Берег тысячи зеркал (СИ)

Сан кивает медику, и отправляет его прочь. Он вообще ни на кого не обращает внимание. Стоит точно так же, как и я, и смотрит. Как же он смотрит. Глаза — это действительно лучшее в тебе. Это то, что заставило меня обрести веру.
Сан первым делает шаг. За его спиной замечаю теплый взгляд старшины Ю. Парень переводит его в мою сторону, и легко кивает в поклоне. Словно добавляя: "Я же говорил вам…"
Да, он мне говорил, что слабость должна стать сильной, чтобы перестать ею быть. Наверное, потому я не плачу, не дрожу, а продолжаю рыдать внутри. Я так вою в мыслях, что явственно чувствую, как глохну.
Сан медленно приближается, а когда встает в шаге, я глубоко вдыхаю, но он опережает меня:
— Профессор, у вас есть кое-что мое.
Издаю дурацкий, и такой неуместный смешок, но киваю. У меня действительно есть кое-что важное. Размыкаю кулак, а из него выпадают жетоны. Они издают громкий звон, а Сан прищуривается.
— Вернете? — шепчет огрубевшим голосом, вынуждая дышать глубже.
Слезы уже близко. Они подбираются комком к горлу, режут глаза, и не дают нормально дышать. Сан замечает это сразу, но молчит. Не произносит ни слова, пока я надеваю жетоны на его шею. Провожу пальцами во влажных волосах, ощупываю холодную кожу. Запах гари, копоти и металла настолько сильно касается носа, что я с силой сдерживаю первый всхлип.
Люблю этот запах. Люблю этот взгляд. Люблю этого мужчину любым.
Едва ли смогу издать еще хоть звук, кроме облегченного выдоха, когда чувствую, с какой силой и как надрывно, его губы накрывают мои. Нет, не жадно, не с голодом, а нежно. Странно, но оказывается ласка бывает обжигающе сильной. Она бывает красивой, и не вызывающей.
— Я не о жетонах говорил, — нехотя отпуская, Сан шепчет в губы, и мягко поглаживает мой затылок дрожащими пальцами.
— О сотовом? Он тоже здесь. Его стоимость не покрыла затраты на билет во Францию. Так что пришлось ждать владельца, чтобы вернуть, — несу какую-то чушь, а сама ощупываю каждый сантиметр его рубашки на груди.
Как безумная, проверяю все ли с ним в порядке, цел ли он, а главное — не ранен ли.
— И как вы теперь улетите… домой? — спрашивает, подыгрывая.
— Поплыву. Тут недалеко.
— Не заблудитесь?
— У меня есть маяк, — отвечаю нежным голосом, вкладывая смысл в каждое слово. — Он красиво сверкает на берегу у серого моря.
Сан наклоняется и мягко прижимается ко мне лбом. Тихо дышит, и молча смотрит в глаза, крепко обнимая. Этого достаточно.
— Нужно позвонить Ханне, — ласково трусь о его лицо своим.
Закрываю глаза, и слышу тихий шепот:
— Нужно.
Я зарываюсь в его объятия, и наконец, ощущаю, как глухой стук в груди стихает.
— Пупсик, — услышав дурацкое прозвище, издаю смешок.
Рядом встают Джеха и Кан Мари.
— Чего тебе? — Сан продолжает стоять с закрытыми глазами и обнимать меня. — Никакого покоя от тебя.
— Как это чего? Гони сто тысяч вон.
Джеха подмигивает Кан Мари, а я хмуро осматриваю Сана. Он резко открывает глаза, и зло смотрит на друга.
— Молчи, — предостерегает, но Джеха расплываясь в улыбке, злорадно произносит.
— Ты проиграл.
— Уговор был на неделю.
— Это мелочи. Факт перед нами, и он прижимается к тебе. Гони деньги.
— Что? — я ощетиниваюсь, и холодно осматриваю Сана.
Я прекрасно понимаю, что происходит. Как и Кан Мари, которая багровеет на глазах.
— Так ты вел себя, как осел, чтобы не проиграть деньги? Ты серьезно, Сан? — моему напускному возмущению нет предела.
— Вот. Ключевое слово "осел", невестка. Поколоти его. Привыкай к нашим порядкам. Он заслужил, — Джеха подначивает, но получает сам и от своей жены.
— Вам смешно? Вам действительно смешно? Вы едва не погибли. Вы хоть знаете, что мы пережили с Верой, пока ждали. И вам смешно?
— Эге… Больно же. Стой. Я итак побитый. Ты меня еще хуже покалечишь, — Джеха прикрывается от легких и совершенно наигранных тумаков, а я слышу урчащий смешок над головой.
Поднимаю взгляд, и тут же улавливаю блестящий напротив. Но замираю всем телом от другого. Сан улыбается так открыто, так по-настоящему искренне, что это оглушает. Я видела его таким лишь дважды: в Париже у Монмартра, и дома, когда он смотрел на сверкающие осколки зеркал на берегу рядом со своим домом.
 
Не знаю, станет ли он эгоистом в будущем. Но уверена, в другом:
Вера, наконец, обрела свою веру.
  
Эпилог. Сан
 
Год спустя
— Говорит командир борта "1558". Запрашиваю посадку.
— Борт "1558", посадку разрешаю.
Я выравниваю штурвал, а бросив взгляд в сторону, качаю головой. Джеха продолжает пыхтеть, и злиться.
— На посадке сосредоточься. Не первый раз же. Хватит психовать.
— Конечно, пупсик, — зло отвечает.
Мы заходим на посадку, плавно снижаемся, и так же спокойно приземляемся. Как только самолет останавливается, в кабину входит бортпроводник. Юна мило улыбается, и впускает Ханну. Дочка садится на место Джеха, который хватается за сотовый и выскакивает из кабины сразу.
— Как здесь красиво, аппа. *(Папа) — Ханна восторженно осматривает Миланский аэропорт, и подпрыгивает на сидении. — У нас, правда, целых две недели?
— Нэ, — киваю, а Ханна с блеском в глазах отвечает улыбкой.
Обратно в кабину врывается Джеха, и едва не плача, шепчет:
— Это злой рок? Ну почему, как только я на работе — она рожает. Неужели в этот раз нельзя было подождать?
— Г-х-м… — я прочищаю горло, и кошу взгляд на Ханну.
Дочка рассматривает приборные панели, и только делает вид, что не понимает о чем речь.
— Что ты кашляешь? Я на тебя посмотрю через пару-тройку месяцев, пупсик. Вот потеха будет.
— Папа, возьмет отпуск, а у меня как раз каникулы.
Я издаю смешок, смотря на то, как у Джеха меняется цвет лица. Он бледнеет, понимая, что его осадил ребенок. В этот раз никто не виноват. Просчитать подобное невозможно, даже будучи пилотом гражданской авиации, не связанным присягой.
Джеха улетает первым же рейсом, как только мы оставляем борт на стоянке. Его зафрахтовали, а нам дали небольшой отпуск, который я, наконец, решил использовать для нескольких важный целей.
Во-первых, я дико соскучился по Вере. Она улетела в Париж всего две недели назад, а дом будто опустел без нее. Сперва, я долго привыкал к тому, что теперь стал действительно семейным человеком.
Каждый раз, выходя из спальни по утрам, я замираю в проходе, и опираюсь плечом о косяк. Это происходит действительно каждое утро, когда я дома. В тот момент осматриваю, наверное, одну из самых счастливых картин в нынешней жизни. У стола стоит Вера с Имо, а вокруг спешно носится Ханна. Она собирается в школу, а девочки смотрят любимое ТВ шоу. Вера готовит завтрак для Ханны, а любимая старушка уходит на рынок.
Когда Вера две недели назад улетела, эта картина исчезла, и даже Ханна перестала улыбаться так ярко по утрам. Моя девочка, наконец, решилась назвать ее мамой, а следом привязалась настолько, что даже сейчас в нетерпении разговаривает с Верой по телефону.
— Как ты и просил, аппа, я не сказала омма, куда мы едем. Ты уверен, что аджосси… Он не станет злиться на нас? Не прогонит тебя? — Ханна всегда аккуратно спрашивает о взрослых вещах.
Она так быстро выросла.
— Не станет, милая. Есть вещи, которые человек должен сделать, даже боясь осуждения, стыда и боли. Это долг, Ханна. Долг, который я обязан вернуть, милая. Но тебе не обязательно ходить со мной. Ты точно не хочешь подождать в гостинице? — открываю дверцы арендованного автомобиля.
Ханна садится в салон и кивает. Опустив вещи в багажник, занимаю место водителя, а дочка убедительно отвечает:
— Для тебя это важно. Я не хочу оставлять тебя одного. Это неправильно. К тому же, это я напросилась с тобой. Значит, и ответственность нести надо.
— Порой ты говоришь, как Имо, — бормочу и выруливаю из стоянки аэропорта.