Ты здесь? (СИ)

Волосы у меня были влажные, как и ткань шорт. Фиби, не знаю, — намеренно ли? — не взяла с собой купальник, купаясь прямо в платье. Через ткань просвечивались горошины сосков, девичья грудь вздымалась высоко, будто заставляя её волноваться от нашей близости — сидели мы рядом, касаясь плеч друг друга.
Мне было неловко. Пульс учащался, стоило задержать взгляд на её теле. Глаза, почему-то, все время останавливались именно на изгибах, которых до жути хотелось коснуться. Я отмахивался от этих мыслей, как мог, но из-за бушующих в теле гормонов возвращался обратно, попадая в своеобразное болото. И хоть мне не хотелось в нем тонуть, давясь скользкой тиной, все мое нутро начинало гореть, как подожжённая кем-то спичка. И дело было далеко не в чертовом солнцестоянии посреди чистого неба. Дело было в Фиби, что волновала мой подростковый мозг.
— Хочешь меня поцеловать? — легко сказала она, заглядывая мне в глаза. Тело обожгло новой волной жара. Тонкие пальцы прошлись по моему предплечью, оставляя выжигаемый след дрожи. — Я вот хочу.
Лукавая улыбка и пухлые губы, раскрытые в ожидании. Придвинулась еще ближе, чем это возможно, заставляя ощущать влажную ткань на груди. Я сглотнул, пытаясь проглотить ком, что резко встал посреди горла. Во рту стало сухо, а сердце, сбившись с привычного ритма, готово было упасть в желудок.
Она потянулась первая, зная, что я навряд ли смог бы отказать. Зацепилась за нижнюю губу зубами, а затем горячим языком проникла внутрь, заставив меня потерять возможность дышать. Я плавился, как металл, достигая самой высокой температуры. Помимо того, что со всех сторон нас атаковала жара, Фиби заставляла даже воздух вокруг искриться, впитываясь в кожу. У меня плавились кости.
А от запаха кипарисов, коим пахла её кожа — сознание.
Руки непроизвольно легли на её лицо. Влажное, горячее. Поцелуй вышел таким же. Я впервые почувствовал возбуждение, что впивалось иголками под ногти. И не хотел отрываться от нее, углубляя поцелуй до тех пор, пока нехватка воздуха не начала душить. Дышалось тяжело, через открытый рот, опаляя губы и подбородок дыханием. Фиби невесомо поцеловала родинку у края губы и, проведя ладонью по груди, обвила рукой шею, усаживаясь мне на колени.
— Мало, — прошептала она, губами ведя пунктирную дорожку от скулы до места за ухом. Руки очертили девичьи лопатки, смахнули тонкие бретельки, опустив их на плечи. В шортах стало донельзя тесно, и Фиби, почувствовав это, заерзала бедрами, вырвав из глубин моих легких стон.
— Ты же понимаешь, — с придыханием произнес я куда-то в шею, — что это безрассудно — делать подобные вещи?
Фиби прикусила кожицу, покрытую испариной, облизнув место укуса.
— Какая разница, если мы оба в выигрыше? Почувствуй себя живым хотя бы сейчас, Лео.
И снова, с легкостью, присущей лишь ей, впилась в губы, заставляя подчиниться. И ощущения стали настолько яркими, что мир закружился как чертово колесо обозрения.
Это повторялось. Повторялось до её сбитого дыхания, моих попыток поймать её влажные и распухшие из-за поцелуев губы, капель пота на бархатной коже. Плавные движения, чувство заполняющего каждую клетку мозга желания, наших сплетенных воедино пальцев.
Я не мог охарактеризовать то, что происходило. Но отчаянно желал этого, будто застрявший посреди Сахары пленник, молящийся хотя бы о капле воды. Наши встречи — иногда тайные, в подсобке школы или под пожарной лестницей, где всегда пахло затхлостью — заканчивались практически одинаково. Мои губы всегда находили её, а объятия, из-за которых плавилась кожа, становились еще интимнее. Нужнее.
Думаю, таким образом я пытался спастись. Ото всего, на самом деле. Возможно, пытался забыть себя, выдавая желание за отчаяние. Не знаю, сейчас об этом сложно судить, ибо я ничего особо не чувствую. Но те моменты были похожи на яркие пятна. Как те самые кляксы, о которых говорил Сид. Различие заключалось лишь в том, что думали мы совершенно о разных вещах. Я — о том, как краски впитывались в меня, а Сид — о том, что я паршивый художник.
 
Я долго думал над тем, каким образом это все обернулось — наши с Фиби отношения. Но, как и говорил ранее, она всегда была двигателем. А я, молча следовавший за ней, просто не мог сопротивляться. В ней было что-то. Не напористость, а что-то другое. Оно и влекло меня за собой. До сих пор я вспоминаю об этом и не могу найти подходящий ответ, что именно заставляло меня так покоряться. Желание, интерес, чувства?
В том, что Фиби мне действительно нравилась, сомнений не было. Равно как и в том, что я всем своим сердцем и телом желал касаться её, укладывать на скрипучую из-за старых пружин кровать, очерчивая каждый изгиб её тела. Смотреть на нее, дышать тем же воздухом, что и она.
— Признайся, — как-то произнесла она, поудобнее укладываясь мне на грудь, — ты ведь начинаешь искать смысл в том, чтобы существовать.
Мы лежали у меня в комнате, голые, дышавшие так, словно обогнули озеро за один единственный заплыв. Бабушка в тот момент работала в прачечной, а мы, сбежавшие с последних уроков, пробрались ко мне, вновь отдаваясь этому странному чувству.
Я не ответил. В голове у меня был белый шум, я старался унять бьющееся сердце, от стука которого боль в груди отдавались в виски. Лежал, смотрел в потолок, требующий хотя бы немного побелки, вдыхая запах шампуня, которым пропахли её волосы. Провел рукой по плечу, чувствуя, как моментально отозвалось её тело дрожью и прикрыл глаза.
Тук. Тук. Тук. Беспорядочный цикл.
— Мне кажется, что я люблю тебя, Лео, — прошептала Фиби через какое-то время. Её шепот разрезал тишину комнаты, будто крик, сотрясающий стены. — С момента нашей первой встречи. Потерянного, тусклого, неживого.
Голос её подрагивал. Слова лились невообразимым потоком, хотя давались ей тяжело. Она приподнялась на локте, рукой цепляясь за мое лицо, оглаживая его, как что-то ценное. Я распахнул глаза, встретившись с ней взглядом. Теплым, отчего внутри все заныло по новой.
— И такого, как сейчас.
Фиби невесомо коснулась моих губ. А я, перехватив её руку, прижал к своей щеке как можно сильнее. Все было понятно без слов: я соглашался на те условия, которые она безвозмездно предлагала мне.
Потому что хотел этого. Пускай и не чувствовал этого так же сильно, как чувствовала Фиби.
— Скажи, что хочешь того же не потому что я этого хочу.
— Я хочу этого, потому что рядом с тобой я не чувствую боли.
Она улыбнулась, врезавшись носом мне в щеку.
Мотаю головой. Слишком много воспоминаний на сегодня.
— Закончил? — интересуется Айви. Оборачивается, встречаясь со мной взглядом. С синяками под глазами, усталая и немного сонная. Берется худыми пальцами за кружку и делает глоток давно остывшего чая. В этот раз банка с кофе остается пылиться на полке.
Вечер вторника оказывается жарче, чем предыдущие. Благо теперь кондиционер остужает и не заставляет кожу покрываться крапинками пота. По крайней мере, я вижу, что Айви чувствует себя вполне комфортно, находясь под струями прохладного воздуха. По привычке прохожусь по волосам, обманывая себя тем, что ощущаю их мягкость. Но на деле ничего не чувствую.
Оглядываю листы, разложенные на полу, и киваю. Она потягивается, а затем встает на ноги, босыми ступнями касаясь паркетной доски. Раздается характерный треск.
— Хорошо. Тогда отправлю эту часть перевода завтра, — склоняет голову на плечо. Волосы покрывают часть лица, будто своеобразный узор из нитей. — Спасибо, что помогаешь.
 
— Тебе просто повезло, что я хорошо знаю французский.
— Да, — Айви опускается на корточки. — Не часто встретишь призрака, который обладает таким редким и нужным умением. Мне должно быть стыдно: имея французские корни, отвратительно знаю язык.
Пальцы шелестят по листам, собирая их в одну кучу. Я смотрю на нее дольше, чем должен и, спохватившись, отвожу взгляд. Айви этого не замечает, будучи увлеченной собственной рукописью.