Ты здесь? (СИ)
Как-то раз, в знойное лето — может быть, такое же, как и сейчас — мы снова выбрались на пляж. Вечер разливался по небу, подобно пролившейся краске, окрашивая облака в невообразимую палитру цветов. Закат почти догорел, и линия сливалась с очертаниями моря, волны которого выбивались на берег и щекотали пятки. Мы стояли на хранившем тепло песке, пытаясь запустить воздушного змея, что никак не хотел взлетать. Температура не превышала семидесяти семи градусов* и легкий ветер, трепавший волосы, обжигал кожу. Она была одета в легкое платье, кудри развивались на ветру вместе с подолом пышной юбки, а улыбка, озаряющая лицо, когда у нас все-таки вышло, навсегда отпечаталась в чертогах разума, подобно клейму. Какой же она была красивой и счастливой в тот день. И каким беззаботным был тогда я, бегая с катушкой в руках и наблюдая, как очертания змея скрывались среди малиновых облаков.
— Молодец, малыш! — кричала она. — Но не разбегайся слишком сильно: пускай он сам плывет по ветру.
Я замедлился. Мама двинулась ко мне, будто паря над песком. Она казалась такой легкой, что если бы ветер подул с новой силой, то без проблем заставил её подняться еще выше. Будто вдогонку за змеем.
Взгляд был теплым, а рука, успевшая потрепать меня по уже достаточно отросшим волосам, вдруг переместилась на лицо.
— Нужно подстричься, милый.
— Не хочу! — возразил я. — Папа — ужасный парикмахер!
Мама рассмеялась. Звонко, прикрыв глаза и запрокинув голову. И с еще большей теплотой погладила меня по щеке, притянув к себе в объятия.
Я не врал, потому что папа действительно стриг меня так себе. Точнее, он никогда не пользовался ножницами и чаще всего прибегал к помощи машинки, звук которой пугал. Поэтому мне не нравилось, когда он заставлял меня усаживаться на высокий стул и состригал большую часть волос, оставляя какие-то десять миллиметров. Мальчишки во дворе, в отличие от меня, ходили стричься в парикмахерскую, где приятные с виду женщины усаживали их перед зеркалом, включали погромче музыку, а затем копошились за спиной. Да и результат превосходил старания папы в тысячу раз: если я был больше похож на ежика, то остальные ребята походили на голливудских звезд.
Воспоминания настолько яркие, что каждое всплывает чаще, чем я успеваю о нем помыслить. Когда закрываю глаза, то возвращаюсь обратно. Раньше, во снах, я мог хотя на миг увидеться с ними. Эфемерно почувствовать их присутствие. Но призраки не спят, они, в общем-то, ничего не делают. Это напоминает автономную работу машины, что запрограммирована на одно и то же действие, пока кто-нибудь не нарушит его порядок. Мне хочется думать, что этим кем-то стала Айви — видящая больше, чем должна.
И появления которой жду больше, чем что-либо. На протяжении этого долгого — о, не передать словами насколько — времени мысли крутятся только вокруг нее. И развернувшейся сцены, после которой она с легкостью перешагнула порог дома. Я стою напротив двери, сверлю её взглядом и представляю, что Айви вот-вот зайдет. Думаю, что скажу ей то, что мучает меня. То, что вгрызается в мозг и никак не отпускает.
А её так и нет. Но я терпеливый. Да и временем, если честно, не ограничен. Ожидание, правда, терпеть не могу, но это мелочи.
Она ведь придет, правда?
Мрак, окутавший дом, кажется мне неуютным.
Щелчок. Тихие шаги. Вспышка света.
Она не разувается. Смотрит сквозь меня, двигается в направлении гостиной. Наверняка за сигаретами, что забыла на журнальном столике. Я двигаюсь за ней, подобно тени, пытаясь обогнать и привлечь внимание. Но Айви не дает — цепляется за пачку и, не говоря ни слова, достает оттуда сигарету, зажимая её меж губ.
Огонь обугливает край бумаги. Айви вздыхает.
— Хватит ходить за мной.
— А? — соскальзывает с языка. Айви оборачивается. Выглядит усталой, расстроенной и… грустной. — Все-таки видишь?
— К моему большому сожалению — да. Но не переживай: я соберу вещи и поживу у подруги до тех пор, пока дом снова не будет продан.
— Нет! — чересчур резко и громко бросаю я. — Я… я не собирался делать что-то плохое. Честное слово. У меня нет намерений мешать, пугать или, тем более, докучать. Просто… просто это странно. То, что ты видишь меня. И… говорить с кем-то спустя долгое время.
Не смотрит в мою сторону. Выдыхает облако серого дыма, что своеобразным узором — как шаль — скрывает её лицо на долю секунды. Сквозь мрак в комнату попадают отсветы лампы, что освещает прихожую. Я делаю шаг ближе, она интуитивно отодвигается назад. Боится. Или просто не хочет находиться рядом. Честно говоря, я не знаю. Хочу ли знать? Возможно. Но становиться проблемой — не желаю.
Я останавливаюсь. Не хочу потерять крохотную часть того, что есть. Впрочем, выбора у меня нет — либо она действительно уйдет, либо останется. Третьего не дано и мне страшно, что единственный человек, которому подвластно меня видеть и — о боги! — разговаривать со мной, навсегда покинет стены этого дома.
— Я знаю, что это эгоистично с моей стороны — просить остаться. И мне бы стоило исчезнуть, чтобы не привлекать лишнего внимания. Но… мне страшно. Правда. Очень страшно. А быть одному — тем более. Поэтому… пожалуйста, останься. Не стоит менять свои планы только из-за того, что в стенах твоего дома обитает кто-то вроде меня.
В тех же самых спортивных штанах. С собранными в пучок волосами, без косметики. Сигарета скачет ото рта и обратно, становясь все меньше. Пепел Айви стряхивает в пепельницу, что находится на журнальном столике.
Слушает. Внимательно. И я не могу отделаться от мысли, что тешу себя призрачной — почти такой же, как и я сам — надеждой. Её лицо не выражает эмоций, кроме дикой усталости. Возможно от меня, возможно ото всего, что её окружает. Не могу сказать точно, ведь читать мысли стоящей напротив девушки мне не подвластно. Как и изменить что-то в отношении её решения.
Мы встречаемся взглядами. Мой, скорей всего, выглядит жалко, что никоим образом меня не волнует. Айви же, несмотря на некую безразличность на лице, скрывает под собой куда больше. Теперь вижу это отчетливо, потому что серьезно вглядываюсь в её лицо, подмечая все тонкости. Видимо, это не связано со мной. Только с тем, с чем ей ежедневно приходится сталкиваться. Хочется сказать многое, на самом деле. И расспросить о многом. Но я молчу, потому что знаю, что одно слово или движение и конец этим безмолвным гляделкам. Конец ощущению, будто я ожил хотя бы на какой-то короткий промежуток времени.
Я опускаюсь на колени. Айви с удивлением наблюдает за моими действиями, замирая с сигаретой во рту. Лоб соприкасается с половицами. Они, скорей всего, холодные. Жаль, что я не чувствую.
— Прости! — упираясь ладонями в пол, произношу я. — Я виноват! С самого начала я вел себя неподобающим образом!
— Т-ты чего? Эй, встань с колен, не нужно! — слышу звон пепельницы. А затем и твердый шаг. — Прекращай. Ну же, давай, я не собиралась вызывать у тебя чувство вины!
Её пальцы проходят сквозь меня в попытке поднять на ноги.
— Все хорошо. Честное слово. Ты здесь не причем. Я… уф… ладно. Давай поговорим. Может, из этого выйдет что-то толковое. А теперь поднимайся. Мне неловко от того, что ты стоишь передо мной на коленях. Это неправильно.
Я поднимаю голову, вновь встречаясь с ней взглядом. Сквозит недоумением, грустью, которой она окутана с головы до пят. Мне по-прежнему сложно — чувствовать то, как она на меня смотрит. Потому что в этом взгляде то, что напоминает мне о прошлом. О моей жизни.
Такой же взгляд я встречал в отражении. И ненавидел себя за это.
Встаю на ноги, замечая, какой маленькой Айви кажется рядом со мной. Едва ли достигает до плеча, что немного веселит и приводит в чувство. Почти как Фиби. Только без каблуков и вычурных нарядов. Мысли о ней не вызывают определенных ощущений, но они всплывают, как кляксы. Моментами, которые хочется помнить.
— Так лучше? — интересуюсь я, оказываясь перед ней. Она кивает. А после, приподнимаясь на носочки, пытается что-то разглядеть. — Что?