ПВТ. Сиаль (СИ)

От такого голоса, злости самой высокой пробы, шугались и смирялись овдо в лютый гон.
Юга отшатнулся, вжимаясь спиной в стенку Провала. Широко раскрыл глаза, скулы у него побелели, а в воду часто, дробно закапала кровь — будто Выпь в переносицу ему вломил. Юга мазнул пальцами над губой, растерянно слизал кровь с подушечек. Веселья как не бывало. Облюдок смотрел загнанным зверем. Собрался, сжался, как для смертного боя готовился.
Выпь вдавил рот в ладонь, запрещая себе пользовать голос. Отвернулся. Зажмурился, растирая гнев, как гадкую тварь Провала.
Ему стало ужасно стыдно.
— Эй, — его неловко хлопнули по ноге, — прости, а?
Пастух кивнул, не оборачиваясь.
— И ты меня. Ты меня тоже прости. Не хотел.
Юга помолчал и задумчиво протянул:
— Зато воды набрали... Полные штаны.
И еще набрали — в баклаги, и Юга отловил самых здоровых душек, на случай, если до века не встретится больше ни одного Провала.
Покидая теплую земляную пасть, Выпь испытал острое чувство счастья. Юга благоразумно помалкивал, но большой вины за собой не чувствовал. В самом деле, мог ли он знать, что угрюмый нелюдимый пастух окажется такой девчонкой?
Ко всему у него ныла голова — как на плохую погоду, сильный ветер. Подташнивало от пережитого страха, никак не унималась кровь, пачкала кожу и рубашку. Что-то не то было с голосом этого парня.
Когда вернулись, Серебрянка еще спала, с головой замотавшись в плащ.
Юга окинул ее взглядом, протянул:
— Тебе не кажется, что она за это веко подросла как-то?
Выпь пожал плечами. Мокрая одежда противно липла к телу, а разнагишаться пастух стеснялся.
В отличие от Юга, который разделся в один мах ресниц — просто скинул штаны, рубашку, оставшись в тонком, мало что скрывающем исподнем и яро-зеленых бусах. Расплел волосы, вытащил из прядей сдохшие душки и с блаженным вздохом откинулся на плаще.
Пастух не выдержал и прикрыл лицо ладонью, чтобы хоть как-то унять стыд и возмущение.
— А ты так и будешь в мокром сидеть? Раздевайся, под Пологом — ай, хорошо как...
— А если увидит кто?
— Кто? — фыркнул облюдок. Лениво обернулся на живот, положил острый подбородок на сцепленные ладони, беззастенчиво рассматривая пастуха. Под тяжелыми мокрыми ресницами плавился черный жар. — Спиценоги? Есть им дело до тебя, как же. Или ты за Серебрянку переживаешь? Так расслабься, вкус я ей не испорчу, от мужиков не отверну…
— Ты бы волосы прикрыл хотя бы. Волосожора приманишь.
— Вот уж не твоя забота.
Повозился еще, поерзал — трава щипалась сквозь плащ даже — и задремал.
Выпь обождал, убедился, что спутники его крепко спят, и, озираясь, стащил и обувь, и штаны, и плотную рубашку. Выжал, отряхнул, кое-как растянул на траве. Сам устроил костер — захватил на такой случай из Дома малую веточку огня в походном коробке. Пожевал зерен коча, привычно гоня дремотную одурь. И все равно, глядя в огонь, незаметно для себя забылся. Очнулся от близкого шороха высохшей травы.
— Ну, и чего ломался? Вполне ладный, жилистый, загореть бы тебе чуть, и первый парень на становье. — Горячие пальцы походя мазнули по хребту, от чего с пастуха слетел последний сон. — Да, и не сутулься, ты же статный да высокий, это я как много и многих повидавший говорю.
— Ага, только замолчи, — смущенный и сонный, Выпь суетливо напялил почти просохшие одежды.
Юга поцокал языком, насмешливо сощурился.
Из-под плаща выбралась Серебрянка, и Юга перевел взгляд.
— Скажи, я был прав. Она и вправду вытянулась. За один-то переход, не плохо.
— Привет, — девочка подсела к огню, кашлянула в кулак, — можно мне попить?
— Держи, — Выпь протянул ей баклагу.
Серебрянка сделала несколько жадных глотков. Поблагодарила, продолжая недоверчиво ощупывать глазами Полог. Нерешительно осведомилась:
— А эта вот штука, она всегда зонтег Хома закрывает?
— Зон… чего закрывает?
— Ну, небо. Облака. Зонтег. Солнце, луну, Хомы там... всякие... Лут?
Под непонимающими взглядами вовсе смешалась.
Юга выразительно дернул бровью.
— Это Полог, — глухо обронил Выпь, — он всегда был.
 
— Ладно, — девочка посмотрела на свои руки, сжала пальцы в кулак, — мы идем?
***
Шли тем же порядком, что и допрежде. Долгие переходы здесь были не приняты. Отдохнувшая Серебрянка вертела головой по сторонам, поочередно закидывала спутников глупыми вопросами. Парни поняли, что ни о спиценогах, ни о пыльниках, ни о Провалах, ни о тровантах она не знала.
— Но почему нельзя начертать карту? — упорно допытывалась у Выпь.
Желтоглазый был не в пример терпеливее скорого на слова-подзатыльники, злоязыкого облюдка. Его примучивать можно было безбоязненно и безболезненно.
— Потому. Пространство, оно дикое. Бездомашнее. Границ нет. Главное при тебе — знать, куда хочешь попасть. Цель в уме держать. Тогда тебя непременно выведет.
— То есть, если я без цели гулять буду, то вовсе никуда никогда не приду?
— Ага.
— Чушь какая...
— Оттого группами люди ходят, мелкая, — вставил Юга, — когда много человек одну цель в голове держат, направление быстрее дается.
— А как же тракт ваш?
— То тракт. — Терпеливо пояснил Выпь, не отвлекаясь на раздраженное пофыркивание Юга. — Он смирный, выученный. Как положили — так и лежит.
Девочка в ошеломлении качала лысой головой.
— Откуда ты только взялась такая несмышленая, ай? — поинтересовался Юга, когда уже к веку они пробирались карминным полем.
Девчонка ответила значительно позже, когда тот же Юга увлеченно отстаивал перед Выпь право не прятать струящиеся волосы под глухой тканью от волосожора.
— Мне надо к Сухому Морю, — сказала, уставив на пастуха синие, как утопленник, глазища.
— Рад за тебя, а что ты там делать собираешься? — бросил Юга.
— У меня там родные, — потупилась Серебрянка.
— Что, у самого-самого Моря?
— За Морем, вообще-то. Надморье, — еле слышно ответила девочка. — И выше. И дальше.
— Как же ты одна здесь оказалась? — первым поборол удивление садовник тровантов.
Она неопределенно пожала плечами. Снова без ответа.
Не далеко, близко заверещали тахи. Высокие голоса скакунов привольно раскатились над причесанной ветром равниной, замылись за круглые спины карминов.
Путники встали, как вкопанные.
— Нагнали, — спокойно отметил пастух, сжимая кулаки.
— В стадо, живо! — Юга первым рванул к карминам — бесстрастным тучным глыбам.
Людей пасущиеся особые будто не заметили, пустили к себе. Их ничего не волновало под Пологом, ничто не могло испугать или удивить. Но вот кого они не жаловали, того и раздавить могли, в мокрое пятно раскатать…
Путники сбились за теплым боком крупного кармина, тесно прижались друг к другу.
— Это тот, от кого ты бежал? — спросила Серебрянка самым невинным голосом.
Юга шлепнул ее по макушке. Выпь одернул парня:
— Не обижай ее. От кого ты бежал?
— А может, это по твою голову, а? — с вызовом процедил Юга, осторожно высовываясь из-за справного тела кармина.
По равнине шли тахи — легкие, красивые, стремительные. Гладкие их круглые ноги наворачивали дорогу, всадники сидели как влитые, под краснозаревным Пологом мягко блестели шлемы и нашивки.
— Определенно, это за мной.
— Да кто?
— Вердо.
— Вердо? — не поверил Выпь. — Но они же все в Городцах...
— Так-то да, — кисло усмехнулся Юга.
— А по факту — нет, — снова не удержалась Серебрянка.
— Прячься!
Нырнули дружно обратно, да поздно — их успели приметить.
Тахи дружно, не ломая строй, развернулись. Один из всадников выдвинулся вперед, прочие раскинулись по правую и левую сторону.
Юга застонал от досады:
— Ай, он и руки свои приволок...
Выпь глянул за спину, решительно проговорил:
— Надо глубже забраться. Тахи не пойдут, не любят карминов. А кармины не любят вердо.
Осторожно, перебежками, двинулись в стадо, хоронясь за большими нагретыми тушами. Подлетевшие к черте карминов тахи фыркали, перебирали ногами, люди беспокойно тянулись в седлах, высматривая беглецов.