Приручить Сатану (СИ)
Всё смолкло. Дикий сумасшедший смех «человека в окне», завывания ветра, скрип высоких горных сосен, словно корабельных мачт, глухой топот слоновьего стада где-то вдали узкого ущелья — всё занесло снегом, всё умерло. Точнее нет. Это Ева умерла, ушла за грань нынешней реальности, и всё остальное в этом мире — и дикий сумасшедший смех, и топот слонов, и скрип сосен — теперь звучало для неё непривычно приглушённо. Было спокойно, тихо. Сердце успокоилось. Вдруг где-то далеко-далеко Еве послышалась мелодия.
— А-а-а-а… А? — будто спросила музыка, на секунду прервавшись. Она показалась Еве такой родной, такой близкой, будто она всегда её знала.
— Ты, река ль, моя реченька, ты, река ль, моя быстрая…
Зима ли пела колыбельную уснувшей природе, или это Мария укладывала спать неугомонную Аду, Ева не знала. Наяву ли звучал этот приятный женский голос, или это у неё в голове слышалась русская народная песня? Ева закрыла глаза. Она была погребена под плотным слоем снега, но что-то всё ещё грело её, как греет каждого человека на этой земле. Может быть, вера. Но во что? В светлое прекрасное будущее или в уверенность в завтрашнем дне, в то, что завтра утром всё так же взойдёт холодное солнце, в спящий по берегам широкой реки лес или в свист жаворонка в предрассветной дымке? А может быть, и в то, и в другое, а может, ни во что из этого, а во что-то своё, исключительное, уникальное, что есть в душе у каждого человека.
— Ты течёшь, не колыхнешься…
***
Вокруг было темно, но тепло и уютно. Где-то тикали часы.
— Где я?..
— Дома мы. Дома.
Глава 6. Болезнь
Надо ли объяснять, что на следующий день Ева лежала в постели с температурой под сорок? Сразу после того, как она очнулась в доме Саваофа Теодоровича и он отвёз её на машине домой, Ева легла в кровать и не вставала до вечера следующего дня.
Ева выглянула в окно. Вчерашняя зима теперь выглядела так жалко, что не верилось, будто день назад она была причиной многих аварий и хоронила под своим снегом целый город. Вода обильными ручьями бежала по обочинам дорог, снег весь скрючился, скукожился, почернел, и робкое солнце редко выглядывало из-за плотной пелены низких облаков. Осмелевшие розы расправили свои нежные лепестки, трава позеленела, но осторожные деревья пока не спешили раскрывать свои набухшие почки: черёмуха ещё не цвела.
Ева грустно шмыгнула заложенным носом и в очередной раз осмотрела комнату в поисках, чем бы себя занять. От чтения кружилась и без того свинцовая голова, фильм тоже не доставлял нужного удовольствия. Есть не хотелось, да и еда потеряла свой вкус, также как и Ева — свойственный ей аппетит. Делать было нечего.
В конце концов, Ева задремала. Спала она чутко, но крепко, без сновидений, и только изредка сквозь пелену сна ей слышался гул машин, долетающий с далёкой эстакады. Ей казалось, что она падает, летит куда-то в бесконечно глубокую пропасть, а вокруг нет ничего, кроме каменных голых стен гигантского колодца. Где-то на его дне плескалась чёрная вода, и влажный холод, отлетающий от невидимых волн призрачным дыханием, сковывал мышцы и морозил сердце. День незаметно перешёл в ночь, заснул модный пригород бодрствующего мегаполиса, и все ближайшие дома разом, словно по команде, погасили жёлтые окна, только лифтовые шахты горели ровным белым светом и в одной квартире всё-таки тлел тусклым огоньком оранжево-красный ночник. Ева сладко потянулась и сразу схватилась за неприятно пульсирующую голову. Слегка пошатываясь, она села за свой рабочий стол и посмотрела на часы — половина шестого утра. Темнота ещё лежала чёрной сажей на улицах, редко пропуская сквозь себя жёлтый свет фонарей, и, словно черная ленивая кошка, заглядывала из-за угла своими яркими глазами-звёздочками. Ева кое-как нашла пряжу и, забравшись обратно в кровать, принялась вязать и вязала до тех пор, пока робкий луч солнца не заглянул в её комнату.
В болезни прошёл первый день, второй, третий. Утром Ева с температурой тридцать восемь выползала на кухню, ближе к вечеру ложилась в постель с температурой уже под сорок. В пятницу девушка с сожалением поняла, что до завтрашнего дня точно не выздоровеет, поэтому она, десять раз обойдя квартиру по кругу в поисках телефона, написала Саваофу Теодоровичу, чтобы предупредить о своём отсутствии.
«Жаль. Поправляйтесь», — только и был ответ.
«Я постараюсь быть в воскресенье. Давайте я посмотрю, как буду чувствовать себя завтра, но не могу ничего обещать», — зачем-то написала Ева вдогонку: наверное, она ждала большей реакции от Саваофа Теодоровича.
Отправив сообщение, Ева отложила телефон и устало откинулась на подушку. От экрана закружилась голова, на глаза будто навалилась неимоверная тяжесть. Она снова взяла вязание и под монотонное постукивание спиц погрузилась в собственные мысли. Из них Еву вырвал громкий звонок в дверь, и, набросив поверх пижамы серый халат, она пошла открывать.
— Кто?.. Саваоф Теодорович?!
— Добрый вечер, Ева, — мужчина улыбнулся, словно чеширский кот, которого почесали за ушком, и протянул Еве маленький тортик. — Я просто не мог прийти в гости к девушке без гостинца.
Почему-то от того, что появился Саваоф Теодорович, потеплело на душе. Ева искренне ему улыбнулась и пустила внутрь.
— Решили проверить, действительно ли я болею? — беззлобно спросила она, провожая гостя на кухню, но мужчина обиженно надулся.
— Решил навестить больную, — сумрачно ответил он и поставил на стол маленькую коробку с тортом.
— Не сердитесь, — улыбнулась Ева, доставая чашки. — Будете пить чай?
— Если позволите, я сам его сделаю, — отозвался Саваоф Теодорович, принимая из рук Евы чайник. — Как никак, Вы у нас пострадавшая.
Девушка села за стол, устало положив голову на руки, и наблюдала за тем, как мужчина заваривает чай.
— Я прошу прощения, что всё так обернулось, — сказал он после длительного молчания, когда они уже ели торт.
— Ничего страшного, — ответила Ева, с трудом проглатывая кусок. Она всем сердцем верила, что торт был вкусный, но сейчас даже самые любимые вещи казались ей пресными. — Это я виновата, что пошла за Вами в метель. Как… Ада?
— Всё в порядке, — заверил её Саваоф Теодорович, отрезая себе ещё один кусочек. — Знаете, я так испугался, когда нашёл Вас в снегу. Долго не мог нащупать пульс.
— Значит, хорошо, что всё обошлось, — просто заметила Ева, отодвигая тарелку. — Простите, Саваоф Теодорович, я уверена, что торт вкусный, просто сейчас есть не могу.
Мужчина усмехнулся, но настаивать не стал и убрал всю посуду, оставшуюся после чаепития. Тут он залез в свой портфель, достал маленький чёрный проигрыватель и, нажав на кнопку, протянул руку облокотившейся на стену Еве. Та вопросительно подняла брови.
— Позвольте пригласить Вас на танец, — широко улыбнулся он.
— При всём уважении, Саваоф Теодорович, у меня кружится голова…
Однако мужчина её не слушал, с силой потянул на себя, и Ева вдруг оказалась в его объятиях. Тут зазвучала приятная неспешная музыка, и они закружились по кухне в медленном вальсе.
Сначала Еве было плохо. Она судорожно вцепилась в пиджак Саваофа Теодоровича, боясь потерять и без того хрупкое равновесие, и постоянно что-то бормотала про своё плохое самочувствие, но мужчина, казалось, вовсе её не слышал. Постепенно она вошла в ритм, почувствовала музыку и стала двигаться уже более уверенно, по крайней мере, перестала сжимать ткань его пиджака в пальцах. Саваоф Теодорович, заметив это, самодовольно улыбнулся, но промолчал и только продолжил вести Еву в медленном танце. Тут мелодия сменилась на более быструю, пара закружилась скорее, и вдруг Ева узнала в музыке свой любимый вальс.
— Это же вальс «Метель»! — воскликнула она и залилась тонким серебряным смехом. Саваоф Теодорович улыбнулся одним уголком губ, но снова ничего не ответил, а только продолжил кружить девушку в стремительном танце. Всё вокруг смазалось от быстрого темпа, и Ева окончательно забыла про свою болезнь, полностью отдавшись вальсу. Да, она любила танцевать.