Цветок яблони

Было больно, но она только стискивала зубы и молча, упорно продолжала попытки. Возле самого края могилы, чуть-чуть, руку протяни, так близко, снова сорвалась.
Ее поймали в воздухе. Темный силуэт нагнулся над могилой, схватил за запястье, рванул к себе, выволакивая.
Солнце оказалось не таким уж и тусклым. Ярким, белым, очень обжигающим. Она зажмурилась, тяжело дыша, удивляясь, сколько сил ей потребовалось, чтобы оказаться наверху.
– Спасибо, – прошептала Шерон, но вместо слова горло издало лишь хриплый, надсадный звук. Словно подошвой по шершавому камню.
Незнакомец не понял ее, но догадался, что нужно делать. Губ коснулся металлический обод фляги, она сделала осторожный глоток, чуть не захлебнулась оттого, что горло отказалось слушаться. Выплюнула воду на подбородок и грудь, отдышалась, все еще слепо щурясь и видя лишь белый свет.
Сделала новый глоток, вода на этот раз попала куда нужно, и буквально оживила слова.
– Спасибо, – повторила Шерон. – Я едва не упала.
Зрение возвращалось, свет перестал иглами впиваться в глазные яблоки, она смогла разглядеть снежную поляну, сухую, искореженную временем, пораженную трутовиком березу и нижние ветви, на одной из которых сидела галка.
Тощая, с торчащими во все сторонами неаккуратными грязными перьями и маленькими черными глазками-бусинками.
Странными глазками, хоть и казались они в первое мгновение обычными, птичьими. Но эти лакированные пуговки словно видели ее насквозь. Неприятный взгляд, цепкий и голодный.
Шерон едва подавила желание поискать камень и швырнуть в галку. Но просто заставила себя не смотреть на нее.
Человек, что спас ее, показался ей худым, изможденным, грязным и уставшим. Он сильно зарос щетиной, голубая радужка выглядела тусклой, утратившей свет. Глаза ввалились, губы в трещинах, но не кровоточат. Одежда – зимняя куртка, свитер, штаны, меховые сапоги, плащ, шапка – не новая, повидавшая дорогу. Пояс солдата (Шерон уже успела насмотреться на такие – широкий, с кованными частями и тяжелой пряжкой) оказался пуст. Ни меча, ни кинжала.
Перед ней, вне всякого сомнения, был воин, но совершенно безоружный.
– Спасибо, – в третий раз повторила Шерон, пытаясь понять, где же они встречались. Странное ощущение. Очень странное.
– Просто отдаю долг, раз уж ты здесь, – голос у него оказался странно тихий. Она будто бы не слышала его ушами, он раздавался у нее прямо в голове.
Видя, что женщина не понимает, он указал рукой в шерстяной перчатке назад, на могилу. Она обернулась и обомлела. Вместо ямы – распахнутая зубастая пасть чудовища.
Оно дышало гнилым мясом, челюсти чуть подрагивали, а острые призрачные зубы готовы были схлопнуться в любой момент.
Шерон вспомнила. Сон, когда она падала на дно моря. Битва на Бледных равнинах Даула, воспоминание Мерк, которое показал ей браслет. А потом внезапно другое место. И человек, так похожий на нее, вцепившийся в осиновые ветви, держащийся из последних сил над бездной, пожиравшей людей и ведущей на ту сторону.
Тогда она смогла спасти его. Теперь же он спас ее.
– Это не по-настоящему, – Шерон почувствовала облегчение. – Всего лишь сон.
Незнакомец чуть повел левым плечом, поморщился, словно от боли:
– Это не сон. Уж поверь. Ты не спишь. А я так точно не сплю, – улыбка у него была замечательная. Словно солнечный луч, на мгновение появившийся среди хмурого дня.
– Где мы?
– У меня нет ответа.
Он не врал и по лицу было видно, что не знает. Даже не догадывается.
– Как я сюда попала?
– Уже не помнишь? Вылезла из могилы. Из… – он покрутил пальцем, рисуя зубастый круг. – Из этого.
Шерон осторожно подошла к краю, и пасть чуть напряглась, готовясь схватить ее, если только появится такая возможность. Человек и птица следили за ней. Один бесстрастно, другая с пристальным жадным вниманием.
– Я выбралась с той стороны?
Мужчина потер небритую щеку, размышляя, возможно ли подобное в принципе.
– Я понимаю в лошадях, луках, в том, как командовать людьми, вести разведку. Убивать мечом. И у меня нет никаких знаний о том, можно ли вернуться с той стороны. Можно?
 
Он переадресовал вопрос ей, и Шерон, не скрывая сожаления, покачала головой. Нет. Нельзя. Оттуда никто не возвращается. Лишь зло. Вроде Нейси, точнее того, что пришло в ней.
Пришло из-за Шерон.
– Полагаю, ты остановилась где-то на половине пути к той стороне. А может и в шаге. А потом решила, что тебе рано туда, начала двигаться в обратном направлении и вот ты здесь. Между… – он виновато потер кулаком в перчатке левую бровь, словно оправдываясь. – Ну, надо же назвать как-то это дрянное место? Вполне подходит.
– А ты? Ты как попал в это «между»?
– Я солдат. С солдатами такое случается – оказываться в местах, порой совершенно неожиданных для них. И отнюдь не приятных.
– Ты такой же, как я. Твой дар…
– Я солдат, – мужчина упрямо повторил это. – Воин. Меч. Никогда не сравнюсь с тобой. Даже не представляю, смог ли бы я пролезть там, откуда ты шла. Хочу попросить тебя, если возможно.
– Да?
– Не мешай той, кто придет вместе со мной. Как бы ни желала. И как бы ни желал я.
Шерон нахмурилась, осмысливая сказанное, но галка издала громкий крик, заставивший девушку вздрогнуть. Птица сорвалась с ветки, ударила в грудь человеку, разлетелась редкими перьями.
Его лицо огрубело, пошло волнами, постарело и сквозь него проступило чье-то другое. Незнакомое.
– Что это вы расчирикались, словно две беззаботные пташки? – сказал мужчина странным голосом старухи. – Хочешь, чтобы она застряла здесь навсегда? А ну-ка кыш! Кыш!
И Шерон бросило прямо на ослепительно-белое солнце.
Чтобы оценить происходящее, много времени ей не потребовалось.
Смердело могилой, несмотря на настежь распахнутые окна. Измятая, мокрая от пота постель, занавески, волосы, платье, кожа.
Запах, который не трогал ее с тех пор, как она стала той, кем стала, показался ей отвратительным.
Шерон стала выбираться из кровати, отбросив в сторону одеяло, застыла, осознав, что в ее рту нечто чужеродное, мешающее сомкнуть зубы, отчего слюна стекает на подбородок. Поспешно выплюнула это на серую простыню, с удивлением узнав кубики игральных костей.
Протянула к ним руку, и они послушно закатились ей на ладонь. Она сжала их в кулаке, до боли, так, что грани врезались в кожу.
Боль отрезвляла, отгоняла тягучие липкие нити сна, который никак не мог оставить ее до сих пор. Она слышала в ушах это старческое «кыш!», небрежное и насмешливое. Словно с детьми, у которых нет ни воли, ни прав, ни желаний.
Когда Шерон опустила босые стопы на пол, то задела пустую винную бутылку и та медленно покатилась, а после звякнула об стену. Из соседней комнаты раздались быстрые шаги, вошел Мильвио. Несколько секунд оба пристально смотрели друг другу в глаза, словно искали ответы на вопросы, которые знали только они. Одновременно улыбнулись.
– Ты вернулась, – с уверенностью сказал треттинец, а она лишь запустила пальцы в его волосы, радуясь тому теплу, что осталось в нем для нее.
Мильвио вытащил ее из комнаты, подальше от вони и шипящих свечей, провел через завал в гостиной, плечом распахнул двери, выводя в коридор. Лавиани, сидевшая на голом полу и меланхолично обгрызавшая мясо с говяжьей кости (делала она это с таким видом, словно жевала нечто неаппетитное и оказывала одолжение высшим силам), порывисто вскочила на ноги, швырнув еду в сторону.
– Рыба полосатая! Эта чванливая коза была права! Вышло, Фламинго. Я до последнего не верила, что получится! Сколько прошло? Часов шестнадцать, как мы это сделали?
Шерон, ничего не понимая, повернулась к Мильвио, прося объяснений.
– Про козу это я не о тебе, – успокоила Лавиани, не дав треттинцу и слова вставить, усмехнулась. – На этот раз. Тьма вас забери, ну и воняете же вы! А ты вообще точно с кладбища выбралась. Идем-ка. Да отпусти ты ее. Я украду твою воскресшую исключительно ради того, чтобы она не отравляла воздух вокруг себя. И ты тоже найди для себя какую-нибудь лужу и не поленись туда окунуться. А одежду сожги. И знаешь что… комнату тоже сожги. Туда теперь никто еще лет сто не сунется. Ну, что застыла? Давай, давай, рыба полосатая. Шагай уже, пока меня не стошнило. Опасаюсь, что даже всего мыла Треттини не хватит, чтобы тебя отмыть.