Темное наследие (ЛП)

Я обнаруживаю, что Ант смотрит на меня широко раскрытыми глазами, прежде чем замок на двери щелкает, петли скрипят под его весом, когда она открывается.
Еще больший ужас проникает в мои кости, пока я жду неизбежного. Такое чувство, что прошло много времени с тех пор, как они вселились с нами, хотя все это может быть просто плодом моего воображения и галлюцинациями, от которых я страдаю из-за того наркотика, которым они любят нас пичкать.
Старик и Шрам входят в комнату, но третий парень другой.
Он моложе, менее… страшный. Не то чтобы я на самом деле боялся этих ублюдков.
Я бросаю взгляд на Анта, который лежит на своей половине комнаты, притворяясь, что его так же не беспокоит их прибытие, как и меня, все это время молча надеясь, что этот новый парень — часть его плана.
Я более чем, блядь, готов выбраться из этой дыры и найти свою девушку.
— Поднимите его, — рявкает Старик, указывая на меня, и мое сердце замирает, хотя я не могу отрицать, что обещание новой боли заставляет что-то вспыхнуть внутри меня.
В ту секунду, когда новичок поворачивается ко мне, в глубине моего сознания мелькает узнавание.
Я знаю его.
Он друг Анта. Двоюродный брат.
Черт. Черт.
Это все? Это начало его плана побега?
— Так, так, так, слухи чертовски правдивы, — бормочет Энзо, его глаза пробегают по каждому разбитому, покрытому синяками и грязью дюйму моего обнаженного тела. — Мы сами поймали страшилище Чирилло.
Моя челюсть сводит от раздражения, когда он смотрит на меня так, как будто я ничто. Все это время все, что я могу делать, это надеяться и, блядь, молиться, чтобы все это было игрой.
Он подходит ближе ко мне и опускается на корточки.
— Как падают могущественные, а, Деймос? Я думаю, это то, что они называют кармой. — Его верхняя губа приподнимается, когда он демонстративно нюхает воздух вокруг меня.
Да, придурок, я знаю, что воняю, как полуразложившийся труп. Мне приходится жить со зловонием каждую секунду каждого гребаного дня.
— Я слышал, что ты сделал с нашими парнями. Я слышал, какую боль ты причинил, какие пытки ты устроил. Кажется справедливым, что мы получаем расплату в виде крови и сломанных костей, верно? — Отрывая его ногу от земли, я проглатываю стон агонии, когда она сталкивается с моими и без того ушибленными ребрами.
— Блядь. Греческая. Блядь. Пизда, — рычит он с каждым нанесенным мне ударом.
Черт. Если это игра, то он чертовски убедителен. Его глаза темные и полны злобы, ничего, кроме ненависти и потребности свести счеты, запечатленных в каждой его черте.
Когда он заканчивает, он забирает ключ от моих кандалов у Старика, и Шрам держит меня, если я буду настолько глуп, чтобы попытаться сопротивляться, меня поднимают на ноги, мои запястья снова связывают веревкой, а руки заламывают над головой, чтобы я мог вернуться к крюку в потолке.
Как всегда, я не говорю ни гребаного слова.
Я держу все свои угрозы об их долгой и мучительной смерти под замком. Я подожду, чтобы сказать свое слово, когда они будут у меня привязаны к гребаному стулу, мои собственные ампулы, полные галлюциногенных препаратов, и любое оружие, которое попадется мне в руки, чтобы причинить как можно больше физической боли.
И именно эти мрачные мысли помогают мне выбраться из этой дерьмовой, безнадежной ситуации.
— Хорошо, теперь твой маленький друг вон там, — инструктирует Старик, обращая ненависть Энзо на парня, которого он раньше называл другом.
— Он мне не друг, — выплевывает Энзо. В его голосе столько горечи и недоверия, что я начинаю задаваться вопросом, не имеет ли он никакого отношения к плану Анта.
Но он должен быть, верно?
Избиение Анта еще более жестокое, чем мое, и когда его наконец подвешивают к потолку так, что его спина прижимается к моей, я почти уверен, что он отключился.
— Этот все еще в сознании, — говорит Старик, прежде чем замахнуться на меня кулаком. Удар такой сильный, что все мгновенно погружается во тьму.
10
КАЛЛИ
 
Я вздыхаю, когда пара рук обнимает меня за талию. Руки обвиваются вокруг меня, крепко прижимая к себе.
Я не предвидела его приближения, несмотря на то, что стояла перед зеркалом и серьезно обсуждала сама с собой, хватит ли мне сил справиться с сегодняшним днем.
Он утыкается лицом в изгиб моей шеи и вдыхает мой аромат.
— Как ты держишься? — Шепчет Алекс, от его порыва воздуха у меня мурашки бегут по коже.
— Плохо, — признаюсь я.
— В любое время, когда ты захочешь выбраться оттуда, все, что тебе нужно сделать, это сказать слово.
Я киваю в знак согласия. Он не в первый раз дает мне такие обещания, но я знаю, что это не то, на что я могу положиться.
— Я должна быть там, Алекс. Я нужна Нико. — Мои мысли ненадолго возвращаются к маме. Я должна чувствовать себя виноватой за то короткое время, что я видела ее с тех пор, как мы потеряли папу. Но я просто не хочу. В моем сердце слишком много боли и горя, чтобы позволить что-либо женщине, которой, очевидно, наплевать на то, как у меня идут дела.
За последние несколько дней я возвращалась сюда пару раз, в основном потому, что мне нужно было забрать кое-какие вещи. В основном, школьная работа, в надежде, что это могло бы как-то отвлечься, но, хотя я могла сидеть и пялиться в свои учебники, реальность заключалась в том, что ничего не выходило. Слова просто крутились передо мной, оставляя меня в не лучшем положении, чем, когда я начинала.
Единственное, что я смогла прочитать и по-настоящему впитать, — это статьи о ранней беременности, которые мы с Алексом читали вместе.
Бабочки порхают у меня в животе, когда я вспоминаю, каким милым он был, лежа со мной, пока я читала вслух, чего ожидать в первые недели, чтобы он мог учиться вместе со мной.
— Он справится. Но у него есть все мы. И Бри придет, верно?
— Да, хотя я не уверена, что он будет так уж впечатлен, когда узнает об этом.
Как она и обещала, Бри пыталась увидеться с Нико с тех пор, как мы поговорили на днях, но каждый раз он наотрез отказывался. Сначала у него было оправдание, что он все еще занят поисками выживших в развалинах, но поскольку власти прекратили поиски, а затем у дяди Дэмиена не было другого выбора, кроме как сделать то же самое после того, как он не нашел никого, ни живого, ни мертвого, в течение нескольких дней у него не было опоры.
Сейчас он просто ведет себя как придурок.
Я имею в виду, я понимаю. Я тоже не хочу открываться миру прямо сейчас. Я бы с радостью навсегда спряталась в квартире Алекса, если бы это означало, что мне никогда не придется столкнуться со своей новой реальностью.
Поскольку среди развалин загородного клуба нет никаких признаков Деймона и никаких других намеков на то, что могло произойти какое-то чудо и он мог выбраться — чем все любят меня дразнить и вселять ложную надежду, — единственный серьезный вывод из всего этого заключается в том, что он был похоронен слишком глубоко и что мы никогда его не найдем. Перспектива этого, необходимости наблюдать, как растет мой живот, иметь нашего ребенка, жить без него разрывает меня надвое. Это своего рода глубоко укоренившаяся боль, от которой я не уверена, что когда-нибудь избавлюсь.
— По крайней мере, это даст ему еще о чем подумать, — легкомысленно бормочет Алекс.
Он поднимает голову, кладет подбородок мне на плечо, изучает меня в зеркале. Мое черное платье облегает меня, как вторая кожа, и его глаза темнеют, когда он оценивает это.
— Ты выглядишь сексуально, малышка Си.
— Не совсем тот вид, в котором я собиралась присутствовать на похоронах моего отца.
— Нет, я знаю. Но ты все равно должна быть способна чувствовать себя хорошо, пока все разваливается.
— Не уверена, что это возможно.
Убирая с меня руки, он кладет обе свои огромные ладони мне на живот.
— Ты должна сосредоточиться на хорошем, — шепчет он. — Они оба будут так гордиться тобой, и даже если их здесь нет, ты просто знаешь, что они будут очень сильно любить этого малыша.