ПВТ. Сиаль (СИ)

Юга, приблизившийся бесшумно, как тень на длинных ногах, встал рядом, уважительно присвистнул.
— Ай, только не говори мне, что ты не знаешь, кто это был!
— Кто? — медленно спросил Выпь.
— Сама султана! Стоокая Зои, приближенная Князя, известная личность, будущая правительница Городца. Заходила к нам пару раз, да... Очень, хм... интересная женщина. Ну все, теперь я за тебя спокоен, ты со своим голосом точно не пропадешь.
— Почему, стоит оставить вас, вы сразу во что-то влипаете? — мрачно вопросила Серебрянка, давно покинувшая карусель и готовая принять смертный бой за желтоглазого.
— Не правда, в тебя он влип самостоятельно. — Немедленно парировал Юга. — А вообще, Выпь, бросай порт, увольняйся и начинай службу в Доме султаны. Это, скажу я тебе, многого стоит!
— А ты?
— А я... а обо мне после, давай халявные дарцы транжирить, когда еще доведется!
***
Серебрянка, погуляв с парнями немного, отпросилась в свободный выпас. Юга щедро ее отпустил, прежде чем Выпь успел открыть рот.
— А если вердо? — сказал недовольно.
— А если Ивановы вернутся? — передразнил Юга, утягивая спутника в небольшой, но отменно кичливый Трапезный Дом. — Не маленькая, справится.
В Доме, на первый взгляд, спиценогу некуда было бы приткнуться. Выпь задержался на пороге, оглядываясь, облюдок же, без всякого смущения, сунул что-то в руку подскочившему услужнику и махнул на угловой стол, занятый печальной компанией.
— Но, мест же нет, — заикнулся пастух.
— Ай, как это нет? Для нас найдутся.
Компанию аккуратно вынули из-за стола и услужник, рябоватый хитроглазый паренек, ловко собрал посудину с объедками, перестелил скатерть и жестом предложил новым гостям присаживаться.
— «Мурано», — бросил Юга склонившемуся к ним услужнику.
— Из еды что прикажете?
— Чипсы есть? Приказываю чипсы.
— Сей момент.
Выпь хотел спросить, но Юга жестом велел ему заткнуться и впал в задумчивое оцепенение.
Сидеть, зарывшись глазами в стол, Выпь было не интересно, поэтому он осторожно изучал зал — полный холеными людьми, чистыми блестящими приборами, стеклом и молодым пламенем в настольных кубках и высоко подвешенных лампах. Стены Дома плавно играли рыжим свечением. Выпь поймал взгляд до изумления красивой женщины, с белоснежно оголенными плечами и волосами, как злой огонь. Она вежливо улыбнулась и приветствовала его — тонким стеклянным сосудом с чем-то искристо-красным, словно ее губы.
«Мурано» же, как запомнил пастух, был заморской выделки и подавался в узких, истовой синевы бутылях. Вкуса напитка Выпь не знал, но предпочтение «синему стеклу» отдавали даже высокородные тиа и тио.
Мысли снова съехали на происшествие с овдо, и пастух мрачно пожался — ему было неловко-стыдно за свое поведение. Надо же было так сорваться, да на людей, да на людях. Чудо, что его там же не прибрали вердо, ибо было за что, по правде говоря.
Но пройти мимо овдо, несправедливо мучаемых теми же беззащитными людьми, он не смог бы.
Юга изучил принесенную бутыль, кивнул.
Взглядом отослав услужника, собственноручно наполнил две странного вида кружки («бокалы», вспомнил пастух).
— Давай. За нас и нашу новую жизнь — где каждый сам по себе.
Сдвинули бокалы. Выпь чуть смочил губы и отставил посудинку.
— Объясни.
Юга одним махом прикончил «мурано» до дна. Плеснул еще. Пьянел он медленно, от зелья делаясь лишь веселее и бессердечнее.
— Что объяснять? — сказал нарочито весело, рассматривая стекло на свет — здесь огня не жалели. — Тебе прямая дорога под руку султаны. А меня один тио хороший давно к себе зовет, в соседний Городец.
— Ага, — сказал Выпь, осторожно крутя ножку бокала мозолистыми пальцами.
На них двоих посматривали с нескрываемым, припудренным любопытством. Что делали здесь эти двое, ошеломительно красивый смуглый парень и сутулый, долговязый, неулыбчивый его спутник? Выпь и сам не отказался бы узнать.
— Ну, сам подумай, как редкостно тебе повезло? Ты тут, почитай, один на весь Городец такой, с горловым пением, пользуйся шансом! Я тоже вот своим пользуюсь, ай, как пользуюсь! Вердо тебя не взять, стана-то нет больше, жалобы слать некому, регном у тебя в порядке. Гаер припрется, так шли смело лесом, за работу негожую, да и не посмеет он к подручному султаны соваться, жизнь дороже. Дарцы вам оставлю, мелочи твоей на билет за Море. И не спорь, мне их заработать проще, чем тебе. А человек он хороший, к слову, щедрый, без изломов, да и я могу быть смирным... Недолго, но какое до будущего дело? О, ну что ты смотришь, почему ты так смотришь?!
 
Выпь не отвернулся. Быстро, но плавно — Юга только и успел ошалело мигнуть — коснулся ладонью его лба.
— Ты заболел. Горячий.
— Конечно, горячий, иначе на кой ляд я тиа Плюм-Бум сдался?! И почему с тобой нельзя управиться, как с остальными?! — сердито заглотил остатки «Мурано» и, хлопнув на стол дарцы, резко поднялся и двинулся к выходу.
Выпь проводил его взглядом, сжал бокал так, что стекло хрустнуло и сломалось. Как что-то в нем самом.
— Еще чего-нибудь желаете, тио? — к плечу пастуха склонился внимательный услужник, протянул полотенце.
— Я не тио, — устало потер лоб Выпь, — и я ничего больше не желаю.
  
Глава 9
 
9.
Юга он нашел почему-то без труда, в черной кишке почти не освещенной, побочной, улицы. Гуляющие здесь не праздновали, от безлюдья даже уши заложило.
Выпь, хоть и не пил, чувствовал странную дурноту, пустившую корни откуда-то из грудного сплетения. Покалывало, поламывало виски, болело горло — раз он чувствовал подобное, когда в особо тяжкий перегон сильно застыл.
Облюдок ждал, прижавшись спиной к боку мертвого Дома, бездумно пялился в застывший, черный Полог.
— Ты точно решил? — спросил пастух хрипловато, пряча руки в карманы.
— Ага, — откликнулся Юга, терзая бусы, — это лучший исход, и ты сам это поймешь, если вдруг дашь себе труд подумать.
— Ты же не человек. Так же, как я и Серебрянка. Нам должно вместе держаться.
— Я никому не должен, ясно? Ни матери, ни вердо, ни рыжему, ни кому бы то ни было из людей! Я свободен.
— От себя даже?
— Не умничай! — крикнул подменыш.
Выпь провел ладонью по холодному, липковатому боку Дома и спокойно сказал:
— Уходи. Скажи только — почему так внезапно?
Юга помолчал, открыл рот, снова закрыл.
Лицо его ожесточилось, и заговорил он резко, отрывисто, наотмашь:
— Не хотел говорить, но коли настаиваешь...Ты — пастух. Тебе одна дорога — в дрессировщики, в охрану. Мне — другая. Я с тобой не могу больше. Уж прости, мне моя жизнь еще пригодится.
— Ага, — сказал Выпь. Хорошо, что Юга едва ли видел его лицо, — ясно.
— И все?
— Ты сам сказал.
Выпь развернулся — номер на уход был бесславно потерян — но Юга, дернувшись, поймал его за локоть.
— Стой. Погоди. Я вовсе не...
Толкнул в стену — неожиданно сильный.
...и отпрянул, и попятился, захлебываясь болезненным шипением, с лицом, искаженным гримасой жестокого, удивленного отвращения.
Выпь медленно, потрясенно поднял взгляд — и узнал.
Понимание всплыло изнутри, вытопилось из костей. Вылущилось из памяти крови.
— Третий, — вспомнил Выпь.
— Второй, — свистящим шепотом подхватил Юга, не спуская с пастуха ополоумевшего, проваливающего взгляда.
Выпь опустил веки.
Второй со свистом втянул воздух — и оскалился на выдохе.
Третий был слабее. Неактивной стадии, хрупкий, словно человек.
Откуда только взялся?
— Нет, нет, не надо! — черноволосый попытался извернуться, а когда понял, что от Второго не сбежать, попробовал защищаться.
Вторые всегда были крупнее, сильнее — даже этот, молодой, даже без плетчатого голоса, под которым иные погибали.
Сломал ему — с влажным треском — руки в запястьях. Третий не мог кричать от боли, горло залеплял густой, плотный ужас близкой, неотвратимой, отвратительной смерти.