ПВТ. Сиаль (СИ)

— Вот как? — Женщина провела рукой по круглому боку ласкающегося овдо. — В таком случае, не сопроводишь меня на площадь? Я обязана присутствовать, к сожалению. Представление начнется с первой темнотой. Зрелище несколько театрализовано, как мне кажется.
— Ага, — прохрипел Выпь, — конечно.
Площадь была запружена народом, почти как в Око Становления Городца. Стеной стояли многоликие, послушные единой воле вердо; оживленно, взволнованно перекрикивались люди. Ярко горел огонь. Но пахло близкой бедой и смертью
Зои держала его под руку. Выпь крутил головой, прочесывал глазами толпу. Уговаривал себя. Нет, он не глупец, ему в ум не войдет показаться здесь, когда подобных ему вылавливают и волокут... В лампарии. В узкую — на одного, и высокую — в рост человеку, стеклянную полую лампу на хитрой двери. Главное украшение этой темноты.
Но все же.
Вокруг зашевелились, зашептались:
— Ведут, ведут, смотри-ка!
— Поганое отродье!
— Нутро у них гнилое, это ж все знают, чего ж тянули...
— Тварь облюдочная, вскормил же кто-то, взрастил.
— Я бы такого в зыбке придавила, в животе бы извела, вот как на духу говорю.
— Эх, молодой-то какой...
Выпь, не видя никого вокруг, подался вперед. Люди, недовольно ворча, теснились, давая дорогу. Руки, ноги, спину свело от напряжения.
Он не мог видеть лицо, скрытое грубым колпаком.
Его сдернули лишь тогда, когда возвели осужденного на помост.
Облюдок распахнул глаза, шарахнулся прочь от улюлюкающей, свистящей толпы. Смуглый от рождения, он был едва ли не светлее Выпь.
Даже глаза — выкаченные, безумные — казались белыми.
— Это не я! Не я!
Словно обухом.
Выпь на миг смежил веки, пряча чувства.
Не он. 
Похож — будто старший брат — но не он. Юга бы не взяли живым.
Не взяли?
— Какой ты трепетный, — горячо, на ухо, рассмеялась Зои.
— Это ужасно, — хрипло выдавил Выпь, не желая смотреть и не в силах отвести глаза.
Пленника, упирающегося отчаянно и безнадежно, закрыли в стеклянной полости. Толпа стихла слаженно, будто один большой человек. Стало слышно, как живет уличный огонь и бьется в стены стеклянной тюрьмы осужденный.
Вспыхнуло. С такой огненной силой, что помстилось — хватит на весь Городец. Люди все стояли молча, ждали, пока за стеклом не прекратит выламываться, танцевать тень.
Выпь некстати вспомнил о душках, которых Юга загонял в стеклянную банку и использовал вместо лампы на протяжении всего странного их пути до Городца.
— Султана? — сказал хрипло, на лице еще чувствуя жар близкого, не его, пламени.
Шею леденили две полосы, как будто его держали, держали за горло.
— Да, Выпь? — Зои обернулась.
— Простите, но мне надо идти.
Она не выказала удивления. Милостиво кивнула:
— Хорошо. Мне ждать тебя завтра?
— Ага. То есть — да, — без запинки соврал Выпь.
***
Выпь не ждали.
Дом был закрыт для гостей, стоял тихий и черный, вещью в себе.
— Где? — спросил пастух у Касьяна.
Охранник сидел в пустой, странно безжизненной зале. Тиа Плюм-Бум молчала рядом. Встретила его взгляд и спокойно улыбнулась:
— Мы не выдаем и не отдаем своих, парень.
Мужчина глотком опорожнил стакан, ткнул посудиной в потолок:
— Там. Но я к нему не войду, извиняй, парень хороший. Крепко он не в себе.
Дом сам открыл ему дверь некогда их общей комнаты. В знакомом помещении скованно горело несколько веток пламени, недвижно стоял насыщенный страхом, придушенной паникой воздух.
Пастух овдо замер на пороге, щуря желтые глаза.
Облюдка он увидел не сразу. Тот сидел в углу, тесно прижав колени к груди. Распущенные волосы падали на пол, на сбитый ковер, продолжались в щедро разлитой воде — комната стояла затопленной.
Юга молчал, и молчание это давило страшно.
Лучше бы кричал.
— Юга? — позвал Выпь, преодолевая тяжесть колец на горле. — Что с тобой?
Юга поднял голову. Огонь тонул у него в глазах, как в Провалах.
Чуть шевельнулся, и лужа, растекшаяся по полу, шевельнулась тоже. Пастух отступил на шаг, внезапно осознав, что не вода это, а волосы.
 
Значит, тогда ему не привиделось.
Второй. Третий. Убить. Убить. Убить.
— Что со мной? — в ответ спросил Юга, и голос его был так безнадежно тих, что Выпь отставил страх — как табуретку — и шагнул в комнату.
Облюдок безучастно смотрел, как приближается Выпь, как замирает рядом. Волосы текли из его головы легким, густым потоком, широко разливались по комнате, ползли по стенам, спускались вниз, пронзая тело Дома, уходили в землю, в исходники воды Провалов... Выпь стиснул зубы, отгоняя морок.
Опустился рядом, плечом задев плечо.
— Заберут и сожгут, заберут и сожгут, сожгут, сожгут, — монотонно проговорил, чуть раскачиваясь, Юга.
— Нет.
— Всех подменышей, всех чернышей, у меня гниль внутри, неужели не видишь...
— Нет.
— Что же такое, что во мне, что я, — Юга судорожно стиснул колени.
Едва ли он слышал, что ему отвечали, едва ли нуждался в словах.
Выпь неловко разжал смуглые пальцы, крепко взял в ладонь. Глубоко вздохнул — и заговорил чисто, гладко, как в жизни не случалось:
— Ты — это ты, Юга. Что бы ни случилось — всегда ты. Третий. Облюдок. Чужой своей матери, чужак своему стану. Храбрый. Стойкий. Злой. Ты танцор. И шлюха. Но — мой единственный друг. Юга.
И на последнем слове понял — все. Исчерпал запас красноречия на свет и тьму вперед.
Юга повернул голову, словно только-только его заметил. В темных глазах ничего нельзя было разглядеть.
Протянул руку, отвел ворот вытертой пастушьей куртки, коснулся новоделанного ошейника. Выпь не отодвинулся, сглотнул и покорно задрал колючий подбородок, позволяя чужим пальцам исследовать фильтры. Контраст между как всегда горячей кожей облюдка и непривычным холодком «украшения» рождал странные ощущения. Не неприятные, нет. Но странные. Юга тяжело вздохнул и промолчал.
Когда Полог сделался нежно-алым, с холодной прозеленью, волосы вновь были волосами, непроницаемо черными, лежащими на спине гладкими косами. Юга давно спал, а Выпь дремал урывками, иногда вздрагивая и вскидываясь.
Патруль не пришел.
Явился другой.
— Гаер, — опознал Выпь, бессонно раскрывая глаза на гостя, переступившего порог.
Подался вперед, закрывая спутника.
— Спокойно. Я не причиню зла, — рыжий поднял руки, не сводя глаз с блестящих шейных колец.
Славная была работка, трудная. Без специальных инструментов, без особых условий, в антисанитарном поле, а, поди ты, исхитрился-таки парня вытащить. Рыжий не только языком горазд молоть был, руки у него прямо из плеч росли.
Юга, проснувшись, тихо зарычал, и Гаер со смешком отпрянул, избегая ловчей сети волос.
— Тише, рапцис морено! Твоих сородичей за меньшее жгут лампарии. Быстро ты с шерлом освоился. Как по мне, так слишком быстро.
— Заберешь меня? — оскалился Юга, процедил. — Ну, попробуй.
— Не за тем пришел. У меня к вам предложение.
— Какое совпадение! У меня тоже — убирайся, пока цел! — в ослепительной улыбке Юга не было ни намека на шутку.
Гаер быстро глянул на Выпь. Тот ненавязчиво пристроил руку на плече напряженного, готового в драку, облюдка.
Кивнул утреннему пришлецу:
— Говори.
***
Рыжий маркировщик в клетчатой юбке говорил, с интересом изучая комнату. Изредка хмыкал, одобрительно качал головой, трогал безделушки.
-...поэтому вам здесь оставаться — только расправу ждать. Третий себя раскрыл, Первые это без внимания не оставят. Второй, с его выходкой на площади, тоже засветился. . В общем, вас найти — вопрос решенный, в пару дней...очей... уложатся. Облюдков уже чистить начали.
Юга под рукой Выпь тяжело вздрогнул.
— Моя вина, — сказал глухо, — я это начал...
Гаер ухмыльнулся, накручивая на затканное цветными рисунками предплечье черные бусы.
— Не корись, морено. Это у тебя в природе заложено, на обиду смертью отвечать. Не случился бы не-людь, другой повод измыслили бы, вы активная угроза Первым. Они вас не оставят.