Сказки Королевства (СИ)
После таких снов Марика бежит в лес или к реке, туда, где никого нет в ранний предутренний час и зовет его по имени, сначала шепотом, а потом и в голос, надломленным чаячьим криком. Но он не появляется, только легкий ветерок обнимает ее лицо и смахивает слезы.
А через месяц она узнает, что ждет ребенка. И радуется, и еще сильнее тоскует. И все вспоминает его слова «как бы горько не было, знай, что я теряю в два раза больше».
А еще через месяц приходит Марика, иссохшая от печали своей, к старой Найе в дом. И спрашивает, уже ни на что не надеясь:
— Расскажи мне, бабушка, о старых Королях. Чем прокляла каждого из них злая Судьба?
Найя долго смотрит на нее, дымит трубкой, и руки ее дрожат.
— Всего я не ведаю, — говорит-выдыхает она наконец. — Но знаю того, кто может помочь. Идем.
Встает старая женщина, откладывает трубку, крепко берет Марику за руку и ведет ее через поле, через лес к реке, за которой начинаются Черные горы. Долго идут они, тяжело дается дальний путь бабушке Найе, и добираются они до реки, когда солнце уже начинает клониться к окоему. Здесь переводит старуха дух, собирается силами, еще крепче вцепляется скрюченными пальцами в руку девушки и начинает звать.
— Кедиэрн, приди ко мне, — кричит она долго и хрипло, то умоляя, то требуя, словно имеет на то право. И когда почти выбивается из сил, Марика видит, как с горы на той стороне реки спускается мужчина. Грозный, могучий, багряные волосы его подобны кровавым ручьям, серые глаза блестят сталью и лицо его суровое прекрасно и страшно одновременно.
— Здравствуй, Найя, — громом рокочет его голос. — Не думал я, что простишь ты мне гибель нашего сына.
— Я не простила, — отвечает резко Найя, белая как полотно. — Но прошу у тебя помощи, о Воин!
И второй рукой — откуда только силы взялись — старуха подталкивает девушку в спину. Та выходит, кланяется до земли, и, хоть и подкашиваются ноги от страха, голос ее звонок и чист.
— Приветствую, о Яростный! Прошу, скажи мне, чем прокляла богиня Судьбы Эорданна?
Воин переводит свой взгляд на Марику, и ужас накрывает ее, едва держится она, чтобы не опуститься на колени, но старуха бросается вперед и загораживает ее собой.
— Не бойся, моя Найя, — говорит мужчина, и звон клинков слышится в его голосе, — не обижу ее и на вопрос отвечу. Когда раздавала богиня нам свои проклятия, Хранитель был последним. Самые страшные предсказания были уже произнесены, и решила сумасшедшая Судьба над ним покуражиться. Знала она, что Хранитель единственный из нас всех отдал свое сердце смертной эльне и придумала вот что: «раз за разом ты будешь искать ее, а найдя, сам отталкивать ее от себя, иначе жизни ей не будет.» Но и этого ей показалось мало. Захохотала безумная и добавила «сможет она избавить тебя от проклятья, если принесет тебе сердце вашего ребенка. Выбирай, Хранитель». Знала, что никогда не согласится он заплатить такую цену. Знала и радовалась.
Как громом пораженная стоит Марика, все мысли вылетают из головы, и находит на не странное спокойствие. С поклоном благодарит она Грозного за рассказ, поддерживает дрогнувшую Найю, когда та прощается с Воином. Только один вопрос задает, когда добираются они, заморенные до деревни.
— Бабушка, почему ты не простила его?
— Ай! — устало плещет на нее рукой Найя. — Давно не держу я зла на Кадиэрна. Но зачем ему, Воину, горькая старуха?
И снова день бежит за днем, золотая осень сменяет лето, но и сама уступает черед снежной холодной зиме. Тяжкие сны не беспокоят больше Марику, становится она спокойна и ласкова. Лишь время от времени задумается о чем-то, словно тучка солнышко заслонит. А когда только-только начинает таять снег, появляется на свет у Марики дочка. Златовласая с темно-синими, до черноты, глазами. Марика сама дает ей имя — странное, на ромайский лад, и все время проводит у детской кроватки. А как окончательно оправляется она от родов, одевается в шубейку, заворачивает малышку в одеяльце и выходит попрощаться. И снова ничего не спрашивает Дирэл, только обнимает на прощание.
С ребенком на руках идет Марика через поле к лесу, в самую его глубину, на ту поляну, где летом росла самая вкусная на свете малина. Не видит она ничего перед собой, и руки дрожат то ли от тяжкой ноши, то ли от страха.
— Эордан, — шепчет она, — Эорданн! — кричит громко, и ветер подхватывает ее крик и уносит далеко-далеко. — Я принесла тебе сердце… нашего ребенка.
Завывает ветер, бросает ей в лицо колкую ледяную крошку, но не чувствует этого Марика, потому что тот, кого она звала, выходит ей навстречу. И взгляд его сейчас страшнее смерти.
— Ну же, на! — протягивает она ему сверток, улыбаясь, вкладывая в эту улыбку все светлое, что в ней есть, и слезы ручейками стекают по щекам. — Я принесла тебе… Иллойэ… - «сердечко»..
Как зачарованный подходит к ней Хранитель, не веря, заглядывает в сверток и смотрит в детские глаза, так похожие на его собственные. На мгновение опускает он веки, и невозможная тяжесть спадает с плеч его, теплеют черты лица, словно река просыпается от многовекового сна и разбивает ледяные оковы. И когда он вновь поднимает глаза на Марику, она окунается в глубокое, темно-синее безудержное счастье.
Весна в этом году приходит неожиданно рано, пышная, буйная. Такого количества цветов, таких душистых трав и яркой зелени не припомнят даже старики. А из тростника, выросшего в эти дни, получаются флейты столь мелодичные, что способны развеселить даже самое печальное сердце. Бабушка Найя, лукаво прищурясь, говорит, что без колдовства здесь точно не обошлось.
Дикие сказки Королевства
Лучик утреннего осеннего солнышка весело пробежал по гладкой поверхности стола, по белому в цветочек одеялу, немного запутался в темно-русых прядях волос и, в конце-концов, довольный, уселся на чуть тронутую золотистым загаром щеку Айры. Девушка довольно улыбнулась, ресницы ее дрогнули, глаза сонно распахнулись. Так она лежала, разнеженная и безмятежная, слегка потягиваясь, ровно пять биений сердца. Именно столько потребовалось голове, чтобы подбросить в эту утреннюю благодать воспоминания о вчерашнем позорном проигрыше и предстоящем наказании, которое придется нести сегодня. Утро сразу же потеряло все свое очарование.
— Твою ж матушку, — простонала Айра, закрыв глаза ладонью. — Лучше б я сквозь землю провалилась.
Вылезать из-под одеяла никуда не хотелось, а хотелось свернуться клубочком и захныкать, кляня собственную глупость, а также всех чешуйчатых гадов вместе взятых. А еще лучше — снова уснуть. Просто спать и ни о чем не думать. Однако Айра была уже не столь наивна, чтобы не понимать, что это только усугубит ситуацию. Вот чтоб она хоть раз еще поспорила с Задавакой Глейдом! Да ни за какие коврижки! А ведь друзья ее предупреждали, но поди ж ты! Она ведь самая умная. Ага, на четвертом курсе, а Глейд-то с пятого.
Но, Пресветлая, она так была уверена в своем заклинании, она десять раз все проверила и перепроверила… Абсолютный, совершенный замкнутый контур. Он должен… просто обязан был выдержать. А Глейд снес его чуть ли ни одним щелчком пальцев. Если бы все происходило в реальных боевых условиях, Айра, вне всякого сомнения, потеряла бы пациента. Вообще без вариантов. А хуже всего, что дело происходило на полигоне и все, почти все (кроме отродья, конечно, ему на полигоне делать нечего) видели ее позор. И, конечно, Задавака Глейд не был бы собой, если бы не заставил ее испить до дна всю чашу унижения. Да еще и наказание придумал — хуже некуда. И вот сегодня в столовой, снова в присутствии целой толпы (кто же пропустит такое зрелище) ей опять придется унижаться, на сей раз перед отродьем.
Айра была близка к тому, чтобы расплакаться, остановила только злость. Видит Пресветлая, не дождутся они ее слез! Перенесет все, как полагается истинной Мортиэль — с гордо поднятой головой. Вот!
С этими мыслями Айра и собиралась. Платье выбрала строгое, без баловства, косы уложила в высокую прическу и вышла, расправив плечи, нацепив на лицо вежливую полуулыбку.