ПВТ. Сиаль (СИ)

Облюдок, вот же несчастье-то какое.
Выпь очень старался не выделяться, самолучшее — вовсе на глаза людям не показываться, даже одежду носил немаркую, неяркую, прочную да удобную.
Юга, в обратку, на словах и в делах был не скромный. Говорливый, разбитной, часто — с разбитыми в кровь горячими губами, темноокий и смуглокожий, с длинными, в-пасть-бы-волосожору, пречерными волосами.
Рядился так, что девки местные завидовали, общего мнения не признавал, из тряпок разных сам себе одежду срабатывал. Как ему нравилось. Становые его не шибко любили, да и сам он понравиться им не пытался, за что и случалось битье взаимное. В драке чернокосый не плоховал, даром что девкой-подстилкой дразнили.
Эти слова обидные подкидыш говорунам в глотки обратно и забивал.
Зато в Гостином Доме у дороги было Юга хорошо и привольно, с путниками он ладно знался, а многие и приезжали, только чтобы на него еще раз глянуть, длинные волосы на кулак намотать. Так что славу Юга себе заслужил справедливо-сомнительную, о чем знал прекрасно и не печалился.
Простым садовником тровантов много ли заработаешь, даже если способность и прилежание к этому делу имеешь?
В Гостином Доме за длину век в хороший сезон приличный заработок удавалось сделать. На скакового тахи хватило бы.
Мать Юга и грозилась, и ругалась, и за палку бралась — тому хоть бы что, оскалится, удерет, и ищи-свищи его.
— Сына-то отец хотел, я доченьку у Полога просила, а народилось что, ой-ей, ни то ни се, срамотища паскудная, глаза б мои не видели...
Так жалилась, а дарцы, которые Юга приносил, припрятывала, в хозяйство пускала. Благо не-сын не-благодарный, хотя и бывал Дома редко, про мать не забывал.
С контролерами пропыленными, что раз в палец в становье по его черную башку являлись, облюдок был вежлив и нахален, благо те с ним обвыклись, сработались. Да и стол хороший им полагался в Гостином Доме за так, за одно только служебное рвение. Контроллеры снисходительно трепали подопечного, застегивали штаны, отмечали в списке, жрали-пили от пуза, да и уходили дальше. Юга презрительно сплевывал им вслед — надзорщики жадны были до мелких и крупных подарков.
У самого Юга была только одна вещица, пуще всех подарков-дарцов ему любая — бусы. Слагали их идеально округлые шарики, истово зеленые, холодные и гладкие, приятно-тяжелые. Юга с ними не расставался, а за попытку отнять-сдернуть — случалось — зубы выбивал.
***
Так что у кого тряпки девичьи на темноту глядя спрашивать, Выпь особо голову не ломал.
Остановился у всем знакомого Дома. Еле светились оконца, хозяйка как обычно огонь берегла.
Выпь ударил в теплый бок трованта раз, другой.
— Кого там принесло?! — визгливо справились из-за стены.
— Выпь это, — тихо кашлянул парень, добавил громче, — пастух.
— И чего надо?
— Сын ваш дома?
— Нет его, окаянного!
— А где?
— В дупле! — и забранилась так злобно, что пастух присел. — Да вовсе бы не знать, хоть бы и не вернулся, облюдок паршивый, сучка несытая, все жилы мне вытянул, всю жизнь испоганил, чтоб им волосожоры подавились, чтоб его пыльник прибрал, чтоб его сладень затянул...
Дальше Выпь слушать не стал. Медленно, бледнея от почти физической боли — ой неладно будет сыну, если словом заденет! — отступил.
Искать Юга по темноте было сродни странствию. Где его только не было! Желтоглазый все становье обошел, преодолев нелюбовь людности, даже в шумный Гостиный Дом заглянул, но и там садовника не обнаружил.
— Ищешь кого, красавец? — к нему склонилась широкая, полногрудая женщина.
Темное мягкое платье, алый рот, а кожа белая, а груди — двумя полными, мерцающими чашами.
— Юга, — тихо прокашлялся парень.
Женщина выпрямилась, хохотнула, подругам на сторону бросила:
— И этому Юга подавай, ишь ты. Нет его нонче, миленький, и навряд заявится. Завтра приходи, завтра! А можешь и со мной прилечь, я-то не Юга, я не обижу, не укушу...
Мигнула накрашенным глазом, повела круглым плечом. От маслянистого дыма щипало в носу и тяжелело внизу живота, люди за столами сидели все праздные, незнакомые.
 
Выпь попятился, едва не навернувшись со ступеней. Дом фыркнул смехом, женщина басовито захохотала.
— Нет, спасибо, — выдохнул Выпь и, пряча глаза, начал проталкиваться к дверям — гостей в Доме изрядно было, самый сезон.
Молоденькая голая девушка, удерживающая сразу четыре тяжелых подноса, сжалилась, окликнула в спину:
— Эй, скуластый! Ты на Провале глянь, он туда захаживает.
Выпь благодарно кивнули убрался из душного мрака поскорее.
***
Провал, на свое счастье, пользовался дурной славой. Настолько дурной, что даже пыльники здесь не водились.
— Юга, — позвал Выпь, предусмотрительно держась за лапы-корни.
Внизу плеснуло.
Пастух замер, прислушиваясь — мало ли кому пришла охота искупаться в молочной воде. Темнота тихо дышала в затылок, осторожно играли в траве насекомые.
Спускаться дальше?
Прямо у лица заплясала крупная мерцающая душка, Выпь отвернул голову, брезгливо дернулся. Внизу, у корней света, подобных тварей билось видимо-невидимо.
— Юга, — еще раз окликнул пастух.
— И кто меня сдал, ай? — крикнули снизу, от самой воды.
Выпь промолчал. Невидимый собеседник рассмеялся.
— Эй, пастух, давай сюда. Вместе поплаваем.
Выпь — делать нечего — осторожно пошел вниз. Спускаться было удобно, густые корни сплетали петли, куда можно было воткнуть ногу. Иные побеги уже обросли пухом, за них парень справедливо остерегался браться.
— Не больно ты ловок, как я погляжу, — насмешливо протянул Юга.
Плавал он замечательно, и даже безмерная глубина и безвестные обитатели Провала его не пугали. Выпь не осмелился бы так запросто нырять и скользить в молочной, светящейся воде, в компании крылатцев-уродцев.
— Ну, и зачем приперся?
— Мне одежда нужна. Девчачья. Я знаю, у тебя есть, — тихо проговорил Выпь, кое-как умещаясь в теплых скользких корнях.
По руке пробежала какая-то многоножковая дрянь — пастух, не глядя, сбил ее. Тварь звонко плюхнулась в воду, забарахталась — и тут же была утянута кем-то невидимым.
Юга высоко поднял красивые брови, языком скользнул по кромке верхних зубов. Зубы у него были на зависть: ровные, белые, острые.
— А ты о себе лестного мнения, совсем-не-девочка-Выпь. Что, гостей отбивать пойдешь?
— Не для меня.
— Для кого же? — Юга насмешливо сощурил странноватые, не здешней выделки большие глаза. — Всех девочек становых я знаю, лучше правду скажи, так интереснее.
Выпь вздохнул. Парное тепло от воды напитывало одежду, труднило дыхание.
— Я нынче... у сладня девочку отбил. Ей одежда нужна.
— У сладня?! — Юга в два гребка подплыл ближе, уставился восхищенно. — Иди ты?
Выпь сдержанно пожал плечами — мол, отбил и отбил, чего удивительного. На всякий случай приник спиной к корням, с шалого подкидыша сталось бы смеху ради стащить его в воду.
— Это интересно! — решил Юга. — Ну-ка, подвинься!
Ловко ухватился за корни и выдернул себя из воды. Кроме истово-зеленых бус на нем ничего не было. Выпь отвернулся, пока садовник тровантов одевался.
— Значит так, Выпь. Одежду я тебе достану, будь покоен. А ты в ответ дашь мне на девчонку поглазеть, идет?
— Прямо очень нужно, — упрямо повторил пастух.
— Ай, то я не понял! — Юга отжал богатые волосы, скрутил их на затылке. — Вперед!
Подняться получилось быстрее, чем спуститься. Теплые пасти Провалов Выпь не любил.
— А какая она из себя? Красивая?
— Обыкновенная. Маленькая.
—То есть совсем мелкая девчоночка? По-нашему разговаривает?
— Да.
— А на мордашку что? Сладенькая?
— Ага. Столько у сладня проторчать. — Выпь крепко ухватил спутника за плечо. — Стой.
Оба встали, замерли столбиками.
Тут первое, главное условие было — не двигаться.
Сверху, из самого Полога опустилась и глубоко вошла в придорожную траву серая, гладкая, ладонь в обхвате, спица. Чуть поодаль — еще одна. Застыли так. Первая спица ушла наверх, чтобы через положенный промежуток опуститься снова. Шаг. Еще шаг.