Он приходит по пятницам

По Костиным соображениям выходило, что дело об убийстве электрика, с одной стороны, не сулило ничего хорошего: неправильное дело, не укладывающееся ни в какой известный шаблон: ни в учебниках про такие не написано, ни в практике с такими случаями никто не сталкивается. Убийство в научном институте… глубокой ночью… непонятно как и зачем туда пробравшегося Мизулина (заметь, не известного милиции и уже не раз отсидевшего рецидивиста, а обычного работяги-пьяницы)… в пустом здании… Что? Почему? Какой во всем этом смысл? Ничего не ясно. Если отбросить всю эту чепуху с возвращением трупа, то непонятно, за что тут можно уцепиться, за какую ниточку можно потянуть, чтобы распутать клубок. Да и ниточек-то никаких не видно. Исходя из такой диспозиции, Костя считал, что шансы на успешное раскрытие этого преступления невелики, а если взглянуть чуть более пессимистически, дело выглядит как стопроцентный «висяк» – то есть дело будет прекращено вследствие невозможности найти виновных и таким неоконченным уйдет в архив. Перспектива неприятная для любого следователя. С другой стороны, необычность этого дела опасна еще и тем, что оно с самого начала попало в поле зрения высокого милицейского руководства. Оно еще и открыто не было (да, собственно, и преступление-то еще не произошло), а о нем уже ходили разные – в основном, анекдотические – слухи. Теперь же оно воспринимается не просто как анекдот, а как скверный анекдот. (Здесь Миша заметил в своем рассказе, что, судя по выражению, Костя читал Достоевского; поверить в это было нелегко, но кто его знает). Начальство, конечно, об этом казусе не забудет и регулярно станет осведомляться, как продвигается расследование. А что на такие вопросы ответишь?
Сочетание этих обстоятельств приводит к лежащему на поверхности выводу: никто за мизулинское дело браться не захочет. Кому нужны такие – далеко не радужные – перспективы? Потому-то – Костя тут не сомневался – выбор и пал на него: нашли крайнего, так сказать. Руководитель отдела, по-видимому, рассудил, что в данном случае желательно загодя подстелить соломки. Если, как можно ожидать, расследование забуксует, то в объяснение можно будет привести объективные трудности и неопытность молодого следователя. Не бог весть какое оправдание, но хоть что-то. При этом Костя не видел возможности как-то уклониться от неприятного задания: например, внезапно заболеть или еще как-нибудь (или задействовать папино влияние, не без ехидства добавил про себя Миша). Если даже это и удалось бы, лучшим выходом из положения такое решение не назовешь. Ему – молодому и неопытному – поручили сложное и – в случае успеха – громкое, неординарное дело, а он вильнет в сторону. Вряд ли в ближайшем будущем ему выпадет еще один такой случай, придется так и ходить на вторых ролях. А здесь, если повезет, можно сходу добиться известности и определенного авторитета – избавиться от приклеенных к нему эпитетов: молодой, неопытный. В этом смысле одиозность дела и даже его мутность и бессмысленность могут пойти на пользу. Нет, Костя твердо был настроен из кожи вылезть, но довести дело до суда.
По ходу этого достаточно длительного Костиного монолога Миша пару раз пытался вставить какие-то замечания, но хозяин отвечал на них односложно, – видимо, не обращая на них ни малейшего внимания, – и продолжал разъяснять свою позицию. Покончив с общим взглядом на ситуацию, он перешел к непосредственному обоснованию своего намерения вовлечь в дело подвернувшегося ему Мишу.
– Я чтó подумал, когда мы с тобой встретились? – начал Костя с некоторым воодушевлением в голосе, особенно заметным на фоне предшествующей минорной интонации, с которой он описывал ситуацию с предстоящим ему расследованием. – Думаю, вот как раз тот человек, с которым стоило бы всё обсудить: и голова светлая, – тут говорящий, явно, хотел польстить собеседнику, даже как-то чересчур прямолинейно; однако, не совсем и безосновательно – у Миши в школе была репутация самого головастого в точных науках, – и в институте свой, значит должен быть в курсе всяческих событий и взаимоотношений, в которых мне и за месяц не разобраться. Прямо, думаю, на ловца и зверь бежит. Жаль, что невозможно это – а неплохо было бы поговорить, посоветоваться, обсудить со всех сторон. Ты пойми, такие сложные вопросы трудно обдумывать в одиночку. Мы чаще в группе работаем, там это само собой получается. А здесь мне, выходит, и поговорить не с кем. У нас, вообще-то, неплохие есть мужики – старшие товарищи, как говорится, – но тут, боюсь, не станут они вникать в мои трудности. Я тебе уже объяснял, никому не хочется ввязываться в гиблое дело, вот и постараются остаться в стороне… Есть, конечно, начальник, у которого можно проконсультироваться, спросить совета – я думаю, он не станет меня отшивать. Но, во-первых, начальник – слишком занятой человек, ему некогда с тобой рассусоливать, да к нему и не побежишь с каждой мелочью. А во-вторых, есть здесь и еще одно обстоятельство – немаловажный для меня, честно сказать, аспект проблемы: дело поручено мне, и не хочу я втягивать в это своего босса. Ясно же, что, если ничего хорошего не выйдет, вину он на себя не возьмет – ну разве что признается в неправильном выборе исполнителя: дескать, напрасно он на меня понадеялся. А вот, если всё же что-то удастся сделать, то тут уж, без сомнений, принимать поздравления будет он – ну как же: его советы и непосредственное руководство молодым и неопытным позволили раскрыть это беспрецедентное дело в кратчайший срок. Он про свой неоценимый вклад в дело не умолчит. Я тебе больше скажу, он сам будет верить, что дело раскрыто только благодаря его сыщицкому таланту и гигантскому профессиональному опыту. А мне зачем такой расклад? Нет, к начальнику я советоваться не пойду, разве что в случае самой крайней нужды. И даже, если он сам меня вызовет, а это так и будет – докладывать ему о ходе следствия придется, конечно, – то лишнего ему говорить и просить о советах я не стану. В итоге: ситуация такова, что обсуждать это дело мне не с кем.
 
Костя на несколько секунд прервался, и Миша успел только вставить: 
– Так, что ты мне-то…
Но тут же прерванный Костей замолк и закрыл рот.
– Так вот. Я тебе и предлагаю: соглашайся на роль Ватсона. Если, конечно, тебе это интересно. Я тебя введу в курс дела и будем с тобой – только мы, с глазу на глаз – обсуждать все детали и возникающие по ходу вопросы, разбирать возможные версии и так далее. При этом тебе еще выпадает роль консультанта и эксперта по внутриинститутским вопросам и техническим проблемам, если таковые появятся. Сразу скажу: восхищаться моими аналитическими способностями совершенно необязательно. Я не Шерлок Холмс. И не для того я тебя хочу привлечь к делу. Скорее наоборот, от тебя потребуется повышенная критичность и выявление ошибок в рассуждениях, выводах и оценках. Ну и, по возможности, твои собственные соображения по разным поводам. 
Сейчас ты мне ничего не отвечай – ты должен спокойно всё обдумать. Дело, которое я тебе предлагаю, серьезное и нельзя его воспринимать как увлекательную игру в сыщиков-разбойников. Упаси тебя бог от такого отношения. Ввязавшись в расследование убийства, ты уже не сможешь выйти, когда тебе это надоест – так джентльмены не поступают, сам понимаешь. А ведь Холмс и Ватсон – джентльмены. Ты ж не станешь этого отрицать?
При этом неожиданном для слушающего вопросе Костя вдруг широко улыбнулся, вероятно, первый раз за всё время их разговора. Он, вообще, был как-то не склонен к шутливости и – в отличие от привычного для молодежных компаний тех лет юмористического уклона с шуточками, беспрерывными остротами и дружным смехом по любому поводу – большей частью держался серьезного делового тона (не исключаю, что это – черта, характерная для многих, имеющих юридическое образование), отчего нередко казался окружающим сухарем и занудой. Тем не менее, как мы видим, он вовсе не был лишен своеобразного чувства юмора. 
 
Однако, не успел Миша рассмеяться в ответ на эту немудреную, но смешную своей неожиданностью шутку, как Костя опять посерьезнел и заговорил уже почти что угрожающим тоном: