Отражения одиночества (СИ)

Все как на даче бабушки. Даже водокачка в углу.
— Идем в дом.
Только сейчас Саша обратила внимание, что их провожатый был бос. Сегодняшняя ночь, как и предыдущая, были холодны для лета, но не похоже, что хозяина дачи это смущало.
Михаил Бестужев был магом. Совершенно точно был — Саша ощущала специфический отпечаток в Отражении. Но весь этот отпечаток был словно бы смазан серостью, словно… скован?
— Нечего на меня пялиться, — ее внимание не осталось незамеченным. Михаил уже на крыльце, отпирая дверь, обернулся. — Никогда что ли Ограниченных не видела?
— Приношу свои извинения.
Мужчина только фыркнул.
— Заходите, — дверь наконец открылась.
Саша зашла в дом, по привычке остановившись снять на входе обувь. И оглянулась, удивляясь тому, что видела. Хотя на самом деле удивляться тут было нечему. Самая обычная дача. Много дерева — им отделаны и кирпичные стены, и даже потолок. Большая комната, в которой и печь в дальнем углу, и крохотная кухня с разделочным столиком и самоваром на нем рядом, кровать около стены. Есть даже пара старых диванов вокруг столика в центре, явно пришедшего откуда-то из середины прошлого века.
И… Все. Никаких современных устройств. Никаких артефактов, которых было полно в квартире Серафима и немало даже у близнецов, в чьем доме Саша пробыла не так долго.
Не было даже книжных полок. Точнее, были — одна рядом с кроватью. Но там стояла классика в потрепанных переплетах да несколько старых изданий, посвященных шахматам. И неожиданный справочник военной техники. Никаких книг по магии. Никаких вообще книг, которых не могло бы быть у самого обычного пожилого дачника в самом обычном отдаленном дачном массиве средней полосы.
— Положи сюда этого красавца, — Михаил кивает Миклошу на кровать. — Сейчас заварю иван-чай и поговорим.
Саша в недоумении еще раз обводит квартиру внимательным взглядом. Здесь нет не только артефактов — здесь нет и магии вокруг. Защитных чар. Ничего нет — дом как дом. Единственное, что она ощущает — слабую, тонкую нитку заклинания. Малоразличимого, искусного и уходящего куда-то вглубь Отражения.
— Мой тебе совет — не стоит так откровенно показывать свое удивление. Садись. Садитесь оба, — хозяин дома указал на продавленный диван у столика и принялся колдовать с самоваром.
С запозданием Саша поняла, что печь сейчас топилась дровами, самыми обычными.
— И второй совет — если хочешь таскать с собой за руку вроде как обычного человека, то не стоит вешать на него амулеты так, словно он елка новогодняя, — Михаил усмехается. — Привлекает внимания и вызывает вопросы.
— Я не думаю, что это имеет какое-то отношение к делу, — подбирается Саша.
— Не имеет, это правда. Просто я удивлен, что Новгородский прислал ко мне столь юных сотрудников, и считаю своим долгом помочь им в дальнейшей жизни. Ведь благодаря ему у меня есть все то, что вы видите вокруг.
Сказано это было с явной иронией.
— Не похоже, что вы друзья.
Михаил пожимает плечами.
— Мой тезка — тот, с кем способны дружить единицы. Я за все годы слышал только об одном его друге, и тот был побратимом и связанным кровью. Разве что ученики его вроде как переваривают, хотя я и не знаю как. Впрочем, думаю, вы пришли слушать явно не о сентиментальных воспоминаниях старика.
— В общем контексте это тоже представляет интерес. Информацию трудно отделить от того, кто ее произносит, — Саше казалось, что говорила он это не столько этому Бестужеву, сколько себе… Но какая разница?
— Не доверяешь. Что ж, я не давал повода, — Михаил разливает чай в довольно-таки красивый фарфоровый сервиз и ставит на стол поднос с конфетами. «Мишка на севере» и «Белочка». — Хотя, между прочим, тебя, Александра, я помню еще ребенком несмышленом, ни о какой магии не ведающим и только бегающим в короткой майчонке да шортах по участку.
По спине Саши пробежала холодная дрожь. Неужели некоторые воспоминания правда? Там, где то ее бабушка, то дедушка останавливались поговорить, идя на дальний участок окучивать картошку, со странным босоногим стариком, вечно смотрящим на нее непонятным, пробирающим до глубины души взглядом.
 
— Вижу, и ты меня помнишь, — Михаил чуть улыбнулся. — И прошу заметить — я не позволял себе ничего лишнего. Хотя мог.
— И с чего же такая смиренная покорность?
От понимания того, что часть детских страхов, как оказалось, имели под собой основания, было крайне неуютно. Крайне.
Михаил хмыкает.
— Когда живешь долго — учишься терпению. Во-первых. А во-вторых — Ограничение предполагает и запрет на Становление. Но если ты хочешь подвоха, то можешь найти его — я не стал сообщать о тебе в местный Орден. Хотя мог. Так что, думаю, не стоит беспокоиться о моем мнимом благородстве. Я стар, осужден и вот уже почти век влачу свое существование в этом богом забытом крае среди обычных людей, надеясь, что поставленная по договору с Новгородским защита сбережет меня от Затронутых-мстителей, как раньше сберегала от охочих до моей крови людей. И прошу заметить — я не использую магию уже много лет. Даже бытовую. Все по закону. Даже когда речь зашла о расстреле.
— Расстреле?
Михаил улыбается. Оглядывается на бессознательного вампира и кивает сам себе.
— Ваша законная добыча не очнется достаточно долго для того чтобы мы могли поговорить. Конечно, я не на все вопросы хочу отвечать, но договор не оставляет мне выбора. Так что вкратце, если вам интересно… Да, молодой человек, — на слове «человек» старик делает явный акцент, — я военный преступник. С хорошим слухом.
Лицо Миклоша заливает краска. А Михаил продолжает.
— Не знаю, откуда у вас эта информация, но она правдива. Я осужден Советом вот уже больше двух веков, с событий Отечественной войны 1812 года. Не буду вдаваться в подробности той истории, если понадобится — Новгородский вас просветит. С тех пор еще не вышел срок для подачи апелляции, тем более в моем случае она едва ли возможна. И я, как и остальные маги Ордена, попал под Эдикт о Разделении Правосудия.
Видя непонимание на лице Саши, Бестужев чуть поясняет.
— Я не удивлен, что сейчас новичкам о нем не рассказывают. Часть членов ордена считает его позорным пятном на своей репутации. Трусливая попытка отмежеваться от зверств, творимых в дни революции, Гражданской войны и всех последующих репрессий. Попытка уйти в тень и оставить людям решать наши судьбы. Эдикт запрещал магам вмешиваться в судебные процессы людей, господа. В том числе и те процессы, в которых обвиняемыми были Затронутые. Полный запрет на вмешательство. И используя ресурсы Ордена, и по частной инициативе. Никакой магии — даже если тебя завтра поставят к стенке и расстреляют. Даже если ты уже стоишь у стенки. Тогда многие покинули Орден, а те, кто остались, опасались за свою жизнь. Почти два десятилетия бесправия в дни, когда каприз человека мог приравнять мага к отбросу, к преступнику, чья казнь без суда и следствия — реальность. Времена, о которых предупреждали в Совете до Эдикта, но к этим голосам не прислушались.
Старик вздыхает.
— Перед многими встал выбор — применить магию и стать за границу Закона или не применять и стать осужденным на расстрел за границей человеческого закона. Такой себе выбор, знаете ли. И хочу подчеркнуть, я не нарушал взятых на себя обязательств даже тогда. После, разумеется, разум возобладал, и голоса, говорившие о необходимости ограничить влиянием людей на наш мир, стали звучать громче и слышнее. Эдикт отменили, людские порывы стали контролировать лучше, а после событий Второй Мировой даже закоренелые скептики поняли, что попустительство в отношении существующих научных изобретений и вся прошлая политика невмешательства и свободы для незатронутых может привести мир к гибели. Разработали планы и проекты, нашли возможности когда захотели и начали все подобные инициативы контролировать. Ну да ладно, это все дела прошлого. Вы пришли ко мне не за этим.
— Не за этим, — Саша отпивает уже постывший чай. Дед собирал такой же. И вкус похожий — как в ее собственном детстве. Впрочем, иван-чай все равно не рос на юге, так что и он тоже был каким-то своеобразным билетом в прошлое.