули в унисон. Он переключился на щиты и атаковал. Она ворвалась в дверь прямо за ним.
Два вандала — один слева, у дивана, другой справа, рядом с резным стулом. Она выбросила щиты — два длинных прямоугольника, протянувшихся от ее головы до колен, и устремилась к стоявшему справа, прорываясь сквозь боль, словно сквозь стену на своем пути.
Солдаты были обучены стрелять в центр тела. От этой привычки было на удивление трудно избавиться, особенно в боевой горячке. Солдат, стоявший перед ней, не был исключением. Он прицелился ей в грудь и нажал на курок. Энергетическая винтовка выплюнула очередь светящихся снарядов. Они вонзились прямо в ее защитные экраны, безвредно растворившись в силовом поле.
Она превратила свой правый секо в модифицированную косу и рассекла его от правого плеча вниз по диагонали, через ключицу и лопатку, через грудную клетку и сердце, до самого шестого ребра по другую сторону.
Верхняя половина того, что было человеком, соскользнула на пол.
Она использовала этот вид удара как психологическое оружие. Рассечение кого-либо напополам было неожиданной и брутальной, звериной жестокостью, которая никого не оставляла равнодушным. Также оно сулило мгновенную смерть. Жертвы не страдали, чаще всего, они умирали еще до того, как успевали понять, что произошло.
Рамона повернулась. На другом конце комнаты, Матиас убрал свой меч секо и насаженный на него вандал повалился на пол. Справа от нее, из-за массивного стола, вырезанного из огромного куска кости, неторопливо поднялся сенатор Дрюэри.
Они находились в большой комнате. Богато украшенная мебель занимала большую часть пола, два дивана и несколько стульев стояли на черно-золотом ковре. Вдоль стен тянулись полки из полированного черного дерева, на которых хранилось множество дорогих безделушек: бесценная керамика, награды из стекла и металла, поздравительные таблички, технологические артефакты многовековой давности и инопланетные насекомые, сохраненные в янтаре и хрустале. Стены между полками украшали портреты, написанные вручную. Пожилая пара, которую она не узнала; молодой сенатор Дрюэри с женой; пожилой сенатор с женой и юной Кассидой; и, наконец, нынешний сенатор, широкоплечий, крупный мужчина с львиной гривой серебристых волос, контрастирующих с его глубоким загаром и смелыми мужественными чертами лица, стоит рядом с книжной полкой, заполненной антикварной техникой Первой волны.
Это должен был быть кабинет Дрюэри. Весь периметр комнаты был одной гигантской выставкой самолюбования.
Сенатор поднялся в полный рост. Он обошел вокруг стола, поднял тяжёлый хрустальный графин и плеснул янтарной жидкости в два стакана. Она заметила, как его руки слегка подрагивали. Ее демонстрация возымела желанный эффект.
— Ты меня удивил, Матиас. Я не ожидал увидеть тебя раньше среды.
У него был хороший голос — заверяющий мужской баритон, и говорил он с безупречностью опытного оратора.
Матиас обошел диван. Она увидела его глаза, заледеневшие и темные, и поборола желание отступить назад.
— Сегодняшний день полон сюрпризов, — сказал Матиас.
Дрюэри опустил графин. Только два стакана, не три. Ха.
— Вижу, ты нанял себе помощницу, — сказал сенатор.
Значит, он решил сделать ставку на их вражду. Настроить ее с Матиасом друг против друга, а затем разделить и уничтожить.
Рамона обошла кровоточащее тело на плюшевом ковре и села на светлый диван, закинув ногу на ногу. Все тело болело.
 
— Где моя жена? — спросил Матиас.
Дрюэри поднял стакан и пригубил виски, глядя в окно.
— У меня было столько надежд на тебя, Матиас. Казалось, у тебя есть все необходимые составляющие: образование, дисциплина, способность к стратегическому мышлению, хорошая родословная и прошлое без серьезных огрехов. Тебе не достаёт шарма, но это можно было бы исправить. С правильным наставлением мы бы могли сделать из тебя как минимум провинциального сенатора. Но вот мы здесь.
Матиас, провинциальный сенатор? Она рассмеялась.
Дрюэри не обратил на неё внимания.
— Ты знаешь, в чем твоя проблема, Матиас?
Матиас безучастно взглянул на него.
— У тебя нет видения. Ты хочешь просто управлять своим маленьким семейным предприятием. Твои амбиции ограничены этой провинцией. Моя дочь изо всех сил пыталась подтолкнуть тебя к новым высотам, но твоя инерция слишком велика. Ты никогда не взлетишь.
— Зато ты взлетел и приземлился прямо в объятия детоубийц, — парировал Матиас.
Что-то было не так. Она видела всю силу гнева Матиаса, и ожидала, что ей придётся его сдерживать, когда они найдут Дрюэри. Но сейчас он выглядел практически равнодушным. В его обвинениях не было никакого пыла. Он казался отвлеченным.
Тянул ли он время? Зачем? Промедление делало прибытие подкрепления более вероятным. Это работало на руку Дрюэри, а сенатор не был настолько глуп, чтобы упустить подобную возможность, из-за чего и завел всю эту речь.
Дрюэри пожал плечами.
— Детоубийцы, преданные патриоты. Наше восприятие вещей зависит от того, как они для нас помечены.
— Почему? — спросил Матиас.
— Ради денег, конечно же. Зачем ещё? — Дрюэри обвел взглядом кабинет. — Мой дед был мэром. Отец был провинциальным сенатором. Я федеральный сенатор. С каждым шагом, мы поднимаемся выше и выше, и каждый шаг требует вливания денег. Политика — это мой семейный бизнес, и я в нём хорошо разбираюсь. Если бы ты позволил Кассиде расширить твои горизонты, твой ребенок был бы губернатором провинции.
Эхо быстрых шагов донеслось из коридора, и в комнату ворвалась мать Кассиды. Лайле было уже за пятьдесят, но на ее лице не было ни морщинки, ее золотистый загар был идеален, а макияж безупречен. На ней было платье-халат из дорогого паучьего шелка, и практически невесомая материя развевалась и снова облегала ее в такт шагам. Она двигалась, как женщина на тридцать лет моложе.
Боевой имплант С-класса повышал подвижность, рефлексы и зрительно-моторную координацию. Он улучшал на несколько миллисекунд скорость реакции и точность. Нюанс был в том, что следовало практиковаться, желательно в спарринге против опытного противника. Жизнь Лайлы была наполнена благотворительными мероприятиями и зваными ужинами, но она фанатично тренировалась несколько раз в неделю, меняя партнеров, как только выучивала их движения.
— Ты! — Лайла указала на Матиаса. — Как ты посмел вломиться сюда! Как ты посмел разрушить наш дом! После всего, что пришлось вынести моей дочери! Ты вульгарный, аморальный…
— Ваша дочь — изменница и воровка, — фыркнула Рамона. — У вас нет никакого морального права что-то требовать.
— Умолкни! — рявкнула Лайла.
Дрюэри улыбнулся.
Ярость, тлевшая внутри Рамоны, вспыхнула ослепительным адским пламенем. Два брака разрушены, разрушены усилия множества людей, и все ради денег, а эта парочка еще смеет возмущаться, словно у них есть на это право. Ей все это просто осточертело.
— Было весело, — вздохнула Рамона, — но, кажется, никто из вас не понимает всей тяжести ситуации. Давайте я вам кое-что объясню.
Она встала и шагнула к Лайле. Пожилая женщина уклонилась влево, выдернув маленький, изящный пистолетик из-под одежды. Рамона ударила, направляя основание своей ладони снизу вверх, прямо в идеальный нос Лайлы. Хрящ хрустнул от удара, пришедшегося в две болевые точки — одна в середине носа, другая — в губном желобке над верхней губой. Секаре редко сражались безоружными, но если такое случалось, их атаки были направлены на отправление противника в нокаут, чтобы затем они могли разрезать их на кусочки.