Наследие Евы (СИ)

— Слушаю.
— Повтори, что я последнее сказала.
— Девочка сломала ногу, пришлось в последний момент править программу и сценарий…
— Ага. Ну и вот…
Иногда хочется позвонить бабушке с дедушкой. С ними разговоры всегда по делу, даже если — отвлеченные. Стах скучает по старшим Лофицким. Он вообще постоянно скучает. По кому-то одному — и поэтому сразу по всем.
— Ну что ты такой грустный?
— Я не грустный.
— Аристаша, я твоя мама, мне виднее.
Он вытаскивает из своего арсенала самую надежную улыбку. Смотрит на мать с любовью и с надеждой, что она захочет домой — и он сможет забыть об этой прогулке, как о страшном сне.
— Ну хочешь в книжный? Я тебя порадую чем-нибудь. Ты совсем какой-то уставший и потерянный. Может, все-таки давай как-то убавим твои тренировки?
Лучше бы убавить ее.
Мать тащит Стаха в книжный магазин. Он теперь может стоять — наконец-то! — с серьезным видом, изучая книги. Сама она, конечно, изучать не хочет, ей надо — в коммуникацию: вылавливает продавца и спрашивает, что бы почитать, отдохнуть душой… Она купит по совету и, может, даже начнет страницу. Но потом бросит и никогда к этой книге не вернется.
Стах поднимает взгляд, рисует в пустом пространстве Тимов фантом. Фантом трогает книги паучьими пальцами. Стах бы хотел с ним сходить. Можно в книжный, можно куда-нибудь… просто так, насовсем и без цели.
Тим достает «О мышах и людях».
«О, дедушка любит Стейнбека²», — говорит ему Стах.
— Ну чего, ты что-нибудь выбрал? Смотри, какую красивую книжку мне посоветовали.
Это, конечно, самое важное в книге. Чтобы красивая.
Фантом растворяется в воздухе. Стах ощупывает взглядом опустевшее пространство. Берет с полки Стейнбека:
— Можно?
— О чем там?
«Ма, ты не поверишь».
— О мышах и людях.
— Опять твой двадцатый век?..
Можно общий. Стах не жадный.
— Это один из дедушкиных любимых писателей.
— А, да?
Как славно, что она не знает, о чем он писал.
— Может, попытаешься поговорить с отцом? Я бы съездил в Питер на весенних каникулах.
Она сомневается и замолкает. Стах сказал бы: «Ну наконец-то», но у него дурное предчувствие.
У кассы мать спрашивает:
— Сильно соскучился?
Стах не знает, что она такого сказала, отчего теперь щиплет в носу. Он отворачивает голову и хочет уйти от разговора.
— Ну милый…
Мать еще лезет с объятиями. А он не хочет, чтобы кто-то трогал. Она обещает сделать все, что сможет. Стах почему-то не верит ей. Испытывает навязчивое желание ее оттолкнуть.
— Спасибо за покупку, — улыбается девушка-кассир, протягивая пакет.
Стах, пользуясь случаем, вырывается и спешит на улицу.
VII
Среди восьмых классов — диплом первой степени. Соколов расхваливает Стаха, а тот думает: что там решать в восьмом, если он знает программу за десятый Тимов настолько, чтобы Тима тянуть за собой. Хотя тот не особо тянется...
В общем, Стаху параллельно. То ли радости от очередной пустяковой победы нет, то ли он предвкушает на гордые новости матери отцовское: «Он же не во всероссийской победил», даже если во всероссийскую допускают только с девятого.
Теперь к тому же надо придумывать новую причину, почему Стах остается на факультативы, если больше не готовится к олимпиаде. Стах ненавидит этот день хотя бы за то, что знает, каким будет сегодняшний ужин. И ему хочется, чтобы уроки не кончались.
Или чтобы вернулся Тим и сказал, будто оно чего-то стоило. Потому что ни хрена не стоило. Особенно без Тима, с которым Стах не «готовился» вот уже неделю.
Зато у матери нет подозрений. Зайдешь в библиотеку — и выйдешь. И придумывать не надо. Без Тима не нужны причины — без Тима возвращаешься домой.
Стах волочит за собой силком вялую надежду, что хоть в этот понедельник… Софья провожает его хитрым взглядом и чему-то улыбается. Он проходит через кости стеллажей, наполненные мясом книг, по венам-коридорам между ними — и, когда добирается до самого конца, видит Тима.
Мартовская вода, густая и кровавая, смывается, словно выдернули пробку. Стах выныривает на поверхность — с чувством, что, если бы не Тим, он бы сейчас, в эту минуту задохнулся.
Тим поднимает взгляд — лишь на секунду — и снова прячется за черными ресницами.
У него новый рюкзак. И книга, чтобы забыться, и занятие, чтобы отгородиться от мира. Он увлеченно что-то пишет, уложив тетрадь на печатный текст, а печатный текст — на колени, подтянутые к груди. Он к тому же не сидит, а сползает вниз.
Комочек Тим.
Стах расплывается в улыбке — такой, как если бы ее очень ждали, такой, как если бы не было ужасной недели, такой, как если бы не предстоял сегодняшний ужин. Он садится вплотную, чтобы дотронуться, чтобы вдохнуть.
Как хорошо на поверхности, кто бы знал…
— Вернулся?
— Угу.
— Что пишешь?
— Сочинение… по некрасовской поэме.
— Как успехи?
— Вроде ничего…
Вот это новости. У Тима-то — и «ничего» с сочинением?
Стах кладет голову на острое плечо, чтобы подглядеть и прочесть, а еще больше — чтобы поближе, насколько возможно. Стах думает, может, его спасет остановка сердца. Он не против. Остановки. Чтобы сойти.
Тим замирает, перестает писать, отнимает от бумаги ручку.
Стах беззвучно шевелит губами, расплетая арабскую вязь в обычные русские буквы. Тим пишет пессимистичный текст, не верит в образы заступников и в то, что на Руси кому-то жить хорошо. Там много разочарования и много горечи, но больше всего — Тима. Стах усмехается и говорит серьезно:
— Это лучшее твое сочинение, — хотя по большей части он не согласен с содержанием, но только потому, что он бы заступился — за Тима, который отрицает борьбу.
Тим замирает. Долго молчит. А потом шепчет:
— Арис?.. — и режет простуженным голосом. — Я очень соскучился…
Стаха прожигает. Он жмурится и утыкается в Тима носом — и сразу отчего-то становится много соли, словно море пересохло, а она вся, бесконечным осадком — осталась.
А потом Тим отстраняет от себя — и в эту секунду кажется, что мартовская вода сбивается в многометровую волну — и накрывает заново, и подминает под себя, и пульсирует в ушах. Но Тим отстраняет, только чтобы развернуться к нему и обнять, только чтобы прижать и прижаться.
Летят к чертовой матери ручка, тетрадь и книга.
Стах выглядит в этот момент так, словно его действительно снесло, он чуть не умер — и вдруг каким-то чудом выжил. Он не дышит. Он боится пошевелиться. Таращится в пространство, не решаясь — ответить.
Они застывают, и Стах как будто проглатывает ежа. Сколько же иголок внутри — и все царапают, из-за каждой болит. Он злится, что болит, и стискивает зубы.
А еще… теперь он чувствует, как у Тима колотится сердце. Чувствует через гул своего собственного. Господи, как же оно колотится: с такой же силой и такой же скоростью, таким же страшным образом.
Стах не произносит. Он не в состоянии произнести:
«Я тоже».
«Я тоже…»
Комментарий к Глава 8. Море ¹ Майкл Фелпс — американский пловец, единственный в истории спорта 23-кратный олимпийский чемпион, 26-кратный чемпион мира в 50-метровом бассейне, многократный рекордсмен мира. Абсолютный рекордсмен по количеству наград (28) в истории Олимпийских игр.
² Джон Стейнбек — американский писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе. В основном изображал жизнь рядовых жителей США в ХХ веке со всеми ее трудностями и печалями. Трудности и печали подчеркнуть.
========== Глава 9. Мышонок ==========
I
Весь понедельник очень не хочется ходить на уроки. Только — сидеть рядом с Тимом. Укладывать на него голову, пока никто их не видит, и закрывать глаза, чтобы и самому не видеть ничего. Спрашивать его полушепотом, без смысла, как не спрашивал раньше:
— Чем ты занимался на той неделе?
Озадаченный Тим, помолчав и подумав, вспоминает с большим усилием:
— Ну… кажется… в основном ничем.