Археолог: заветный ключ (СИ)

— Не я управляю Новгородом, а бояре. А идти к Торжку одной княжеской дружиной — неминуемая гибель. Попробую поговорить с посадником.
Князь не обманул Мишу — в тот же день поехал к Степану Твердиславовичу и говорил с ним часа три. Но посадник был непреклонен.
— Войско собирать — не один день, княже. А если монголы разобьют нас в поле, или на переходе? И сами погибнем, и Торжок не спасём! А за ним и Новгород падёт.
Когда до Новгорода добрались немногочисленные беженцы из Торжка и рассказали об ужасах осады — Миша каждого выспрашивал об отце. Но уцелевшие ничего не знали, бежали от монголов без памяти, только бы жизни спасти. Твердили одно:
— Монгольское войско так многочисленно, что биться с ними в поле нельзя. Вся надежда только на городские стены.
Утихомирив злость и отчаяние, Миша согласился с посадником. Помогал крепить ветхие прясла стен, собирал и вооружал свой отряд воинов.
Но монголы к Новгороду не пошли — с половины дороги внезапно повернули на юг, к Смоленску. Новгородцы вздохнули с облегчением.
Город спасла весенняя распутица — вскрывшиеся ото льда реки и набухшие талой водой непроходимые болота.
За два прошедших года боль потери притупилась. Монгольское войско разоряло юго-западную Русь, подступало к Киеву. В нетронутый Новгород со всех сторон стекались беженцы. Людей надо было селить, кормить, пристраивать к делу.
И всё яснее вставал перед новгородскими боярами тяжёлый выбор — либо поклониться монгольскому хану, либо искать союза с немецкими рыцарскими орденами и Европой.
На вопрос Степана Твердиславовича Миша ответил не сразу. Внимательно обвёл взглядом собравшихся бояр и только потом сказал:
— Немцы нам не помогут. Они сами только и смотрят, как бы отхватить от наших владений кусок себе.
Это понимали все. В прошлом году пришло известие о том, что датский король Вольдемар сговорился с Тевтонским орденом о полном разделе Прибалтики и совместных действиях против русских. То есть, против новгородцев и псковичей — только они собирали дань с прибалтийских народов.
— Немцы — наши братья во Христе! — горячо возразил Онаний. — Пусть верят по-своему. Но с христианами договориться всегда проще, чем с монгольским ханом!
— Не скажи, — веско произнёс молчавший до этого времени боярин Сбыслав Якунович.
Он неторопливо выпил чарку пива, закусил солёной лосятиной.
— Моголы православную веру не трогают. А немцы? Если пойдём к ним на поклон — всех нас перекрестят по римскому обычаю. И пропадёт земля.
— А под монголами не пропадёт? — вскипел Онаний. — Города жгут, людей угоняют в плен за тридевять земель!
— Не городами стоит земля, а верой, — возразил Сбыслав Якунович. — Обычаями.
И Миша согласно кивнул. Они со Сбыславом были похожи — обоим нет и тридцати, оба ещё в самой силе. Крутоплечие, поджарые с сильными руками. Степан Твердиславович с завистью смотрел на них.
Онаний покосился на Мишу, понял, что криком тут не взять. Улыбнулся, разлили по чаркам ещё мёду.
— Пойдёмте париться!
Снова хлестались вениками — до голых прутьев, больно царапавших покрасневшую кожу. Раскалённые камни обдавали жаром, горячий пар клубился под низким потолком парной. Напарившись, обливались холодной водой из деревянной бадьи, жадно пили ледяной квас из ледника.
Погреба в Новгороде не рыли — город стоял на болоте. Чуть копни — из-под земли проступает вода. Ледники устраивали в рубленых амбарах без окон. Зимой пилили на Волхове огромные глыбы льда, санями отвозили в амбар и пересыпали соломой.
Разлив по чаркам кислый квас, Онаний снова принялся убеждать гостей.
— С немцами можно заключить военный союз против Литвы и татар. Вот наши настоящие враги — язычники. Одни молятся огню и змеям. Другие сырое лошадиное мясо жрут. А Европа — это ремёсла и торговля. Города и корабли. Пока у нас ещё есть сила и земли — с нами будут считаться. Но если дождёмся татарского разорения — тогда с нами никто и говорить не станет.
И в этих словах Онания была своя правда. Степан Твердиславович тяжело задумался. Что делать? Какое зло предпочесть? Тяжёлый выбор, когда в нём нет добра.
 
На какой-то миг Степану Твердиславовичу захотелось сбросить с себя тяжесть посадничества. Передать этот груз кому-то помоложе, а самому уехать в дальние владения и жить просто, управляя только своим имуществом.
— Ладно, — сказал он, — посоветуемся с другими боярами. С немецкими купцами поговорю. Будем собирать посольство к Ливонскому ордену. Может, и договоримся.
В дверь предбанника осторожно поскреблись.
— Кто там? — раздражённо вскинулся Онаний.
Ведь всех настрого предупредил — не беспокоить! Разговор важный, важнее не бывает. Кому там непонятно боярское слово?
Дощатая дверь приоткрылась, в предбанник просунулась голова доверенного слуги.
— Прости, боярин! Прибыл гонец к посаднику от корел с реки Невы. Говорит, срочное дело. А о самом деле молчит.
Степан Твердиславович поднялся с лавки. Натянул длинную рубаху и нижние полотняные штаны. Повернулся к боярам.
— Я сейчас.
И слуге:
— Веди!
Гонец в поварне жадно хлебал летние щи со щавелем. Щёки у мужика запали, их покрывала густая щетина. Видно, не один день скакал, останавливаясь только для того, чтобы конь не упал под всадником.
Увидев боярина, гонец торопливо и неловко поднялся с лавки, поклонился.
— Что у тебя? — нетерпеливо спросил Степан Твердиславович.
Он был зол не на гонца — на домашних. Сами не могли разобраться с гонцом?
А ещё боярин злился на то, что свои гонца не накормили, и теперь он ест у боярина Онания, с которым Степан Твердиславович не был в ладу.
Гонец откашлялся.
— Шведское войско на кораблях вошло в устье Невы. Идут вверх по течению к Нево-озеру. Я твоему сыну, боярин, всё сказал. Так он послал меня к тебе.
Сердце Степана Твердиславовича гулко стукнуло. Вот тебе и мир! Почуяли волки, что добыча слаба, осмелели.
Посадник увидел, что гонец еле стоит на ногах, и махнул ему рукой:
— Сядь. Сколько кораблей?
— Полтора десятка, — ответил гонец, тяжело опускаясь на лавку.
От автора: следующая прода выйдет в полночь с воскресенья на понедельник. Всем хороших выходных! Огромное спасибо за награды, лайки и комментарии! 
  
Глава 5
 
Июль 1970-го года. Ленинград
— Позвольте узнать, юноша — с чего это вы вдруг заинтересовались Ганзейским союзом? — спросил Валентин Иванович, когда мы удобно устроились в кожаных креслах его домашнего кабинета. — Если не ошибаюсь, раньше вы специализировались на истории древних пруссов?
Я с любопытством оглядел кабинет.
Высокое окно, выходящее на Садовую, обрамляли плотные тёмно-синие шторы.
Большой письменный стол стоял боком к окну — так, чтобы дневной свет падал слева. Возле стола — удобное рабочее кресло, явно купленное не в мебельном магазине. Скорее, приобретено у антиквара. Я не слишком хорошо разбирался в мебели, но это кресло делалось ещё до революции — слишком удобным и основательным оно выглядело. Сиденье недавно заново обтянули тонкой чёрной кожей, а вот спинка порыжела от времени. И не от скупости хозяина — думаю, Валентин Иванович просто не хотел скрывать возраст кресла.
У стены высился массивный книжный шкаф — почти под потолок. Солидный деревянный корпус, дверцы с рифлёными стёклами, тонкая резьба по углам.
Журнальный столик перед нами тоже не вчера покинул фабрику. В его овальную крышку была вделана шахматная доска из тонких костяных пластин. А когда Валентин Иванович поставил на столик фарфоровые чашечки с крепчайшим кофе, я окончательно убедился, что хозяин квартиры любит стиль и даже роскошь.
В прошлой жизни у меня тоже бывали кабинеты. Но ни один из них не был обставлен с таким вкусом, как кабинет Валентина Ивановича. Даже последний — в доме наместника в Выборге.
— Вам нужен сахар к кофе? — спросил Валентин Иванович.