Некромант (СИ)
На девок Академии известие о моем якобы аристократическом происхождении действовало просто ошеломляюще. Большинство из них на людях хихикали, мол, ишь, ворк о себе много возомнил! Но наедине с близкими подругами делились своими мечтами и желаниями. И в этих мечтах я делал с ними все, о чем рассказала им их бурная, подстегнутая гормональным штормом молодая фантазия.
Откуда знаю? А призраки на что? Все знаю! Хенеля и Анну безжалостно отправлял по Академии — подслушивать и подглядывать, так что информация о происходящем стекалась ко мне бурными ручьями.
Впрочем — особой ценности в этой информации не было от слова «совсем».. Что толку от подтверждения слов Хельги и Фелны о всеобщей секс-истерии женского коллектива Академии в отношении некого ворка? Что толку от того, что я знаю о том, как эти девки стоят у моего номера, когда я уединяюсь с Аной, и подслушивают, прижав ухо к двери?
Вот же дуры! Как там в песне? «…в голове ни бум-бум, малолетка — дура дурой!» Вот — это они.
Кстати сказать, расспрашивая тех же Хельгу и Фелну я понял, откуда растут ноги у ситуации на любовном фронте. Ну вот только представить этих детишек-мажорчиков, которые растут и воспитываются в семье аристократов. Со всевозможными ограничениями воспитываются, строго воспитываются! Ни тебе поцелуйчиков, ни совместного купания в речке — только манеры, только учеба и тренировки. И вот мажоры вырвались из дома, и теперь живут абсолютно самостоятельно. Они теперь взрослые! Рядом соблазны — особы противоположного пола, и никакого контроля со стороны родителей. И что будут делать «детишки»? Да, к окончанию Академии здесь не остается ни одного девственника, или девственницы. И хорошо, если кто-нибудь из курсанток не залетит, или Академию не сотрясет очередной секс-скандал, которые, как оказалось, здесь не то что не редкость — это как бы даже в ранге положенности. Время от времени руководство Академии ловит очередных курсантов за очень приятными, но совершенно неприличными занятиями, не имеющими никакого отношения к учебе. И к морали.
Я как-то спросил Хельгу — какого черта в правилах Академии написано, что чуть ли не под страхом отчисления запрещено ночевать в комнате у девчонок, или наоборот, принимать курсантку у себя в постели? Где логика? Если ВСЕ это делают?! Да еще и так делают, что только за голову хватаешься — если ты не участвуешь в оргии, значит, не уважаешь товарищей.
Кстати, девственность Фелны уберегло именно то обстоятельство, что ее физиономия препятствовала участию в подобных «вписках». А Хельгу просто боялись принимать в свои веселые игрища — папенька девушки рассердится, да кааак…даст под зад! Да не коленом, а носком кованого армейского сапога!
Хельга, с обычным ее хихиканьем и заговорщицким голосом пояснила, что не будь этого пункта курсанты вовсем съехали бы с катушек. И тогда бы Академия превратилась в совершеннейший бордель. После недолгого размышления я пришел к точно такому же выводу.
С парнями я не дружил. Не нравились мне здешние парни. С мелкими дружить как-то глупо, хотя некоторые из тринадцатилетних мальчишек смотрели на меня с восторгом и обожанием Ну какой мне друг мелкий спиногрыз? О чем мне с ним говорить? Я-то взрослый мужчина! А те парни, что были примерно одного со мной возраста, тихо и громко меня ненавидели. И старались при каждом удобном случае приопустить, а лучше всего — как следует измордовать на учебном ристалище.
Кстати, и об этом поведали мне девчонки — они захлебываясь и хохоча рассказывали о том, как парни все свое свободное время проводят на тренировочной площадке, разучивая все новые и новые приемы из каких-то не всем известных свитков и книг, рассказывающих о боевых искусствах. И отдыхая между тренировками рассуждают о том, как надерут мне задницу и покрутят меня на одном месте.
Но пока что крутил их я. Каждого, по очереди — избивая до синяков, до кровавой юшки. Каждый раз после тренировки кому-нибудь из признанных заводил и знатоков единоборств приходилось вправлять носы, сращивать рассеченные губы, порванные уши, вправлять вывихи и лечить ушибы внутренних органов. Я не жалел этих самовлюбленных идиотов — долбил по-полной, едва не доводя до увечья и даже смерти.
Делать это мне было не трудно. Мастер, как и обещал, оставил во мне свои знания и умения, и мне осталось только научиться применять их в реале. Я и применял — злопыхатели мне в помощь. Чем больше я с ними бился, тем выше росло мое умение. Еще ни один из них не смог даже просто коснуться мечом или копьем моей дорогой шелковой рубашки, в которой я (ну настоящий же аристократ, мать его!) выходил тренироваться. Я настолько превосходил их по уровню умения, что биться с ними для меня было то же самое, как валять по полу трехлетнего ребенка. Тем более что я теперь умел примерно секунды на три замедлять время вокруг себя.
Хе хе…«замедлять время»! Нет, конечно. Не время замедлять, а так ускорять свои движения, что все вокруг кажутся медленными-медленными, будто увязшими в густом прозрачном киселе.
Увы, надолго замедлять пока не мог, но Мастер сказал, что это лишь дело времени. Надо чаще тренироваться, и все у меня получится. А пока действовать так: замедлил на три секунды, порубил в капусту, отскочил — снова ускорился. Нырнул-вынырнул, нырнул-вынырнул. Нормально, что уж там…и это гигантское преимущество. Грех жаловаться. С таким умением — пусть попробуют меня одолеть.
Я обалдел, когда на бой со мной вышел сам ректор. Зачем? Я так и не понял. Сдается, надоело ему выслушивать жалобы о том, что я калечу курсантов. Поток желающих надругаться над комиссарским телом не иссякает, а значит, если меня не освободить от занятий единоборствами — в конце концов получится труп. А оно ему надо? Тем боле что учить меня в общем-то и нечему.
Бой с ним был очень тяжелым. Быстрым, и тяжелым. Быстрым — относительно. За те десять секунд, что мы с ним бились, я вошел и вышел в скоростной режим трижды. И только на третий раз с трудом, но сумел зацепить противника. И то…у меня было такое ощущение, что ректор нарочно подставился. Чтобы был повод сказать, что я настолько хорош в бою — мне незачем отнимать время у преподавателя.
Примерно так он и сказал. После чего от меня все резко отстали — никто не желал вызвать на дуэль, а на тренировках не предлагали заняться спаррингом.
Да, я ходил на эти самые тренировки, занимался — бой с тенью, отработка движения в паре. Обычно брал в партнеры Фелну или Хельгу, а иногда обеих сразу. А после одного случая у меня добавилась еще одна…подружка. Нет, не в сексуальном смысле подружка, хотя молва (как сказала Хельга) тут же приписала мне развратные действия с несовершеннолетней (грязные скоты с грязными мыслями!).
Я спас девчонку. Если бы не я — она бы истекла кровью. Случай, конечно — один на миллион! Меч парня из старшей группы при ударе переломился (это надо же было так лупануть, идиот!), и отлетевшая острая щепка пробила горла симпатичной девчонке, постриженной коротко, как мальчишка. Миленькая такая, похожая на одну из российских девчонок-фигуристок. Такая же красивая, и такая же молоденькая и мелкая.
Я не знал, как ее имя, но знал в лицо — она всегда улыбалась и здоровалась, когда я встречался ей в коридоре, или в столовой. И улыбка ее была такой приятной, такой девичьи свежей, что я всегда улыбался ей в ответ и говорил что-нибудь приятное. Типа: «Ты сегодня особенно очаровательна!». Или: «Да ты сегодня просто смерть мужчинам! Красавица!». «Ох! Да кто же тут такая красавица?!» Глупо, наверное, но ей скорее всего нравилось. Девушка румянилась и бежала дальше, улыбаясь во всю ширину своего прелестного личика.
Мне это ничего не стоило, а ей приятно. Для меня игра, опять же — проверка своих способностей делать комплименты. Для нее…не знаю, что это было для нее. Хельга и Фелна ругали меня, говорили, что теперь все считают меня извращенцем, который любит юных, незрелых девочек, что ее теперь считают моей тайной любовницей и собираются жаловаться на меня ректору, а еще — ее родителям, чтобы приняли меры к грязному воркскому извращенцу. Но я ничего не мог с собой поделать. Ну вот хотелось мне так делать, и все тут! Нравилась мне эта девочка. Сестренка. Я в детстве мечтал, чтобы у меня была сестра. Я бы ее защищал, заботился о ней…у всех есть сестра, а у меня — нет! Как-то даже спросил маму — почему у меня нет сестры, и не может ли она как-нибудь ее прикупить. Мама ответила мне, чтобы я не спрашивал о всякой ерунде, а потом вечером услышал, как она тихонько плакала.