Когда-то там были волки

Дома Эгги приготовила вегетарианскую лазанью. Для начинки ей пришлось ограничиться грибами, поскольку я объяснила сестре, что научиться выращивать баклажаны в шотландской сельской местности выше моих сил.
— Ты, наверно, готовила весь день! — восклицаю я, когда она снимает фольгу, и я чувствую божественный запах.
Эгги еще не выходила во двор и не познакомилась с Галлой. Вероятно, это наиболее красноречивый показатель состояния ее здоровья — она любит коней так же сильно, как любил отец.
«Тринадцатая не ушла?» — спрашивает Эгги.
— Высовывается, чтобы поесть, и возвращается. Но насовсем не уходит. А Двенадцатый, молодой самец из стаи Гленши, так и рыскает поблизости.
«Он опасен для нее?»
Поколебавшись, я киваю. Нет смысла обманывать сестру.
«Запри загон».
— Запереть ее? Нет, не могу.
Я наблюдаю, как сестра режет лазанью и раскладывает ее на тарелки. Она злится на меня. Я пытаюсь объяснить:
— Если Тринадцатая не научится самостоятельности, то не выживет. Раз он ее пугает, пусть она сбежит или вступит в схватку. Но в клетке — это не жизнь. Лучше умереть.
Эгги поднимает на меня глаза. «Она ведь остается там по какой-то причине».
Я качаю головой, начинаю есть и с набитым ртом бормочу:
— Страх. Она остается из страха, а это слабость. Я не смотрю на сестру, когда она пытается что-то сказать мне знаками, поэтому она сильно толкает меня, чтобы я взглянула на ее руки.
«Ты вся зажата».
Что? — переспрашиваю я, думая, что неправильно поняла последний жест, но она повторяет то же самое словом Что ты хочешь этим сказать? «Перестань переживать».
— Супер. — Я запихиваю в рот последнюю порцию лазаньи, но вкуса уже не чувствую. — Мне надо ненадолго уйти сегодня.
«К бойфренду?» — спрашивает она.
— У меня нет бойфренда.
Эгги выгибает брови.
— Я провожу время с волками.
Она с сомнением смотрит на меня, потом жестикулирует: «Голубика».
— Что?
Эгги наклоняет голову. «Твой ребенок сейчас размером с ягоду голубики».
К моему лицу приливает кровь. Все мое раздражение испаряется, и я беру сестру за руку. Конечно же, она знает.
— Это неважно. Сегодня я скажу ему, что не собираюсь оставлять ребенка.
«Ты не обязана никому ничего говорить».
Она права. Действительно, нет необходимости нагружать этим Дункана — я знаю, что он не будет возражать, потому что никогда не хотел иметь детей и недвусмысленно заявил мне об этом. Кроме того, решение принимать не ему. И все же меня тянет побежать через лес к его коттеджу, и я знаю, что мне надо сказать ему, только не хочу копаться в причинах, зачем мне это надо.
«Кто он?» — интересуется Эгги.
— Никто. Это была ошибка.
«Он причинил тебе боль?» — спрашивает сестра, и сам этот вопрос оказывается болезненным — выходит, она этого ожидала, хотя, собственно, чему тут удивляться?
— Нет.
Эгги рассматривает мое лицо. «Не делай это для меня. Из-за меня».
— Это для меня, — говорю я ей. — Мы вместе, ты и я, помнишь?
Эгги порывисто обнимает меня.
— Ты и я, — повторяю я, как заклинание, чтобы она не расклеилась, чтобы я сама не расклеилась.
Холмик еще не осел, но если не знать, что он насыпан человеком, то его и не заметишь. Я медлю около него, размышляя, какие тайны хранит находящееся под землей тело. Еще раз переживаю ту минуту, когда обнаружила его, с растерзан ной плотью, с пустотой в глазах. Представляю, как приседаю над трупом и прижимаю руки к внутренностям, засовывая их на место, свожу края раны, спаиваю их вместе, пока его глаза не открываются. Чего бы я только не отдала, чтобы то туманное утро оказалось всего лишь сном. Не скрою, я воображала, что Стюарт умрет, но эта смерть принесла только еще больше бед.
Я сажусь на корточки и, несмотря на подступившую тошноту, напрягаю память. Пытаюсь прокрутить в голове воспоминания о его теле и уловить то, что могла упустить, необычный характер раны, какую-нибудь подсказку, толчок в нужном направлении, что угодно. Если бы каким-то чудом я могла выяснить, кто убил его, то сняла бы подозрение с волков. Они были бы в безопасности. Сама я — может, и нет, но это уже другая проблема.
 
В любом случае раны Стюарта я толком не разглядела. В глаза мне бросилось только кровавое месиво и содержимое брюшной полости, которое видеть никому не положено.
Я продолжаю свой путь через темный лес, вернувшись на тропу, которой шла той ночью и столько раз до нее. Через некоторое время до моих ушей из маленького дома Дункана доносятся звуки. Я слышу их прежде, чем вижу румяный свет в окнах. Я не ожидала, что придется общаться с другими людьми, но все равно собираюсь с силами и стучу в дверь.
— Я открою, — раздается изнутри женский голос, и сердце у меня падает, я уже готова развернуться и убежать, когда дверь распахивается и я вижу на пороге Амелию.
— Выглядишь так, словно испытала облегчение, — смеется она.
— Я… да, — говорю я. — Привет.
— Привет. — Она чмокает меня в щеку и заводит в дом. — Я не знала, что ты придешь. Приятный сюрприз.
— Я пришла поговорить с Дунканом, но могу зайти в другое время.
— Не валяй дурака.
Я совсем забыла о вечеринке, которую устраивает Дункан. Маленькая гостиная до отказа заполнена народом. Здесь Холли, и Фергюс Монро, наш пилот, — удивительно, я не подозревала, что они с Дунканом друзья, — и женщина из полиции, Бонни. Они все набились в комнату и занимаются какой-то столярной работой, расстелив на полу огромный отрез ситца. Сам Дункан готовит еду на кухне и, увидев меня, хмурится.
Кем я сегодня буду — подозреваемой в причастности к исчезновению человека или женщиной, которая недавно порвала с ним? Полагаю, что в обоих случаях у него нет оснований радоваться моему приходу. Он наливает мне вина и, передавая бокал, касается моих пальцев, как мне кажется, намеренно. Он, значит, играет в опасные игры с женщинами, не боясь вляпаться в неприятности. Интересно, хватит ли у меня смелости подыграть. Собственно, думаю, что хватит.
— Что это вы делаете? — спрашиваю я у гостей. Они все дружно хихикают, и только хозяин отворачивается, чтобы скрыть улыбку.
— Дункан решил, что его призвание — быть плотником, но выяснилось, что руки у него растут не из того места, — объясняет Амелия, — так что время от времени мы собираемся и помогаем ему исправить то, что он навалял, а он за это угощает нас ужином — в кулинарии он как раз мастак.
По крайней мере, теперь я понимаю, почему дом заставлен кривобокой мебелью.
— Умеете шлифовать? — спрашивает меня Бонни.
Я опускаюсь рядом с ней на пол. Она чистит шкуркой что-то вроде искривленной ножки кофейного столика.
— Да это мое любимое занятие, — отвечаю я.
Она аж сияет от радости.
— Тогда приступайте.
Пока мы работаем, я прислушиваюсь к разговорам. Голоса обволакивают меня, и я сосредотачиваюсь на своей задаче. Я не хочу слишком поддаваться настроению этих людей. Сегодня я устала, и мне достаточно собственных впечатлений.
Дункан заканчивает кулинарить и приносит каждому по тарелке с пастушьим пирогом.
— Мне не надо, спасибо, — отказываюсь я.
— Ты уже поела?
— Я ем только мясо, которое добыла на охоте сама.
Он прыскает от смеха.
— Ну ты даешь, Инти Флинн.
Я тоже невольно смеюсь. На нем очередной вязаный джемпер, кремового цвета, с ромбовидным рисунком. От этого глаза его кажутся темнее.
— Дункан и Бонни уже допрашивали тебя, Инти? — интересуется Амелия даже без намека на веселье.
— Мы всех опрашиваем, — говорит Бонни. И в очередной раз поясняет: — Так положено.
— Со мной беседовал только Дункан, — отвечаю я, глядя на него, и на мгновение мы снова оказываемся в той комнате вдвоем.
— И к какому же выводу ты пришел, Дункан? — спрашивает Амелия. — Убийца была у нас под носом?
— Я еще не решил, — произносит он, улыбаясь своей кривой улыбкой, и я не уверена, что он шутит.