Берег тысячи зеркал (СИ)
— Я знаю, — на нервах выпалив, закрываю глаза, пытаясь унять лихорадку. Я вся дрожу, сердце стучит, как больное, а перед глазами папа. Мой папа, который не мог так поступить. Зачем ему эта грязь? — Он не мог этого сделать, Сан. Здесь что-то не так.
— Он развел тебя с мужем, Вера.
Я качаю головой, сжимаю губы в тонкую линию, и силюсь не дать слезам волю. Не могу в это поверить.
— Нет, — уверенно отрицаю.
— Он манипулировал тобой, чтобы подобраться к Попову, который не хочет отдавать исследования по острову британцам, — Сан бережно обхватывает мое лицо руками, пытается успокоить, но все тщетно. Я не могу это слышать. — Попов знает, что тогда останется ни с чем, и куратором разработки Когтя станет Платини. А теперь, очевидно, и твой отец. Это сложно понять. Я знаю, и вижу, что ты не сталкивалась с таким.
— Да причем здесь это, — почти рычу, откидывая руки Сана. — Я что, по-твоему, не понимаю, что хотят от этого куска суши? Может я и женщина, но не тупица, Сан. Я знаю, что Коготь стоит на нефти. И знаю, зачем он вам. Вы сможете контролировать бассейн и стать независимыми в энергетическом плане от Штатов и Китая. Я это все знаю. Но не понимаю, почему ты решил, что мой отец в этом замешан?
Сан замирает, цепко осматривает мое лицо, а когда продолжает, больше нет смысла спорить. Но я не хочу в это верить.
— Он отправил тебя в Париж, чтобы внедрить в экспедицию намерено. Вероятно, хотел обыграть и Платини. Не верил, что Поль сможет украсть программу Попова, и был прав. Зачем он так поступил с твоим мужем… Прости, но я боюсь, что он рассчитывал на более выгодный брак для своей дочери. К примеру, с тем же сыном влиятельного ректора Сорбонны. Этого я не могу знать, но Сара… Проклятье.
Сан выругавшись, отворачивается к окну, но следом повернувшись обратно, стремительно наклоняется и гортанно шепчет.
— То, что я сейчас тебе скажу, — военная тайна, Вера. Если хоть кому-то станет известно, что я открыл рот, меня не просто посадят, чаги *(милая). Потому, когда я закончу, ты должна попытаться это забыть навсегда, но сделать для себя выводы. Попов десять лет работал над разработкой выработки метана в подводных вулканах у Когтя. Его расчеты — уникальный ключ к месторождению чистого газа. Это не просто миллиарды, это триллионы долларов. Об этом знают только несколько стран, которые гарантировали старику, что не уничтожат уникальную флору и фауну острова. Поль пытался украсть не просто расчеты. Он пытался похитить то, ради чего встречались военные атташе моей страны и Франции. Ему нужна была программа Попова. Когда мы едва не разбились, наши специ начали проверку всех, кто хоть как-то был причастен к Платини. То, что ты держишь в руках — не мультики, Вера. Это результаты проведенного расследования международными спецслужбами. Твой отец трижды в Мае встречался с Платини. Еще до кончины Поля. И Сара… — Сан резко умолкает, а я все никак не могу отпустить проклятые бумаги.
Жму их в руках, а в горле вяжет ком от обиды и слез. Так, значит, он развел меня с Лешкой. Он скрывал, что Лешку можно поднять на ноги. Выходит… свекровь права? Она права в своих проклятиях?
— Сару арестовали в Лондоне, Вера. Она полностью подтвердила все мои догадки о причастности Платини к попытке сорвать сделку. Но ко всему прочему, она рассказала, что твой отец лично просил ее сделать так, чтобы ты и не смотрела в мою сторону, а я в твою. Мотив может быть только один, Вера. Тебя хотели…
— Использовать… — по щеке бежит первая слеза. Глаза сухие, я чувствую это. Но проклятая слеза, отрывается от века и бежит вниз. — Хотел использовать для дачи показаний против тебя. Но все вышло иначе. Потому не помог… И его слова. Он так ужасно говорил тогда, — уставившись в одну точку, шепчу на родном.
Смотрю на руку Сана, в которой зажат мой крестик. Не чувствую ничего, кроме холода. Вокруг жара, но меня так знобит, словно я заболела. Знобит ужасно, и так, что стучат зубы.
Как мне посмотреть в глаза этому мужчине? Пытаюсь, но не могу. Его дочь, едва не лишилась отца из-за игр моего собственного. Его семья, и друзья едва не лишились Сана. Он мог погибнуть, если бы Платини добился своего. Мог разбиться, как Алексей. И в этом тоже может быть замешан мой отец.
— Какой… кошмар, — едва произношу, не в состоянии прийти в себя.
Сан обхватывает меня. Тянет на себя, и крепко прижимает к груди, обнимая. Прислоняется носом к волосам, что-то шепчет у макушки. Так приятно шепчет, но это не помогает. Стыд давит, я задыхаюсь, и чувствую себя тряпкой. Безвольной и ничего не стоящей тупицей, чьей жизнью решил помыкать родной отец.
А значит, на это способен кто угодно.
Холодное спокойствие накрывает снова. Ему я научилась, после того, что пережила. Два года рядом с койкой мужа, я училась держать слезы в себе, и давать им волю только в нашей пустой квартире. Я, кажется, выплакала все. И даже такое предательство не способно выдавить из меня больше, чем одну слезу.
Не знаю, должно ли было так случиться. В судьбу всегда верилось слишком сложно. Всю жизнь я предпочитала опираться на крепкое плечо. Сперва, это был отец. Он окружил теплом и заботой с самого детства. Я получала все, что хотела. Гордилась, что я дочь профессора Преображенского, известного ученого с мировым именем. Меня окружали люди из высшего общества, а в друзьях были исключительно дети из интеллигенции. Все детство я провела в разъездах, и видела самые прекрасные уголки мира. Пальмира, Анды, Ниагарский водопад, Аляска и Камчатка. Меня баловали и ни в чем не отказывали. Я купалась в любви.
Потом встретила Алексея, и у меня появилось второе плечо. Не смотря на то, что была дочерью профессора, и могла получить самую престижную работу в своей специальности, я отказалась от этого, как от глупости. Зачем? Когда есть любовь и есть плечо? Даже два. Потому я посвятила себя любимому человеку, стала жить ради него, а ухватившись за новую опору, захотела того же, что он — семьи.
Только, где во всем этом Вера? Где мои решения? Где моя собственная жизнь, в которой могу сказать, что это мое место? Вот почему Сан спросил про место вчера. Этот мужчина первый, кто заставил принимать решения самостоятельно. Он поднял те эмоции, о которых я не подозревала. Мне захотелось стать кем-то, а не частью кого-то.
Но я не могу использовать его и дальше, как лекарство от своей боли и неудач. Не могу, и потому, что весь бардак вокруг меня уничтожит ту жизнь, в которую я, как вор, пробралась всего на день. Его жизнь. Она полноценная, в ней есть настоящие друзья, в ней есть семья.
А то, что вокруг меня, оказалось, фальшивкой. Ведь, когда Алексей разбился, все наши знакомые вдруг пропали, все наши друзья внезапно перестали звонить. Все изменилось, как по щелчку пальца. Рядом не осталось почти никого.
— Я не хотел тебе говорить все вот так. Прости, но другого выхода не было.
Мы встали у окон терминала. За ними глубокий вечер, а огни посадочной полосы слепят. До вылета всего тридцать минут, но мы продолжаем стоять рядом. На расстоянии метра, может меньше. Это уже не важно.
— Ты сделал все правильно, Сан, — с холодным спокойствием отвечаю. — И в этом странность. Мы с тобой знакомы ничтожно мало, но ты понимаешь меня лучше тех людей, которые окружали годами. Ты чужой, порой странный, но более близкого человека, выходит, мне не довелось встретить.
Это правда. Алексея никогда не интересовало то, о чем мы говорили с Саном гуляя у Монмартра.
— Это звучит не как прощание, чаги *(милая).
— Но это оно, — говорю, а сама прищуриваюсь, наблюдая за взлетом самолета. — И теперь у него еще больше причин.
— Даже если я скажу, что люблю тебя и прошу остаться? — его голос звучит по-прежнему холодно, но сказанные слова пробирают жаром до кости.
— Прости… — через силу, сквозь комок в горле, едва выдавливаю скупое ничтожное слово.
Ничего не изменить, Сан. Пока я не исправлю все, что наделал с моей жизнью отец, ничего не изменить. Даже если я скажу, что люблю тебя, и не хочу уезжать.