Снежная стая (СИ)

— А тут как оказалась?
Я задумалась — вроде, то и не тайна:
— Во Врата блуждающие случайно угодила. Портал стихийный, ежели по — вашему, по-умному. Да как-то и прижилась.
— А ты с чего взял, что я нездешняя? — я легонько пригладила три царапины с левого боку, еще свежие. Эти уже вестимо, откуда взялись — я в любви погорячилась.
— Видно. И говоришь ты чуть по — другому, и держишься иначе. Если не присматриваться, то не заметно, но все равно, проскакивает.
Я досадливо сверкнула на Колдуна глазами — ишь, внимательный выискался! Всем так, а ему не так! Куснула его за переносье, где горбинка ломаная завлекательно манила.
Ну, а что? Давно хотелось! Горд ответил мне суровым взглядом.
Ой-ой-ой, нежный какой! Недоволен он… Я вот, напротив, собою целиково довольна! Примерилась, как бы ловчее еще разочек цапнуть, так, что бы Колдун помешать мне не сумел — но тот вздохнул обреченно, и глаза покладисто прикрыл — делай уж, коли так тебе неймется! Густые короткие ресницы, темные полукружья теней от них… Я наклонилась, да прихватила старый перелом — не зубами, губами. Живи уж, недовольный мой.
Он еще и подался ко мне легонько, отзываясь на незамысловатую ласку. Прищурился чуть — от глаз теплые лучики-морщинки побежали. Перевернулся на бок, лицо в лицо, глаза в глаза. Смотреть бы на него — не насмотреться.
— Что там твоя лекарка про волшбу вчера несла?
Я чуть удивилась:
— Так, разве ж она вам не обсказала все толком?
Мужчина хмыкнул неслышно — только дыханием кожу нежную щекотнуло, ответствовал неожиданно миролюбиво:
— Да она все больше как-то орала. Бешеная девка!
Я улыбнулась словам этим — ты, мил-друг Колдун, даже не ведаешь, насколько, — и поведала ему все, что у озера учуяла. Так даже лучше вышло — нет рядом эльфа, который на лже да недомолвках поймать мог бы.
Γорд выслушал молча, со вниманием. Призадумался, в стенку уставился мне за спиной уставился — думы неведомые думал.
— Не веришь?
— Нет, с чего бы? Только вот какое дело — мы ведь сегодня в лесу все чуть ли не ползком излазили. Заодно и следы чужой магии посмотрели. И ничего…
Задумчивый вид его сделался, да жесткие складки у губ залегли — ровно не нравятся ему мысли, что за словами теми пришли. А потом отмахнулся от невеселых дум, хохотнул:
— Вот, значит, за что Алу харчем в лицо прилетело!
— Лекарка — она такая. У Яринки не забалуешь!
И надо бы его от этого разговора в сторону увести, ведь не своей волей травница ту склоку затеяла, да только Горд Колдун уже далее вымолвил:
— У Аладариэля тоже, — и задумчиво так добавил, — Как бы ей ее норов боком не вышел.
А мне ровно лапой холодной, когтистой по хребту кто протянул, дурным предчувствием сердце сжала:
— Он… что?
А после догадка в голову мою дурную, бесполезную шибанула — а приходил ли эльф вообще из лесу ноне? Я-то шаги не считала, и запахи не вычуивала, но… а коли припомнить?
Я на ноги взлетела — только доски кровати под весом ахнули:
— Где он? — и задохнулась бешенством. Кровь в головушке кузнечным молотом загрохотала, красною пеленою взор заволокло. Лютым зверем ярость наружу рванула, требуя сей же час найти, разорвать, растерзать ворога, что бы боле ни падаль остроухая, не ино кто умышлять против лекарки не смел, ни словом, ни делом, ни помыслом.
Остудил меня взгляд Гордов. Спокойный, понимающий. Сочувственный, даже.
— Угомонись, грозная. Ничего он твоей подружке не сделает.
— Коли так — его счастье.
Я вдруг разом успокоилась — схлынула злоба, как и не было, оставив памятью по себе холодное спокойствие да неколебимую решимость.
И еще вообразилось, каковской личиной ныне перед Колдуном предстала — спина согбенная, пальцы-крючья птичьими когтями, глаз дурной да волосья лохмами.
Хороша!
А он смотрит, ровно ничего и не приключилось — на спину перекатился, и даже руки за голову заложил. От того на груди у Колдуна мышцы напряглись-перекатились, узор подкожный отчетливей вычертили…
Выпрямилась я, переступила через него, да и стекла с постели. За рубахой, на полу лежащей, потянулась.
 
Что-то ты больно осмелела, девка. Ишь, перья подняла! Давно ли взор при нем от земли оторвать боялась? Али думаешь, что коли ложе с им делила — так и не тронет он тебя боле?
Ну да откуда ж мне было знать, что он в любви столь щедрым окажется? Вот и забылась. А ему меня прихлопнуть — только взглядом повести.
Осади-ка назад!
Я из рубахи вынырнула, волосы из ворота выудила. Тесьму на запястьях завязывать принялась. И надо бы повиниться перед ним — мол, вспылила я, гость дорогой, не держи зла, дурного и близко в уме не имела, да только… Сползла с меня шкурка девки трактирной, норовистой, но более ничем не странной. И глупо будет сызнова в нее рядиться.
А нужные слова все на язык не шли, и взгляд Колдуна щеку, что уголья жег.
Ну, что ж — пролитого не подымешь, сказанного не воротишь, коли кроткой голубицы из меня не вышло, то далее и притворяться смыслу нету. Да и снег уже лег.
Пора тебе, Нежка…
Ну, а коли пора, так и не о чем боле говорить. Уходи, глупая.
Сунула ноги в обувку, к двери шагнула. Остановилась.
Уж как бы я не злобилась ныне, а упредить все едино след.
Обернулась глаза в глаза:
— Коли хоть един волос с Яринкиной головы падет — дружку твоему живу не быть.
С тем, в молчании повисшем, выскользнула из комнаты, и дверь за собой тихонечко прикрыла.
  
ГЛАВА 7
 
В свою комнатушку я заглянула ненадолго — хоть и не замерзну, пока добегу, а все едино, в одной токма исподней рубахе по селищу щеголять не след. Вышла из трактира тихохонько, никем не замеченная, выскользнула — и ровно сгинула в ночной темени. Знакомая дорожка сама ложилась под ноги, а реденький снежок сеял с неба, остужая бедовую головушку. Да только где уж ему справится — ноженьки резвые сами норовили шагу прибавить, бегом припустить, так меня тревога изнутри пожирала. Вот смеху будет, коли лекарка ужо спать улеглась, а я ее подыму, беспокойная…
Яринка отворила сразу, ровно ждала.
Я молча протиснулась в приоткрытую дверь, и вперилась взглядом в подружку, причуиваясь, прислушиваясь. Спрашивать ее — так соврет, успокоит, не желая показывать, что ей с чем-то совладать не по силам. Да только — там где травница соврет, чутье все как есть поведает!
С лица не бледна, не красна, сердце мерно бьется и дышит ровно. И, самое важное — не пахнет от нее страхом, не тянет кисловатым запахом пережитого испуга. Злостью остывшей, разве что. Значит, все обошлось.
Ну, и слава богам!
Я с облегчением осела на лавку около печи, обвела избу бездумным взглядом, вопросила у травницы то, что любая другая, нормальная подруженька первым делом попытала бы:
— Ты как?
А про себя отметила, что и изба в порядке, а значит, и тут обошлось — не учинил эльф великого разору, пользуясь безнаказанностью своей, не бесчинствовал излиха.
А коли пару плошек-горшков смёл — так и за дело, в своем он праве, а от Яринки не убудет.
Травница сердито засопела, отвернулась, загремела мисками-кружками на столе:
— Нормально!
Она помолчала, собирая ложки, зачем-то ровняя черенки в кулаке, да и бросила их обратно, на стол, призналась:
— Орал, что твое лишенько беспутное. Не сразу, правда. Сначала ве-е-ежливый такой был, только глаза недобро сверкают. Злобился, но в узде себя держал — Яринка помолчала, успокаиваясь и припоминая. — Поздоровался, как положено, в избу прошел, вежество соблюдая — по одной половице, да сразу дому поклонился. А как взялся про волшбу выспрашивать, я возьми, да и взбрыкни — я, мол, добрый господин, вчера с тобой говорить хотела, да ты слушать не желал. А ныне — я не желаю рассказывать. Тут-то он взбесился!
 
Травница осела на лавку рядом со мной, и длань к щеке прижала, и головой покачала:
— Матушка моя родненькая, предки всевидящие, заступники мои перед людьми и богами — как он орал! Думала, прямо в избе по половицам и размажет. Я скажу тебе, Нежанушка — в жизни я такого страха не испытывала! Думала, все — смертушка моя пришла, не исполню я долга перед наставницей своей Маланьей, а уж она до того склочная старуха, что через то мне и на том свете, в божьих чертогах, не будет ни покою, ни продыху!