Древнегреческий для скептиков (СИ)

Силы покинули Дельфинову так резко, будто внутренний бармен, до сих пор исправно угощающий её бодрящим коктейлем из скептического оптимизма и наивной веры в будущее, свалился от ковида. Хотелось тоже свалиться, а еще лучше сползти по стенке и, сжавшись в клубок, поскуливать на коврике. Но в чужой ванной комнате таким непотребством заниматься было неловко, поэтому Алина лишь облокотилась на край раковины, закрыла лицо ладонями и замерла, отрешившись от окружающей действительности.
Через некоторое время дверь ванной приоткрылась, и в просвет осторожно заглянул Пол. Вероятно, он предварительно стучал, но на том дне, где сейчас пребывала Дельфинова, звуков не было слышно.
— Ты в порядке?
Она отняла руки от лица и потерянно взглянула на мужчину.
— Не знаю… Я… Просто…
От нежного участия, отражавшегося у него на лице, в глазах у неё защипало, и она часто заморгала, пытаясь сдержать навернувшиеся слёзы. Не помогло. Долго копившееся напряжение, наконец, нашло выход и влажными дорожками стало изливаться наружу. Алина молчала, но было заметно, что её начинается потряхивать, что было верным признаком приближения нервной истерики.
— Да что ж такое?! — шутливо возмутился Катракис, — Стоило на пять минут отлучиться, и ты снова расклеилась.
Он одним плавным движением очутился рядом, хотя дело тут вероятно было не в его несравненной пластике, а в небольших габаритах ванной комнаты. Притягивая Алину к себе одной рукой, Пол аккуратно провел согнутым пальцем по щекам, вытирая мокрые дорожки. Внезапно он наклонился и быстро поцеловал её в закушенные губы, а затем отстранился и замер. Судя по выражению его лица, профессор и сам был шокирован своим поступком. Нерешительность его впрочем длилась недолго, и уже в следующую секунду, словно приняв для себя решение, он стал осыпать лицо девушки быстрыми невесомыми поцелуями.
Сначала Алина никак не реагировала, воспринимая ситуацию словно через завесу тумана — отстраненно и едва различимо. Потерявшись в лабиринте собственных переживаний, ей потребовалось некоторое время, чтобы найти выход. Поцелуи стали той самой путеводной звездой, нитью Ариадны, а точнее Аполлона. Происходящее было так неожиданно, и в то же время так невероятно интимно. Как будто прикасаясь к ней губами Пол разделял её страхи и печали, забирая часть их себе. И с каждым легким поцелуем тяжесть в груди становилась всё меньше и меньше, пока в освободившемся пространстве не вспыхнула ответная искра.
Алина подняла руки и запустила их в волосы Пола, одновременно притягивая его ближе и вынуждая замедлиться. Потянувшись к нему, она сама нашла его губы и прижалась к ним со всей страстью зарождающегося внутри чувства, углубляя прикосновения, делая их более весомыми и осознанными.
Стены ванной внезапно словно полыхнули жаром, воздух раскалился, дышать стало решительно нечем. Не говоря ни слова и ни на секунду не размыкая объятий, Пол потянул её в сторону коридора, а затем дальше, куда-то в прохладный полумрак квартиры. На ходу они оба с одинаковым энтузиазмом принимали противопожарные меры — вжимались в холодные стены и торопливо скидывали дымящуюся одежду — пока в конце концов не погрузились в спасительную свежесть простыней.
  
Ароматы Греции
 
Танталовы муки — невыносимые мучения из-за невозможности получить желаемое, в буквальном смысле — голод и жажда.
Олимпийские боги обрекли царя Тантала вечно стоять в царстве Аида по горло в воде, но стоило ему попытаться сделать глоток, вода утекала. Над ним висели гроздья винограда, но лишь он протягивал руку, как лозы отклонялись. Своё мучительное наказание он заслужил сполна, ибо насколько нужно быть неадекватным, чтобы ради проверки, всеведущи ли боги, убить собственного сына и подать им на пиру блюдо из его мяса?
Солнце, непонятно откуда взявшееся в ноябре, задумчиво разглядывало высохшие дождевые разводы на стёклах. Блэкаутом на окнах и в помине не пахло, что для Петербурга прямо-таки преступная халатность. Алина потянулась, ощущая в теле приятную легкость, но почти сразу хорошее настроение превратилось в тыкву под давлением нахлынувшей реальности. И только воспоминания о том, каким чудесным образом её вчера избавили от хрустальных туфелек (и заодно от всего остального) позволили ей улыбнуться.
 
Одеяло по соседству как раз красноречиво шевельнулось.
— Ты проснулся?
— Ммм… — прекрасный принц явно не спал, потому что вместо ответа потёрся колючим подбородком о её макушку.
— Я давно хотела спросить…
— О чём? — промурлыкал он.
— Ты всегда так резко со мной разговаривал… Даже грубо. Я тебя чем-то обидела?
Пол ощутимо напрягся. Прежнее игривое настроение как рукой сняло, и в воздухе повисло тяжелое молчание. Алина подумала, что зря задала этот вопрос. Хоть он мучал её довольно давно, но видимо сегодняшнее утро было не самым подходящем временем, чтобы выяснять ответ.
Пытаясь вернуть исчезнувшую по её вине безмятежную расслабленность, она потянулась и несильно прикусила мужское плечо, а затем ласково подула на место укуса. Эта неловкая попытка извиниться за то, что подняла неприятную тему, помогла, и Пол немного расслабился.
— И тебе доброе утро! — наконец сухо произнёс он, — Дело не в тебе. Моя жена… моя бывшая жена — русская.
— Причём здесь это? — Дельфинова в недоумении приподняла голову и взглянула в лицо лежащего рядом мужчины, но тот в ответ по-прежнему молчал и хмурился.
— Ну хорошо, а я однажды ездила в отпуск на Родос и познакомилась с симпатичным греком.
— Причём здесь это? — Пол слово в слово повторил её недавнюю фразу и нахмурился ещё сильнее.
— Ой, прости, я подумала, что мы обмениваемся случайными фактами из жизни, связанными с людьми различных национальностей, — и она невинно захлопала ресницами.
— Алина, не делай вид, что ты не поняла. И давай уже закроем эту тему.
— Поняла-поняла.
— Что именно? — уточнил он — слишком уж подозрительно быстро она согласилась.
— Что ты в принципе расист. Ой! — теперь уже Катракис прикусил её плечо. — Значит, ты женоненавистник? Ай! — Еще один укус. — Всё-всё, не кусайся больше, вот сейчас точно разобралась. Ты был женоненавистником, но теперь…
Пол еле слышно зарычал и, рывком перевернув её на живот, стал покусывать между лопатками, спускаясь ниже, а Алина извивалась под ним, хохоча в подушку.
Из кровати они выбрались уже ближе к обеду, когда не было никакой возможности игнорировать недовольные комментарии собственных желудков о том, что завтрак они вообще-то пропустили, а калорий за ночь было потрачено немало. Дельфинова решила, что кулинарными способностями она ещё успеет удивить своего мужчину (он же теперь её мужчина, да?), и поэтому на правах гостьи-бездельницы направилась прямиком в душ. Она бессовестно долго стояла под горячими струями, выкинув из головы все мысли, жмурясь и выгибаясь, с удовольствием подставляя под воду то спину, то грудь. И с неменьшим удовольствием воспользовалась мужским гелем для душа, с собственническим интересом вдыхая его непривычный терпкий аромат, будто примеряя на себя.
Одевать вчерашнюю одежду не хотелось. Казалось вот сейчас она натянет свои джинсы, и всё волшебство прошлой ночи испарится, возвращая серые будни. Поэтому после недолгого размышления Алина сбросила полотенце и накинула на плечи синюю немного помятую рубашку Пола, которую они вчера второпях скинули прямо на пол. Ткань все ещё сохраняла приятный аромат мужского парфюма, куда вплетались особенные нотки запаха самого Катракиса, которые Алина уже научилась немного распознавать, но пока не смогла бы подобрать для них какое-то определение.
 
“В любовном романе, — хмыкнула про себя Дельфинова, — от красавчика-грека наверняка бы притягательно пахло залитыми солнцем оливковыми рощами Кипра, или прохладными горько-солёными брызгами Эгейского моря, или шкворчащим на чугунной сковороде саганаки, сбрызнутым лимонным соком…”.