Бог бросил кости (СИ)
Но для Персиваля управление Истребителем было не просто почётной работой. Тут он оказывался изолирован от Системы, и один за другим спадали запреты на собственные мысли, которые он хотел сохранить в тайне. И первое, о чём следовало вспомнить — передатчик.
Руки не были нужны для управления Истребителем, поэтому в пылу боя Персиваль достал из поясной сумки маленькую чёрную коробочку и нажал на кнопку. Линии на её гранях засветились красным.
Альмер Зормильтон, человек, который дал Персивалю передатчик, был одним из ведущих учёных Кубуса. Он работал на нижних уровнях города, и Франц как-то обмолвился, что тот имеет тайные контакты с живущими в подповерхностном океане Леноринами. Вот уже семь лет Зормильтон исследует атексетскую машину времён Вторжения, и до сих пор она скрывает очень много тайн: даже слишком много.
Почему, думал Персиваль, Атексеты времён Вторжения обладали гораздо более сложными и запутанными технологиями, чем те дроны, которых Персиваль сейчас разбивает на части одним выстрелом? Почему с нейроинтерфейсом той машины не удалось контактировать ни одному человеку, даже лучшему из Железных Рыцарей? И почему Атексеты, кем бы они ни были, никогда не отвечали на зов передатчика, зовущего к миру, из собственной же конструкции? Неужели цивилизация за три тысячи лет пришла в такой упадок?
Государственная программа утверждает, что Агмаил, используя технологии Атексетов, смог за пять дней возвести Кубус — но Левен, куда загнали Атексетов, на Кубус совсем не похож. Ещё одно доказательство тотальной деградации или повод для подозрений? Персиваль склонялся в пользу второго, поэтому никогда, ещё ни разу он даже не вспоминал об этих мыслях при Системе, поставив на них запрет.
И последний запрет стоял на теме, которую имела неосторожность поднять Гвен: природа Франца. Франц был для каждого человека настолько естественен, настолько привычен, что все воспринимали его, чуть ли не как часть собственного тела. Считалось, что Франц — человек: по крайней мере, Персиваль думал, что все так считают. Но все остальные люди были равны перед Системой: она считывала мысли в непредсказуемый момент и посылала нужную информацию тогда, когда она требовалась — вот только Персиваль никогда не видел человека, которому Система пересылала чужие мысли: кроме Франца. Он знал всё о всех и всегда, мог спросить о переживаниях человека, стоило им только начаться, и самое главное — он был везде. Персиваль не мог и представить метода, как Франц всегда оказывался рядом с ним. Он воспринимал это как норму — до того момента, как применил рациональный метод к тому, кто его преподавал.
Если Франц — человек, то он имеет все свойства человека и ему не присущи свойства, не присущие людям. Однако Франц есть везде, он знает всё, и самое главное — он не стареет.
«Франц — порождение Системы, — подумал однажды Персиваль, а потом вспомнил: — Но я жал ему руку лично. Я не мог бы пожать руку изображению в моей голове».
И Персиваль всё думал и думал, анализируя собственные воспоминания и запрещённые мысли, пока вокруг кипела битва. Расщепление сознания позволяло делать это лишь с небольшим ущербом эффективности, и именно поэтому Персиваль был точно уверен, что Гидеон не обгонит его по количеству сбитых врагов в одном бою — ведь Персивалю всего-то стоит перестать думать о лишнем…
…И тут внимание Персиваля привлекла чёрная коробочка, примагниченная к стенке кабины: красные линии на ней стали переливаться синим цветом.
Глава 2. Присутствие
Яркий солнечный свет проникал через кристально чистые окна у потолка собора Храма Первого Наблы. Огромный зал наполняли белый свет и музыка настолько чистая и совершенная, что каждый пришедший, кем бы он ни был, чувствовал себя спокойным и умиротворённым. Персиваль Алери сидел на одной из многочисленных скамей и смотрел вперёд и вверх, на огромную статую укутанного в мантию человека в расходящемся книзу шлеме и маске-очках. На груди его сверкал симметричный треугольник вершиной вниз — символ Наблы.
— Первый из многих, Великий Шарк, — прошептал Персиваль. — Я, Персиваль Алери, секретов от Тебя не таю и примеру Твоему следую. Покажи мне, куда расти, покажи мне, как действовать, покажи мне, откуда черпать силы. Файхен.
Персиваль сложил вместе три первых пальца правой руки и коснулся по очереди сначала живота, потом плеч. Он знал, что Агмаил, посланник Первого Наблы, смотрит на него, чувствует его смирение. Ощущение присутствия стало сильнее, и вместе с этим словно бы ярче засиял свет, и музыка проникла в самые задворки его сознания. Персиваль осознал, что его слушают. Слушают каждую его мысль, чувствуют каждую эмоцию.
— Я хочу избавиться от сомнений, — голос Персиваля был тих, но отчётлив.
— Сомнения — удел каждого мыслителя, — раздался голос в голове. — Но победа над ними — только лучшего.
— Но мне надоело жить в череде запретов. Я не могу и минуты думать свободно, не натолкнувшись на запрет…
— Свобода — естественная жертва полного контроля.
— Но во сне у меня нет контроля, — прошептал Персиваль. — Есть только запреты, отчаяние и… желание умереть, лишь бы не бежать от них. Никто не может контролировать сны.
— Не никто. Это ты не можешь.
— Неужели остальные Железные Рыцари не видят таких снов?
— Не все. Поэтому Франц и просил тебя наблюдать за Вивьен. Ты должен стать её надеждой, как Шарк — твоей.
— Я должен казаться сильнее, чем есть?
— Считаешь это невозможным? — возразил голос. — Давать советы другим гораздо легче, чем себе. А советуя другим, можно открыть то, что и тебе поможет. Они видят тебя старшим, и прислушаются к тебе.
«Вот мой путь», — осенило Персиваля, и он почувствовал приятную прохладу в сознании. Зрение прояснилось, и будто стал ярче солнечный свет, льющийся через окна собора. Казалось, что этой мыслью сам Бог-Основатель, сам Шарк улыбнулся ему.
— Спасибо, Агмаил, — сказал Персиваль с улыбкой.
***— Начали!
Двое бойцов на десятиметровом ринге рванулись друг к другу, взманув мечами. Борс атаковал мощно и резко, не давая Гидеону и шанса ответить — но тот с удивительной лёгкостью отражал все удары, и меч порхал вокруг него, как невесомый. Гвен стояла поодаль, наблюдая за схваткой, готовая в любой момент задокументировать победу.
— Какой счёт? — спросил Франц из-за плеча Гвен.
— Четыре на четыре, сейчас решающий, — ответила та негромко. — Лично я сейчас уверена больше в Гидеоне.
— Гидеон неприлично расслабился, — заметил Франц. — Уйти в блок, чтобы отдохнуть — хорошая идея, но он затянул. Думаю, его концентрация упала, и он не сможет атаковать.
Гвен лишь пожала плечами. Схватка продолжалась, и Гидеон медленно отступал к краю ринга. Борс атаковал всё сильнее, и казалось, что всё его тело источает энергию. Но тут Гидеон сделал финт, нырнул, увернувшись от удара, и оказался у Борса за спиной. Плавным и быстрым движением он перевёл меч в замах, но Борс, вместо того, чтобы развернуться, схватил своё оружие лезвием вниз и уколол назад; Гидеон сложился пополам от укола, и в следующий миг тяжёлый удар пришёлся ему прямо по макушке закрытого шлема.
— Браво, — произнёс Франц.
Борс снял шлем и вытер пот со лба, стоя над поверженным Гидеоном. Тот не двигался, лежал навзничь, раскинув руки в стороны.
— Гидеон, всё нормально? — спросила Гвен, подойдя к рингу.
Тот не отвечал — даже не пошевелился. И тут Борс заметил кое-что странное: тканевый доспех не колыхался от тяжёлого послебоевого дыхания.
— Он не дышит! — взревел Борс, срывая с Гидеона шлем. — Гвен!
Одним прыжком Гвен перескочила через ограду ринга и оказалась подле поражённого бойца. Приложив пальцы к его шее, она с облегчением произнесла:
— Пульс есть…
И тут глаза Гидеона резко распахнулись, глядя прямо на Гвен. И, прежде чем она успела всерьёз испугаться…
— Бу! Страшно? — и Гидеон рассмеялся.
— Вот так и знал, — выплюнул Борс, пока Гвен тяжело дышала, пытаясь унять потрясение.