Стальной король (ЛП)

— Когда? Я не помню, чтобы вы когда-нибудь ссорились.
— Она скрывала это. — Он провел рукой по волосам. — Она натягивала улыбку, когда вы оба были дома, потому что не хотела, чтобы ты знал. Мы терпели друг друга, а потом ссорились, когда вы с Ником спали. Ей не нравилось, как идут дела в клубе, мы рисковали, а я скрывал от нее кое-что. Все стало так плохо, что она выгнала меня.
— Но ты всегда жил здесь. — Я бы запомнил, если бы он съехал.
— Тебе было всего восемь. Нику было двенадцать. Мы сказали вам обоим, что я собираюсь бежать. Надолго. И я провел три недели, живя в доме клуба.
Теперь эта поездка мне вспомнилась. Папы никогда раньше не было так долго, и мама грустила. Потому что она скучала по нему. Видимо, было что-то еще.
— Ты пропустил мои гонки на картинге. Я злился на тебя за то, что тебя не было, потому что я выиграл, а ты не видел, как я это сделал. — Я насмехался. — Но ты все это время был в городе.
— Я наблюдал за твоей победой в бинокль с расстояния около ста ярдов.
— Ты солгал нам.
Он кивнул. — Потому что твоя мама попросила меня об этом.
— Ты не можешь ни в чем обвинять ее, — огрызнулся я. — Никогда.
Папа поднял руку. — Я не обвиняю. Это на мне. Все это.
— Значит, пока вы жили в клубном доме, Амина приезжала к вам в гости, — сказала Брайс.
— Да. У нас была вечеринка. Мы напились и накурились. Все было смутно, но я отвел ее в постель. На следующее утро я проснулся и понял, что совершил ужасную ошибку. Сказал ей то же самое. Она начала плакать и призналась, что влюблена в меня. Амина ненавидела себя за это. Она тоже любила Крисси.
Кого, блядь, волновала Амина? Она не могла любить отца. Он не был ее любовью. И уж точно она не любила маму, если та трахалась с мужем своей подруги. Впервые я не мог найти в себе силы пожалеть о том, что Амину зарезали.
И я никогда не прощу папу за то, что он так поступил с мамой.
— Я ненавижу тебя за это.
Папа выпустил сухой смешок. — Сынок, я ненавижу себя уже двадцать шесть лет.
— А мама? Она тоже тебя ненавидела? Потому что ты приходил домой. Ты казался счастливым. Или это все чушь?
— Я вернулся. Встал на колени и умолял твою маму позволить мне вернуться домой.
— Она простила тебя? — Мои глаза выпучились. — Не может быть.
Лицо отца побледнело, а глаза наполнились слезами.
— Ты никогда не говорил ей, — прошептала Брайс. — Она никогда не знала.
— Она никогда не знала. — Его голос был хриплым. Густым. — Мы с Аминой оба обещали держать это в тайне. Она знала, что это раздавит Крисси, поэтому уехала домой в Денвер и не вернулась. Меня это гложило. Я наконец-то решил, признаться. Признаться. Но потом...
— Ее убили. — Мой голос был плоским и безжизненным, как тело моей матери, одиноко лежащее в могиле.
— Я подвел твою мать всеми возможными способами. — По его лицу скатилась слеза. — Я много лет жалел, что у меня не хватило смелости рассказать ей об Амине, потому что тогда она бы оставила меня. Она должна была уйти от меня, тогда бы она не сажала цветы в тот день. Но я был трусом, боялся потерять ее.
— Ты все равно ее потерял.
Еще одна слеза упала, стекая по его щеке в бороду, которую он отрастил после ареста. — Мое молчание было самой большой ошибкой в моей жизни.
Мое горло горело, а сердце разрывалось. Что бы случилось, если бы он сказал ей правду? Была бы мама жива?
— А как же ваша дочь? — спросила Брайс. — Она не знает о тебе.
— Потому что я не знал о ней. Только когда Амина позвонила мне в прошлом месяце и попросила встретиться с ней в Мотеле Evergreen.
Я закрыл глаза, не желая больше ничего слышать. Но я не мог найти в себе силы встать. Я сидел и думал о своей прекрасной маме и о том, как это несправедливо. Все, что она сделала, это полюбила эгоистичного, трусливого мужчину. А он уничтожил ее. У него был ребенок от другой женщины.
— Мы говорили о Женевьеве той ночью, — сказал папа. — Мне потребовалось несколько часов, чтобы понять, что у меня есть дочь. И я был в ярости от того, что она скрывала это от меня.
 
— Но ты трахнул ее? — Опять. Он снова трахнул эту сучку.
Он опустил глаза, пока я бесился. Как будто он плюнул на мамину могилу.
Брайс крепко сжала мою руку. — Это ты сделал, Дрейвен? Ты убил ее?
Я открыл глаза, устремив свой взгляд на него. Было бы намного проще, если бы он сказал да. Тогда он сгниет в тюремной камере, а я никогда больше не буду думать о своем отце.
— Нет. Я не убивал ее. — Это была правда. — Я успокоился, и мы проговорили несколько часов. Амина сожалела, что держала Женевьеву подальше, но она была напугана. Она знала, что Крисси была убита. Она знала, что мое присутствие в ее жизни может подвергнуть ее дочь риску. Поэтому она держалась подальше.
— Почему она вернулась сейчас? — спросил Брайс.
— Она сказала, что пришло время ее дочери узнать своего отца. Я думаю, она получила известие, что Цыгане закрылись, и ждала, чтобы убедиться, что это безопасно.
Безопасно. Я вскочил со стула и подошел к окну. — Было ли это когда-нибудь безопасно?
Обе женщины, которые любили моего отца, умерли насильственной смертью. Он не зарезал Амину, но он все равно убил ее. Как и маму.
— Ты заслуживаешь того, чтобы провести остаток жизни в тюрьме, — сказал я в стакан.
— Без вопросов, — мгновенно ответил папа. — Я заслуживаю.
Как бы я ни был зол на него, я не позволил бы этому случиться. Не ради папы, а ради всех нас. Если кто-то хочет заполучить Дрейвена Слейтера, то вполне возможно, что на очереди все остальные.
Кроме того, папа должен был жить в этом доме до конца своих дней. Это была тюрьма, созданная им самим. Он мог бы доживать здесь свои годы в одиночестве, окруженный призраком своей умершей жены. И ни один судья или присяжный никогда не наказал бы его так, как он сам себя наказывал.
— Что-нибудь еще? — спросил я.
— Нет.
— Хорошо. — Я повернулся и пошел прочь от окна, прямо из комнаты.
Брайс замешкалась, но, когда я не остановился, она поспешила за мной.
Я уже почти дошел до ее машины, когда папа позвал меня по имени. Он не стоял сзади у боковой двери. Он прошел через парадную дверь и стоял на крыльце.
Отец не произнес ни слова. Вместо этого он сжал руки в кулаки и стал подниматься по ступенькам крыльца один за другим.
Как давно он не ходил по этим ступеням? На последней ступеньке его нога зависла над цементом тротуара, не желая опускаться. Когда он приземлился, его ботинок был тяжелым и неповоротливым.
Медленно, мучительно, отец пошел по тропинке к тому месту, где была мама. Последний раз я видела его на этом тротуаре в самый худший день в моей жизни.
Ник бросился в дом, чтобы позвать его. Крики моего брата были такими громкими и неистовыми, что они донеслись до улицы. Я стоял на коленях у маминого тела, испуганный мальчик плакал и умолял, чтобы это был кошмар.
Папа примчался домой из гаража. Спрыгнув с мотоцикла, он подошел к маме, оттолкнув меня в сторону. Затем он поднял ее на руки и зарыдал, его сердце было разбито.
Наши жизни разбиты.
Воспоминание подкралось ко мне незаметно. Боль в груди была невыносимой, ноги ослабли, голова закружилась. Я вытянул руку, ища, за что бы ухватиться.
Я нашел Брайс. Она подошла ко мне, стоя прямо. Она была моей опорой, когда отец сделал последний шаг и опустил голову.
— Мне жаль, — прошептал он в землю, затем посмотрел на меня. — Мне жаль.
— Тебе не следовало создавать клуб. Слова, которые я никогда не думал, что произнесу.
Я не винил клуб в смерти мамы. Это делал Ник. Но я не винил. Я винил человека, который нажал на курок, того, кто, как обещал мне папа, был убит жестокой, медленной смертью.
А теперь? Теперь я жалею, что некогда был Tin Gypsy.
— Ты прав. — Папа кивнул. — Мне не следовало создавать этот клуб.
 По крайней мере, теперь его нет. 
Я отпустил Брайса, повернувшись к отцу спиной, и пошел к машине.