Художник моего тела (ЛП)

Я проглотила очередную волну невыносимой сердечной боли. Я скучала по его прикосновениям. Мне не хватало этого права.
Мое прикосновение разбудило его настолько, что он застонал. Облизнув губы и кровь, запачкавшую их, Гил застонал, когда боль взяла верх.
— Эй, я здесь. Ты в порядке.
Он оттолкнулся от земли, наморщив лоб. Я помогла ему сесть, подставив плечо под его руку.
— Давай. Нам нужно попасть внутрь.
— Ч-что ты все еще делаешь... здесь? — проворчал он, проверяя части своего покрытого синяками тела, пока поднимался на ноги. Он старался не давить на меня, но покачнулся и покачал головой, давая мне возможность обнять его за талию.
Гил был крепким и сильным, и мое сердце пропустило удар.
Его глаза сузились, когда головокружение прошло.
— Не прикасайся ко мне, О. Я сказал тебе уйти.
— Но я все еще здесь.
— Вопиющее пренебрежение моим приказом.
— Я помогаю тебе.
— Мне не нужна твоя помощь. Сколько раз тебе повторять?
— Очень жаль. Но ты справишься с этим. — Таща его в сторону склада, я постепенно выходила из себя. На этот раз мой вопрос прозвучал не так мягко. — О чем ты думал, а?
Он не ответил, наполовину пытаясь оттолкнуть меня, наполовину изо всех сил стараясь не показать, что нуждается в моей поддержке.
— Ты не поймешь. — Его ноги были устойчивы, даже если его разум все еще плавал от отсутствия равновесия, и ему не потребовалось много времени, чтобы пройти через ворота и закрыть за нами дверь.
— Попробуй. Я могу понять больше, чем ты думаешь.
— Я уже знаю, что ты не сможешь. — Гил поморщился, потирая живот в том месте, где нога этого придурка пнула его.
Знакомый склад поприветствовал меня, когда я проводила этого мастера живописи по большой рабочей зоне, не зная, куда его вести.
— У тебя здесь есть кровать?
— Не твое дело.
Я встряхнула его.
— Ответь мне. Чем скорее я найду для тебя что-нибудь мягкое, тем скорее смогу уйти.
— Как будто это когда-нибудь случится.
Я ущипнула его за бок.
— Побереги свою энергию для восстановления сил, а не для ответа.
Его брови низко опустились над расстроенными глазами.
— У меня маленькая квартирка в задней части дома. — Наклонив голову, он указал дорогу. — Через офис.
— Видишь? Неужели это так трудно?
Он фыркнул, мрачный и несчастный.
— Труднее, чем ты можешь себе представить. — Гил отвернулся, не давая мне поймать его взгляд.
Мое сердце болезненно забилось, когда я крепко обняла его, и мы вместе прошаркали через его кабинет. Единственный письменный стол был завален бумагами. Никакого стула. Никаких картотечных шкафов. Его метод записи архаичен.
Дойдя до двери своей квартиры, он замер. Его рука опустилась на мое плечо, решительно отталкивая меня.
— Я не инвалид.
— Ты можешь упасть.
— Не буду.
Я отпустила его, хотя без него это было похоже на иголки холода.
Гил покачнулся, ухватившись за стену. Я стиснула зубы, чтобы не сказать «Я же тебе говорила», когда он прижал ладонь к виску. Между нами было много неразберихи, и нам не нужны были мелкие шутки.
— Ты почувствуешь себя лучше, когда сядешь. — Я последовала за ним, когда Гил оттолкнулся от стены и повел меня в крошечную гостиную. Мои глаза бегали по пространству. Телевизор, видавший лучшие времена, диван, который выглядел переработанным, и кухня, на которой не было никакого беспорядка или признаков использования.
Индустриальный тон склада перетекал в его жилую обитель с грубым кирпичом, открытым металлом и нелепыми украшениями.
Единственное, что освещало пространство, была задняя стена, где две двери оставались закрытыми, окаймленные граффити, которые, я не сомневалась, сделал Гилберт.
На нем была его подпись.
Яркая смесь красного и зеленого, пурпурного и синего. Тропический лес с пальмами, геликониями и летающими в ветвях попугаями.
— Ух ты. — Я остановилась, заметив, где краска из баллончика немного потекла, чтобы создать иллюзию влажной сырости, где он размазал цвет, чтобы придать крыльям попугая глубину и полет. — Ты всегда был великолепен с баллончиком краски.
 
Гил показывал мне некоторые из своих работ, когда мы были моложе, с гордостью рассказывая о своих увлечениях после наступления темноты. Он почти поцеловал меня, прижимая к одной из них. Я чуть было не предложила ему свою девственность, и все потому, что не могла вынести такого благоговения и такой любви к нему и не претендовать на каждый дюйм его тела.
Он пробормотал что-то себе под нос, что-то дерзкое и резкое.
Я была рада, что не услышала его, когда он медленно подошел к дивану из искусственной кожи с дырками в подушках и лег. Его глаза закрылись, на лбу появились глубокие морщины.
Мое сердце невыносимо сжалось, когда я призрачно двинулась вперед.
— Что я могу сделать для тебя?
Его губы сжались, когда я остановилась рядом с ним. Решительно закрыв глаза, он пробормотал:
— Иди домой, Олин. Я в порядке.
Присев на корточки, я положила руку ему на голову, мои пальцы скользнули по его волосам.
— Пожалуйста... не прогоняй меня.
Гил превратился в камень. Его зубы впились в нижнюю губу. Все его тело вибрировало, как будто он сломался под моим прикосновением. Гигантская трещина в груди. Землетрясение в его душе. Диван заскрипел, когда он отдернул голову, пытаясь освободиться от моего прикосновения.
Я опустила руку, кончики пальцев взывали о большем.
— Просто лежи. Я позабочусь о тебе. — Фраза, которую я произнесла раньше. Гил знал, что я имею в виду. Что бы ни случилось между нами, я всегда буду заботиться о нем.
Гил не произнес ни слова, пока я двигалась по маленькой гостиной на кухню. Открыв деревянные шкафы, я поискала стакан. Вместо этого нашла самое необходимое. Всего по паре предметов, в основном сколотых и потертых, пара пластиковых стаканчиков и мисок, подходящих только для детей. Пятна высохшей краски украшали их, сигнализируя, что они использовались не как посуда, а как средство удержания пигмента.
Вздохнув, схватила наименее треснувший стакан и наполнила его водой. Отнеся Гилу, поставила его на низкий кофейный столик, отодвинув в сторону незаконченный набросок синего кита.
— Где ты держишь свои болеутоляющие, Гил?
На этот раз никаких возражений или сердитых команд. Его горло сжалось, когда он сглотнул.
— Аптечка. В ванной.
Я не спрашивала разрешения войти в более личную часть его дома рядом с кухней. Мне не нужно было гадать, почему за зеркалом над раковиной было спрятано множество коробок с различными обезболивающими.
Я сомневалась, что привычка иметь такие наркотики рядом прекратится в ближайшее время, особенно учитывая, что он позволял этому ублюдку причинять себе боль.
Он ничего не делал, чтобы защищать жизненно важные органы. Ничего, что могло бы предотвратить повреждение.
У него могло быть внутреннее кровотечение от удара в живот или сотрясение мозга от нокаута.
Он должен обратиться к врачу.
Но не сделает этого.
У Гила не было теплых отношений с врачами, благодаря его прошлому. Он сказал, что не хочет, чтобы его отца арестовали за то, что он с ним сделал, но я знала, что он не хочет, чтобы его забрали у меня и отдали в приемную семью.
Я тоже этого не хотела, но не проходило и дня, чтобы я не умоляла его рассказать кому-нибудь, рассказать, в какой адской дыре он живет, чтобы его больше не использовали в качестве боксерской груши.
Схватив коробку, я тяжело вздохнула. Гил не справился бы с большинством дней в школе, не выпив пару таблеток. Не важно, какие у него травмы, он всегда позволял мне ухаживать за ним — даже если они были намного выше моих базовых навыков.
У меня был ужасный случай дежа вю.
Развернувшись, чтобы уйти, я нахмурилась, когда в нос мне ударил запах синтетической клубники. Сладкий запах не сочетался с мужественной обнаженностью ванной комнаты с серым линолеумом и белыми кафельными стенами.