Наследие Евы (СИ)

— Мое «не пойду» в тот вечер решило бы что-нибудь?
Решило бы. Стах не привык проигрывать. Он бы нашел аргументы, он бы Тима уломал. Ничего бы тогда не случилось. Они бы провели вместе каникулы. Тим бы не вернулся в гимназию. Все бы пошло по плану. Но Тим расхерачил весь план.
А то, что Стах вдобавок ко всему проболел все каникулы, уже благополучно забыто.
— Мне не проще, чем тебе, но я не отказался.
Тим закрывает книгу, зажимая пальцы между страницами. Прислоняется затылком к стене. Смотрит утомленно. Спрашивает — так же:
— Что ты хочешь услышать, Арис?
«Я соскучился». Что-то такое. Но вместо этого он говорит:
— Ничего я не хочу услышать. Я хочу, чтобы ты держал свое слово.
— Я не давал тебе слова.
-
Стах почти чувствует, что звучит обиженным обманутым мальчишкой:
— Ты сказал. Ты сказал мне, что ты не отказываешься быть моим другом.
— Да. Если мы вместе. Мы не вместе, Арис.
У Тима сухие глаза, ровный голос. Почему долбаный пол не рушится?
Тим складывает вещи. Стах хочет начать отбирать их, швырять по всей библиотеке; хочет схватить Тима и трясти за плечи. Вместо этого он измученно шипит:
— Просто потому, что я не могу спать с тобой?
Тим поднимается с места, закидывает рюкзак на плечо. Сначала долго смотрит. А потом делает шаг — не навстречу и проходит мимо. Стах тормозит его за руку, сжимает до боли.
Зрительный контакт — такой, как если бы мог резать воздух.
Стах хватает Тима за воротник. Вжимает в стену. Он не знает, как — удержать. Глаза — цвета штормовой волны — не пускают ближе. Не пускают вообще.
Стах ненавидит Тима, что нельзя его ударить — за такое. Ненавидит, что не может с ним решить.
Но Тим выпадает из их пространства: уставляется Стаху за плечо. Стах не понимает, как он может — выпасть. Следит за его взглядом. Ловит в фокус Колю.
Если тот пошел следом, как много он слышал?..
Стах отпускает Тима, и тот выскальзывает из рук, уходит, растеряв привычный медлительный темп. Коля провожает его взглядом — тяжелым, настороженным. Потом смотрит на Стаха. Как-то странно. Нечитаемо. Сжимает челюсти — и бросается за Тимом. Бросается, словно шакал.
Стах срывается с места.
Коля ловит Тима еще на выходе, выталкивая из дверного проема, хватает за грудки. Рычит:
— Лаксин…
Шакал выглядит так, словно хочет сожрать.
Распахиваются безучастные глаза.
Стах отпихивает Колю. А тот шарахается в сторону. У него взвинченный вид. Словно загнали в угол. Словно он заболел бешенством, спятил.
Стах теряется. Разжимает кулак.
Немая сцена. Три статичные фигуры. Когда вся гимназия продолжает — идти.
Стах лихорадочно перебирает в голове фразы, но они рассыпаются. Он не знает, как сказать: «Это не то, что ты думаешь». Потому что это то, что Коля думает. Он поймал их с поличным. И виноват Стах. Где он решил выяснять отношения? В гимназии? Да еще и в таких выражениях?
Коля наконец находится со словами, спрашивает Стаха:
— Ты еще будешь защищать его?
— Не твое собачье дело.
Коля недобро усмехается. Трогает зуб языком.
— Ладно. Пофиг. С тобой — позже. Ты, — он смотрит на Тима. — Просто какого хера, Лаксин?
Тим делается ледяным старшеклассником, и Стах только сейчас видит, что два человека перед ним — ровесники. Тим спрашивает:
— Что?
— Ты, сука, издеваешься? Похер на твою пидоросню: я, блин, всегда догадывался, что ты по всем фазам двинутый. Но ты хоть знаешь, сколько ему лет?
— Давай, — надменный голос — не бросает вызов, он — насмехается: у Тима такое лицо, такой взгляд, как будто человек перед ним — меньше, чем никто. — Расскажи мне.
Шакал хочет — броситься. Стах сцепляется с ним и не дает. Коля хватает его за грудки.
— С какого перепугу, Сакевич?! Дважды на одни и те же грабли?! Я спросил тебя, нахрена ты лезешь в огонь, тупой ты недоумок?!
Звенит звонок.
Расходятся гимназисты. Не двигаются трое.
Пол все-таки рушится. Стены тоже. Все опоры, какие есть. У Стаха слабеют пальцы. Он отпускает Колю.
Стихает звон. Пустеет коридор.
— Ты такой же больной сукин сын, — голос Коли становится тише, надлом в нем — горче. А потом падает в досадную насмешку: — Сломанной ноги тебе мало — может, сломать тебе хребет?
Стах отступает. На него несется поезд. Нарастает шум. Он не может шевелиться.
Сейчас собьет…
Коля поворачивается к Тиму:
— Спроси его. Спроси, как он сломал себе ногу.
Тим теряется. Становится похожим на себя.
Стах делает еще несколько шагов назад… и уходит. Несется — в отрицание. В отторжение. В игнорирование.
Были ли обиды — безосновательны, если он — провокатор?
С Тимом не так. Он повторяет себе снова и снова. Он бежит по лестнице и держится за перила, потому что знает — сейчас его накроет.
Накрывает. Не болью в ноге, но панической атакой. И он оседает на ступени, теряя из-под контроля воздух, свет и звук.
III
Стах пользуется случаем, что дверь в парадную открыли, словно для него, и не пришлось оповещать мать заранее. Он не может, не хочет войти в квартиру. Отсюда слышит: опять там что-то происходит.
Он смотрит на лестницу, с которой навернулся. Он помнит очень хорошо. В деталях и подробностях. Может, он там, откуда все началось.
Он прислоняется к стене плечом. К этой стене его прижали. Тогда он был слабее и меньше. Теперь никто не посмеет. Он стоит неподвижно. Без мысли. Словно наблюдает себя. Себя… или того, кем он был, когда пытался зажать рану, чтобы не текла кровь, и думал поставить на место вывернутую ногу, потому что не понимал, что она сломана, надеялся, что нет.
Стах прикрывает глаза — и отключает картинку. Он собирался забрать это воспоминание с собой в могилу. Сложно придумать что-то более унизительное.
Он повторяет себе: «Ничего не случилось».
Ничего не случилось, кроме того, что пришлось поставить крест на спортивной карьере.
Откуда Коля знает?
Куда хуже, что теперь знает Тим…
Знает, почему «не по-настоящему». Это никогда не было по-настоящему. Тим не понимает. Дело не в нем. Дело в Стахе. И то, что чувствует Стах, не то же, что чувствует Тим. Стах готов дать ему что угодно. Что угодно, кроме своего тела.
Это все, что нужно Тиму?
Никогда еще не было настолько обидно.
Может быть, Тим прав, что закончил.
Стах достает ключи из кармана. Смотрит на брелок. Думает: хреновый подарок. Утром, когда он уходит, приятный, а когда возвращается домой — хреновый. А теперь хреновый — в целом.
Стах отцепляет его. Сжимает в руке — до того, что впивается в кожу. Не может бросить…
Мать не поняла. Зачем Стаху нужно было восстанавливать разбившиеся самолеты. Потому что его жизнь — катастрофа и трагедия. Он пытался их склеить, чтобы получилось — себя.
Не получилось.
И с Тимом он облажался.
Но он не может бросить. Он не может. Он не Тим.
Он цокает и прячет самолет в карман куртки. С полным чувством собственной никчемности.
Стах открывает дверь и входит в свет… не софитов, но сильно желтящих бра.
Из кухни раздается голос матери:
— Аристаша, ты?..
Она спешит навстречу. Он нацепляет усмешку.
Он в порядке.
Он будет в порядке.
Он отыграет, как надо.
========== Глава 35. О чем не скажет говорящий ==========
I
В библиотеке снова случилась драма между известными двумя — и появился кто-то третий. Софья снимает очки, грызет алую дужку. Еще пытается вникнуть в текст какое-то время после звонка. Потом, заметив странное движение у двери, отвлекается — и с облегчением, потому что, по правде говоря, у нее тут есть более насущная и по-другому невыносимая — легкость подросткового бытия.
Один возвращается. Возвращается и замирает на пороге, опираясь на торец двери рукой. Вид у него контуженно-потерянный, как будто он не понимает ни что делать, ни куда идти, ни почему здесь оказался.
— Тимофей?..